Золотой человек - Мор Йокаи

Визит дамы застал господина Качуку врасплох. Три верхние пуговицы его фиолетового мундира, вопреки воинскому регламенту, были расстегнуты и даже галстух он для удобства снял.

Атали стала в дверях, опустив руки, понуря голову.

Капитан поспешно подошел к ней.

-Господи, барышня, что вы делаете? Как же вы решились прийти сюда?

Атали, не в силах вымолвить хоть слово, бросилась к ему на грудь и горько зарыдала.

Однако капитан не обнял ее.

- Садитесь, барышня, - сказал он, подведя Атали к простой, обитой кожей оттоманке, после чего первым делом повязал галстух и тщательно застегнул мундир на все пуговицы. Затем придвинул стул и сел напротив Атали.

- Что же вы делаете, барышня?

Атали вытерла слезы и долгим взглядом впилась в глаза капитана, словно пытаясь сначала глазами растолковать ему, зачем она пришла, неужели он не понимает?

Нет, капитан решительно отказывался понимать.

Атали пришлось объясняться, и вдруг ее охватила такая дрожь, что речь ее едва можно было отличить от стона.

- Сударь! Пока я была счастлива, вы были очень добры ко мне. Сохранилась ли в вас хоть частица той доброты?

- Да, барышня, - с холодной учтивостью ответил Качука. - Я навеки останусь вашим почитателем и другом. Несчастье, постигшее вас, коснулось и меня, ведь мы оба потеряли все, что имели. Я тоже повергнут в отчаяние, ибо не нахожу ни одной спасительной мысли, которая бы вновь привела меня к осуществлению моих развеянных в прах надежд. Поприще, которое я избрал для себя, предписывает столь строгие правила, что я бессилен выполнить их. У нас, в армии, бедным людям жениться нельзя.

- Знаю, - проговорила Атали, - и вовсе не хотела напоминать вам об этом. Сейчас мы очень бедны, но ведь наша судьба может еще повернуться к лучшему. У отца в Белграде богатый дядя; после его смерти все состояние достанется нам, и мы опять разбогатеем. Я готова ждать вас до тех пор, ждите и вы меня. Возьмите обратно ваше обручальное кольцо, отвезите меня к вашей матери и оставьте у нее как свою нареченную, я буду ждать, пока вы за мной не приедете, и стану вашей матушке во всем послушной дочерью.

Господин Качука испустил такой вздох, что едва не погасил свечу; взяв со стола циркуль, он принялся сосредоточенно вертеть его в руках.

- Что вы, барышня, это невозможно! Вы ведь не знаете мою мать. Она женщина честолюбивая, с тяжелым, неуживчивым характером и никого, кроме себя, не любит. К тому же бедствует на свою скудную пенсию. Вы и не представляете, какие у нас были раздоры из-за моего выбора. Мать - урожденная баронесса и с браком моим никак не желала примириться. Ведь она даже на свадьбу нашу не приехала. К ней я вас отвезти не могу. Из-за вас я бросил вызов своей матери.

Грудь Атали судорожно вздымалась, лицо горело; ухватив обеими руками вероломного жениха за левую руку, с которой он с такою легкостью снял обручальное кольцо, она произнесла шепотом - чтобы стены не услышали и книги никому не передали ее слова:

- Если из-за меня бросили вызов своей матери, то я из-за вас брошу вызов всему свету!

Господин Качука уклонился от красноречивого взгляда прекрасной дамы; он чертил циркулем геометрические фигуры на столе, словно по соотношению синусов и косинусов пытался установить разницу между безумием и любовью.

А барышня продолжала:

- Я настолько глубоко унижена, что ниже мне уже не упасть. Мне больше нечего терять на этом свете, кроме вас. Если бы не вы, я бы руки на себя наложила, я больше не принадлежу себе самой. Повелевайте мною, я покорная ваша раба. Я окончательно потеряла голову и не жалею об этом. Убейте меня, и я не пикну!

Пока длилось это страстное излияние, господин Качука циркулем вычертил для себя должный ответ.

- Барышня Атали, я буду с вами откровенен. Вы знаете, что я - человек честный.

Об это Атали его не спрашивала.

- А честный, благородный человек никогда не воспользуется бедственным положением дамы для удовлетворения своих низменных страстей. На правах близкого друга и безграничного почитателя я готов дать вам добрый совет. Вы сказали, что у вас есть дядюшка в Белграде. Поезжайте к нему. Кровный родственник, он наверняка сердечно примет вас. Я же даю вам честное благородное слово, что не женюсь, и если мы когда-нибудь снова с вами встретимся, я всегда буду питать к вам те же самые чувства, что и сейчас, и все годы прежде.

Господин Качука не лгал, принося эту клятву.

Но по лицу его в этот момента Атали прочитала то, о чем капитан умолчал: он не любит ее ни сейчас, ни прежде, капитан любит другую, и если та, другая, тоже девушка бедная, доведенная до нищеты, то ему нетрудно дать честное благородное слово, что он не женится.

