Эмиль Гилельс. За гранью мифа - Григорий Гордон

Для нас, его учеников, Ваш концерт — праздник».

Париж, Франция много значили в жизни Гилельса. У него сложились дружеские отношения с виднейшими представителями французской культуры. Обо всем не скажешь, — лишь беглый набросок.

Прежде всего, должна быть названа глава французской фортепианной школы, старейшина французских музыкантов, друг и сподвижник Габриэля Форе, Клода Дебюсси, Мориса Равеля — Маргерит Лонг. Казалось бы, многое могло разделять этих двух музыкантов разных поколений, несхожих судеб, различных культур. Но между ними — редкостное взаимопонимание и взаимоуважение. Они всегда старались выкроить время для встреч, бесед, для «обмена опытом».

Маргерит Лонг не скрывала своего восхищения Гилельсом. На следующий год после знакомства с ним Лонг приехала в Москву. Состоялась ее встреча с коллективом консерватории; это было в Малом зале. На сцене — Гилельс, среди музыкантов, принимавших ее. В зале «живо заинтересовались рассказом М. Лонг о французском фортепианном искусстве, об особенностях исполнения отдельных сочинений, — вспоминает К. Аджемов. — Когда был задан вопрос о 2-м концерте Сен-Санса, Маргерит Лонг воскликнула: „У Вас великий Гилельс, он — идеальный исполнитель этого концерта!“»

Сохранились ее письма; некоторые, к сожалению, не датированы. Но я предупредил: буду говорить, «путая» годы, в целом.

Вот Лонг не смогла сдержать своих чувств — под свежим впечатлением она садится за письмо Гилельсу:

Я только что слушала Вас по радио. Это восхитительно. Никто не играет лучше, чем Вы. Я Вам говорю это. За это я Вас уважаю и люблю. Когда приедете на концерт в Париж?

И еще:

Дорогой друг!

Только что слушала по радио великолепную трансляцию Вашего концерта Рахманинова. Я очень взволнована: какой Вы артист! Какой пианист! Это восхитительно, и я счастлива сказать Вам то, что думаю…

Когда не стало Маргерит Лонг, после ее похорон, Гилельс получил письмо от Жана Руара, музыковеда и критика, их общего друга. Трудно воспринять это спокойно.

Мой бесконечно дорогой Эмиль!

Я только что был в церкви Сен Фердинанд… где собралось множество музыкантов и друзей, пришедших отдать последний долг Маргерит Лонг.

Дорогой Эмиль, все, что ты желал, было выполнено. От твоего имени я принес великолепные розы, а также было и твое послание. Твоя дань уважения очень тронула всех, кто по-настоящему любил эту великую женщину.

Долгие минуты мои мысли были о тебе…

Твоя фотография была там, совсем рядом с ней… Я ей сказал «прощай» за тебя: от всего сердца я произнес это за тебя, которого она так нежно любила и так глубоко восхищалась тобой…

Ко всему сказанному я мог бы еще добавить, дорогой Эмиль, что ты присутствовал там, с истинными и большими друзьями, которые были удостоены дружбы и привязанности этой редкой женщины…

Прими, дорогой Эмиль, мою преданность тебе.

Помолчим…

Не раз выражала свое восхищение Гилельсом и Надя Буланже.

…Очень хотелось послать Вам мои наилучшие пожелания и сувениры. Поэтому я воспользовалась случаем поблагодарить Вас за ту радость, которую Вы доставили мне своим выступлением. Концерт Моцарта, записанный Вами и Вашей дочерью [Двойной концерт Es-dur], — это редкое явление, он исполнен безукоризненно (выделено Н. Буланже. — Г. Г.), с чувством, с блеском.

Вы должны быть горды и счастливы.

От души желаю Вам всего хорошего в 1976 г.

И еще, — по-видимому, прослушав какую-то запись Гилельса, возможно, подаренную им:

Какой приятный сюрприз и какая радость! Я даже не могла поверить в то, что услышала. Не могла произнести слово, когда слушала…

«Обозначу» и письмо, полученное Гилельсом из Канн в конце 1962 года.

Дорогой Гилельс!

Я сожалею, что не могу Вас услышать в Париже в это время, потому что сейчас я работаю на Юге страны. Из очень любезного письма Хачатуряна я узнал, что вы сыграли мое произведение. (Речь идет о фортепианном Концерте D-dur. — Г. Г.)

