Рим. Книга 1. Последний Легат - Шимун Врочек

– Как твое имя? – говорю я.

– Коммод Артикулей, – говорит тессерарий. В его взгляде спокойное презрение военного к гражданскому.

На военном языке гражданский звучит как «паганец». Довольно обидно.

– Хорошо, Коммодий, – говорю я. – Продолжайте нести службу.

Мы едем по главной улице лагеря. Справа и слева возвышаются серые палатки, их ровные ряды уходят вдаль. Легион – это отдельный город. Около шести тысяч человек – на самом деле больше, потому что обычно не учитывают число нестроевых свободных, приписанных к легиону, и число легионных рабов. Это целый город. Он окружен со всех сторон рвом и частоколом, защищен башенками и метательными машинами.

У некоторых палаток сушится на рогатках белье.

У одной из палаток солдат в тунике поджаривает на костре хлеб, нанизанный на ветку. Я чувствую вкусный запах поджаренного хлеба, в желудке громко урчит. Ну, успеется.

Солдат поднимает голову и провожает нас взглядом. Ему за тридцать, это явно опытный солдат, к тому же «иммуний», то есть освобожденный от работ по лагерю. Он заслужил это выслугой лет. Или, возможно, он просто заплатил центуриону за такое освобождение.

Коррупция – беда не только Рима, но и его легионов. Увы.

Мы выезжаем на санктум преториум, главную площадь лагеря. Здесь храмы для солдат, алтарь Божественного Августа, знамена и золотой орел легиона – ему приносят жертву, это Гений легиона. Охрана вытягивается по струнке, когда мы подъезжаем. Огромная палатка – принципия, там живут офицеры, – напротив знамен, через площадь.

Площадь достаточно большая, чтобы вместить весь легион на утреннем построении, приношении Гению легиона и лагеря, а также при гадании. Я чувствую в воздухе нотки птичьего дерьма – и слышу квохтанье. Где-то рядом находятся птицегадатели со своими курами. Ага, вон они.

Я останавливаю Красавчика, спрыгиваю с седла. Ноги гудят. Мышцы занемели, задница квадратная и ничего не чувствует, кроме того, что ей не хочется обратно в седло. Я бросаю повод рабу и подхожу к знаменам.

Золотые значки и алые вексиллы. Надписи золотом по алому. Ткань колышется на ветру. Огненно-золотой, начищенный легионный орел над моей головой. Изображение императора – имаго, на котором Август молодой и красивый, – сияет понимающим блеском. Охраняющие его легионеры косятся на меня, но стоят неподвижно.

Я издалека делаю жест почитания. Гению легиона – мои приветствия! Принимай гостя.

Золотой орел молча реет в голубом небе – над лагерем, над серыми палатками, над стираным бельем, над кострами с жарящимся хлебом… Мощь Рима, величие власти.

Я поворачиваюсь на пятках и иду, преодолевая сопротивление занемевших мышц, к палатке принципии. Два караульных легионера смотрят на меня, но послушно вытягиваются по струнке, когда раб показывает им приказ Августа.

Я откидываю полог и делаю шаг внутрь…

Темнота. Стою, щурюсь. После яркого солнца за порогом здесь почти ничего не видно. Плотная ткань пропускает не так много света, поэтому некоторое время я вижу только отпечатки солнечных бликов, прыгающие на темном фоне. Жмурюсь, открываю глаза. Так лучше.

Отпечатки еще не исчезли, но теперь я вижу коренастого человека в телесном кожаном панцире, стоящего ко мне спиной у стола. Клапан палатки хлопает за моей спиной. Человек поворачивается, видит меня.

– Какого?… – говорит он. Вздергивает голову, я вижу выбритый подбородок, тяжелый, неуступчивый.

Я поднимаю руку.

– Приветствую тебя, воин.

Излом его бровей становится хмурым и недовольным.

– Кто ты, Тифону в задницу железный гвоздь, такой? – говорит он.

Ну, можно было и повежливей, конечно.

– Гай Деметрий Целест, – улыбаюсь я. – Возможно, вы обо мне слышали?

Пауза. Изменения в его лице напоминают разрушение многоэтажного здания, подточенного дряхлостью и сыростью.

– Новый легат?

– Совершенно верно.

– Префект лагеря Спурий Эггин, – представляется человек.

Эггин? Что ж. Это многое объясняет…

Я о нем уже слышал – от Тита Волтумия, старшего центуриона. Человек, который назначает одного из старших офицеров легиона руководить командой, распинающей варваров. Это означает неприятную тяжелую и малопочтенную работу, с которой справится и младший оптион десятой когорты. Что произошло между этими двумя, интересно?

Спурий Эггин – невысокий, крепкий. Лет пятидесяти, но очень крепкий. Короткая красная шея. Круглая голова. Нос круглый, пористый. Глаза маленькие, словно вдавленные в круглое лицо. По шее идет белый след старого шрама.

Еще бы. Префектом лагеря может стать только бывший примипил – первый центурион, выслужившийся из самых низов. Как я слышал, Эггин получил свой первый чин центуриона – младшего центуриона десятой когорты – на общей сходке, единогласным решением воинов. Такое редко, но бывает. Значит, Эггин начал служить еще до того, как Август сделал назначение центурионов своим личным правом.

На Эггине короткий кожаный панцирь, в руках – калам для письма. Я вижу короткие пальцы префекта, испачканные чернилами. Он смотрит на меня без всякого подобострастия. Он мне нравится… и не нравится одновременно.

– Что привело вас сюда, легат? – спрашивает Эггин.

Скорее не нравится, решаю я.

– Хороший вопрос, префект лагеря Эггин. Это ведь Семнадцатый легион, я правильно понимаю?

Эггин дергает уголком рта. Но лицо его спокойно. Равнодушно-холодный взгляд.

– Верно.

Я киваю и прохожу в палатку, поближе к жаровне. Протягиваю руку над горящими углями, чувствую ладонью поднимающееся от них тепло. Жар. Эггин за моей спиной ждет. Это напоминает камень, стоящий за твоей спиной.

– Прекрасно, – говорю наконец. Поворачиваюсь к префекту. – Значит, я не ошибся.

Эггин на мгновение вздергивает брови. Они почти белесые, что странно – при его темной шевелюре.

– Легат?

– Хорошая сегодня погода, верно, префект?

Эггин пожимает плечами. В этом движении я чувствую некий оттенок раздражения.

– Для Германии, – уточняю я. – Хорошая для Германии.

Он щурится. Но он хороший солдат, поэтому он ждет, когда этот легат – то есть я – выскажется.

– Солдаты уже завтракали, насколько понимаю? – спрашиваю я внезапно.

Эггин моргает. Но быстро берет себя в руки.

– Да, легат.

– Очень хорошо. – Я поворачиваюсь к жаровне и вытягиваю ладони над тлеющими углями. Хорошо. Усталые пальцы расслабляются.

– Легат?

– Знаете что. Я бы хотел видеть всех трибунов здесь. Через… – Я задумываюсь. – Скажем, через полчаса. Префекта конницы тоже.

Если Эггин и удивлен и раздосадован, он старается ничем не выдать своих чувств.

– Но…

– Постарайтесь, я вас очень прошу, Спурий Эггин.