Вот что прочитала Атали в холодном взгляде своего бывшего жениха.

И тут вдруг в ее мозгу вспыхнула отчаянная мысль, вернув прежний блеск ее глазам.

- Не придете ли вы завтра проводить меня до Белграда к дядюшке? - спросила она.

- Приду, - поспешно ответил господин Качука. - А теперь прошу вас удалиться домой. Вас кто-нибудь провожал сюда?

- Я пришла одна.

- Какая дерзость! Кто же проводит вас домой?

- Вы этого сделать не можете! - с горечью произнесла Атали. - Если нас кто-нибудь увидит вместе в столь поздний час, позора не оберешься - я имею ввиду вас. Ну а я не боюсь. У меня больше нечего отнять.

- Вас проводит мой денщик.

- Не надо. Не дай бог патруль схватит, ведь рядовым не разрешается после отбоя расхаживать по улицам. Я и одна доберусь. Итак, до завтра!

- Завтра в восемь я буду у вас.

Атали закуталась в черную накидку и поспешно удалилась, прежде чем господин Качука успел отворить перед нею дверь.

В последний миг ей показалось, будто капитан бросился надевать саблю: наверное, решил проводить ее хотя бы издали. На углу парка она остановилась; позади никого не было.

Атали в потемках торопливо пошла к дому.

И дорогой в голове ее родился план. Только бы сел капитан с ней в карету, чтобы проводить ее до Белграда, а там уж ему никакой силой больше от нее не освободиться.

Проходя вдоль длинной аркады, она опять споткнулась о пьяную бабу, лежавшую на каменном полу. Но на сей раз та даже не проснулась, так что и брани не прозвучало. До чего же крепко спят нищие!

Но когда Атали подошла к дверям своего дома, мрачная мысль враз остудила ее разгоряченную душу: а ну как капитан поторопился пообещать, что проводит ее до Белграда, лишь бы поскорей избавится от ее присутствия? Вдруг он вовсе и не придет завтра - ни в восемь часов, ни позднее?

Мысли эти кружили стаей летучих мышей, не давая ей покоя, пока она, спотыкаясь, брала по темной лестнице и ощупью пробиралась по темной галерее. "Что, если он не придет?".

Мучительный страх терзал ее.

Добравшись до прихожей, она пыталась отыскать в темное оставленные на столе свечу и огниво с кресалом. Вместо этого ей под руку попался нож, остро наточенный кухонный нож с костяной ручкой.

Что ж, это тоже какой-то проблеск во мраке.

Зажав нож в руке, Атали шла через темные комнаты. Зубы ее стучали, а в голове билась мысль: если сейчас вонзить этот нож в сердце белолицей девочки, которая спит подле нее в своей постели, обе они нашли бы себе вечное пристанище, ведь и для нее, Атали, казнь была бы уходом из этого мира.

Да, один удар ножом, туда, где белое тело покоится на белой постели...

Но белолицей девушки там нет.

Лишь у себя в спальне, подойдя к постели Тимеи, Атали вспомнила, что девочка теперь спит в комнате для прислуги, вместе с госпожой Зофией.

Нож выпал у нее из рук, и ее охватила неудержимая дрожь.

Лишь сейчас Атали почувствовала, до чего она одинока, и на душе у нее тот же мрак, что и вокруг.

Она не раздеваясь бросилась на постель, желая облегчить душу молитвой. Но вместо молитвенных слов на память ей пришли библейские стихи о карах египетских, те, что напуганная Тимея читала в ночь накануне свадьбы, а она тогда смеялась над ней. Сейчас эти стихи звучали, как наяву:

"И была густая тьма по всей земле Египетской три дня".

"И умрет всякий первенец в земле Египетской...".

Стоило Атали закрыть глаза, ей рисовались все те же страшные картины, а когда ее сморил тяжкий сон, одни и те же кошмары преследовали ее: кровавые реки, холодные жабы, тучи саранчи, убийственный град, моровая язва, воспаление с нарывами, липкая, свинцовая тьма, поражение первенцев!..

От глубокого, подобного дурману сна Атали пробудил барабанный бой. Ей как раз снилось, что некую молодую даму, которая убила свою соперницу, ведут на казнь; и вот она на эшафоте, опускается на колени, меч палача уже наготове, судья зачитывает приговор: "Да будет Господь милосерден к ней!" - затем раздается барабанная дробь... И тут она проснулась.

Барабан возвещал о начале аукциона.

Ах, слушать его было еще тоскливее, чем сигнал палачу! Слышать, как выкликают на всю улицу одно за другим названия знакомых, привычных любимых предметов обстановки, которые еще вчера она называла своими: "Раз! Два! Кто больше?" А затем: "Три!" - барабанная дробь, и карающий меч опускается.