С чего начиналось - Василий Емельянов

В печати и в выступлениях все чаще стали звучать призывы к объявлению превентивной войны против Советского Союза.

Меня это, разумеется, волновало, как всякого советского человека. Только что мы вышли из тяжелой войны, принесшей нам столько лишений, — и вот снова воинственные речи и призывы. При этом негласно, а порой и гласно за всем этим можно было явственно ощутить одно: США владеют оружием, какого у нас нет, и хотят пользоваться этим преимуществом даже в своей дипломатии, которая становится все более жесткой.

Мне тогда и в голову не приходило, что совсем скоро я начну принимать самое активное участие в решении атомной проблемы, как она была позже названа.

Часть II

С чего начиналось

Путевка в мир атома

Было начало сентября 1945 года. Вернувшись с какого-то заседания (в то время я был председателем Комитета стандартов), я узнал от секретаря, что меня просили позвонить по такому-то номеру, как только появлюсь в комитете. Номер телефона, записанный секретарем, был мне незнаком. «Кто же это мог быть?» — подумал я.

Когда я набрал номер и спросил, кто звонил, мне сказали, что от наркома боеприпасов Ванникова получено письмо, в котором он просит перевести к нему инженера Козлова, работающего в Комитете стандартов. У нас он занимался разработкой стандартов на метизы.

— А зачем Ванникову понадобился Козлов? — поинтересовался я, — Не представляю, что он будет делать у Ванникова.

— Возможно, произошло какое-то недоразумение, — ответили мне. — Переговорите с Ванниковым, а о результатах сообщите нам.

Я позвонил Ванникову.

— А у тебя, вероятно, шестое чувство? — услышал я веселый голос Бориса Львовича. — Не можешь ли ты приехать к нам в наркомат?

— Когда?

— Да вот прямо сейчас, увидишь своих старых знакомых.

— Ну, а как же с Козловым? — спросил я Ванникова, рассказав ему, что за специалист Козлов.

— Да оставь ты Козлова! Приезжай, я буду тебя ждать.

У Ванникова я действительно застал старых знакомых: Завенягина, Малышева, Первухина и других. Как мне потом стало известно, М. Т. Первухин начал заниматься атомной проблемой значительно раньше других из числа присутствующих.

— Тебе не надоело работать в Комитете стандартов? — спросил меня Малышев.

— Ты же знаешь, как я попал туда.

— А может, ко мне перейдешь? — спросил Ванников и, видя, что я медлю с ответом, повторил вопрос:

— Ну так как же, пойдешь ко мне?

— А чем я буду у тебя заниматься?

— Наукой. Необходимо организовать многочисленные испытания, связанные с решением атомной проблемы, — они ведутся, но пока еще в недостаточном масштабе… Так что — по рукам?

Я заколебался и сказал:

— Це дило треба разжуваты. Я должен подумать.

— Думай, но недолго.

Тем разговор и закончился. Я попрощался и поехал к себе на работу.

А к концу дня мне принесли пакет с пятью сургучными печатями и надписью: «Вскрыть только лично». Когда я вскрыл конверт, то нашел в нем лист бумаги с двумя строчками постановления о назначении меня на работу в совершенно незнакомую для меня область деятельности. Я был утвержден заместителем Ванникова в организации, созданной для решения атомной проблемы.

Это была путевка в новый мир — мир атома.

На следующий день утром я поехал к Ванникову. Мы поздоровались, и он начал разговор.

— Вчера сидел с физиками, — рассказывал мне Борис Львович, — и радиохимиками из Радиевого института. Пока мы говорим на разных языках. Даже точнее, они говорят, а я только глазами моргаю: слова будто бы и русские, но слышу я их впервые, не мой лексикон. Пробовал отшутиться, но из этого ничего не вышло: они не поняли. Я механик, ты металлург, а вошли мы в музей дорогих фарфоровых изделий разных времен и народов. Двигаться трудно, все заставлено и все незнакомо. Побьешь, не восстановишь! Создается впечатление, что физикам знаком этот музей, но они еще не полностью разобрались, что в нем находится, какова взаимосвязь отдельных экспонатов. Спорят и убеждают друг друга, к какой эпохе отнести ту или иную вещицу и кому она служила. Сложность еще и в том, что об этих экспонатах у них представление складывается по ряду косвенных сведений. Мы, инженеры, привыкли все руками потрогать и своими глазами увидеть, в крайнем случае микроскоп поможет, Но здесь и он бессилен. Атом все равно не разглядишь, а тем более то, что внутри него спрятано. А ведь мы должны на основе этого невидимого и неощутимого заводские агрегаты построить, промышленное производство организовать.

Говорил Ванников медленно, часто останавливался и что-то чертил на листе бумаги.

«Что он там рисует? — думал я. — Схему строения какого-то кристалла или модель атома?»

Я поднялся со своего стула, обогнул столик, за которым мы сидели, подошел к Ванникову и заглянул через его плечо. Рисунок не был закончен, но уже по тому, что было набросано, видно было, что сделано это великолепно.

— А я и не знал, что ты художник, — сказал я, рассматривая нарисованную им кисть винограда, свисающую с края фарфоровой вазочки.

— Непризнанный художник. А ты разве не видел моих картин? — спросил он.

— Где же мне их было видеть?! Я знаю, что раньше ты прекрасно играл на кларнете.

И я вспомнил, как еще в Баку, в 1914 году, когда мне было тринадцать лет, а Ванникову семнадцать, он и еще три подростка собирались во дворе дома, где жила наша семья. Этот «квартет» играл в кинотеатре и перед выступлением устраивал репетиции. Мы, ребята, всегда вертелись около них — гладили блестящую латунь труб и просили подудеть. Музыканты были нашими кумирами. Ванников учился тогда в техникуме, а я только что поступил в реальное училище.

В каникулярное время Ванников вместе с друзьями-музыкантами, тоже учившимися в техникуме, работали, занимаясь монтажом дизелей на одном из нефтяных промыслов в пригороде Баку — Сураханах.

За десятичасовой рабочий день им платили по рублю, а за участие в духовом оркестре, сопровождавшем немые фильмы, по два рубля за вечер. Каждый музыкант, кроме того, мог провести с собой в синематограф — так назывались в то время кинотеатры — по одному родственнику, и Ванников несколько раз брал меня, выдавая за младшего братишку. Синематограф представлял собой площадку, обнесенную высоким забором из горбыля, где на врытых в землю бревнах были укреплены уже строганные доски, образуя правильные ряды с нанесенными номерами мест для зрителей. Белое полотнище бязи под небольшим деревянным козырьком — от возможного, хотя и очень редкого здесь дождя — составляло все оборудование синематографа.