Это делает слишком много чести небольшому воспоминанию о Париже, написанному вот уже 12 лет [назад] для моего турне по Америке.

Я не сомневаюсь, что исполненное Вами, это произведение приобрело тот размах, которого не имеет в действительности, и я благодарю Вас за это от всего сердца.

С надеждой увидеть Вас вскоре и аплодировать Вам. Примите уверения, мой дорогой Гилельс, в моей искренней симпатии и восхищении Вами.

Сохранилась фотография; среди небольшой группы людей — Пуленк и Гилельс.

Пуленк написал Гилельсу незадолго до встречи Нового, 1963 года, оказавшегося последним в его жизни. В 1970 году у нас вышел большой том писем Пуленка — полный перевод французского издания 1967 года; мы проявили редкую оперативность: понадобилось всего три года. Письма Гилельсу там нет.

Неудивительно; думаю, ни во Франции, ни у нас никто и понятия не имел, что в руках у Гилельса такой документ! Знать об этом можно было только от него самого, а он — в своей обычной манере — молчал, не говоря уж о том, чтобы предлагать его издательству; а как было бы «кстати»: Пуленк — советскому исполнителю!

Особо отмечу, что обращение Гилельса к Концерту Пуленка не было результатом каких-то обстоятельств, скажем, знакомства с композитором во Франции. Нет, давным-давно, еще до войны, Гилельс не только часто играл Пастораль и Токкату Пуленка, но и выпустил их на пластинке. Он и позднее любил играть на бис Пастораль, как, скажем, в концерте 1980 года в Англии, — благо, это «значится» на компакт-диске.

Наконец, говоря о французском мастере, не обойду многозначительный факт, — скажу так: факт из его биографии. Дело вот в чем. Как хорошо известно, Рахманинов (опять Рахманинов!) не очень-то жаловал современную музыку, говоря о «модернизме» с нескрываемой неприязнью. Из его «недружелюбных» высказываний — как и Метнера — можно составить занимательную антологию. Но вот в интервью 1933 года, отвечая на вопрос, почему он не играет произведения современных композиторов, Рахманинов говорит: «Причина проста, и нет нужды ее скрывать: я ничего не понимаю в современной музыке. Единственное произведение, которое попало у меня в фавор, наряду с неубывающим пристрастием к классике, это — Токката Пуленка. Она отличается богатством вдохновения и написана для музыканта с темпераментом».

В эти же годы в далекой России Гилельс играет Пуленка. Явственно слышится в этом, говоря словами Ахматовой, «двух голосов перекличка».

Теперь — выдержки из отзывов прессы на выступления Гилельса во Франции; беру наугад.

«В исполнении Эмилем Гилельсом Концерта Моцарта мы открыли очарование и глубину, настоящее изящество, лишенное всякого кокетства и придающее особую значительность тому, что он исполняет. Какое прекрасное легато! Какое чувство мелодии! Какая великолепная фраза! Какое чувство целого! Это было особенно поразительным в двух произведениях: в Концертах Пуленка и Шопена (ми-минор). Никогда Концерт Пуленка не исполнялся столь изумительно».

Еще. Элен Журдан-Моранж: «Нужно было видеть разъезд публики из театра Елисейских полей после концерта Гилельса! Люди не находили слов! Публика только что присутствовала на необычном спектакле: рояль, обыкновенный рояль, волшебным образом заменил собой оркестр! Сам Стравинский, думается, был бы ошеломлен, услышав свое переложение „Петрушки“, соперничающее в этом исполнении с многокрасочной палитрой оркестра. Мощь игры Гилельса граничит с чудом: при этом она столь гибка, что никогда не вызывает впечатления жесткости… Его великолепная интенсивность, его необыкновенная техника — все это поставлено на службу мысли…»

С «Петрушкой» связан многозначительный эпизод — о нем поведала Галина Черны-Стефаньска. На концерте Гилельса в Париже — может быть, на том самом, о котором только что шла речь, — присутствовал Артур Рубинштейн. За кулисами, при многочисленных слушателях, пришедших поздравить Гилельса, Рубинштейн сказал, что Стравинский написал фортепианную транскрипцию «Петрушки» для него, но отныне он никогда больше не будет это играть. Как же велика цена такого признания!

Да, многое принес в дар Парижу Гилельс. Но и Париж не остался в долгу.

20 марта 1967 года в газете «Голос Риги» была напечатана заметка:

«Награда советскому пианисту.