Крест. Иван II Красный. Том 2 - Ольга Гладышева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Её искали несколько дней, не смея сообщать Джанибеку. Казнили стражников шатра, нескольких прислужниц, только Умму решили пока не трогать, следили за молодыми невольниками. Младшие жёны, скрывая радость, гортанно щебетали про колдовство, делающее человека невидимым, а хатунь, говорят, побывала у шамана, который сейчас сам при смерти, столько сил потерял, наводя на неё чары. Жёны выражали надежду, что она всё-таки вот-вот объявится в новом блеске красоты и величия.
Однако время шло, и головы вельмож уже предчувствовали, что скоро их отделят от тел. Мудрый имам сказал, что изнеженная женщина не может уйти далеко. Тогда велено было каждому владельцу пересчитать своих коней. Считали целый день. Пересчитали. Все кони оказались на месте. Или же никто не признался в пропаже, чтоб не быть заподозренным и не подвергнуться пытке.
Старый Исабек приказал воинам и прислужникам ходить по степи на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Ходили. Истоптали всю траву. Пытались даже раскапывать лисьи норы.
Шапку нашёл мальчик, сын дворцовой служанки. Бокку висела на прошлогоднем репейнике, покачивая султаном из страусиных перьев. Мальчику насыпали столько серебра, сколько могла вместить бокку. Потом нашлись золотые наручи. На этот раз повезло старухе, той самой вышивальщице кожаных сумок, которая умела вызывать дождь. Она до старости оставалась глазастой. Но её ничем не наградили. Забыли. Потому что тревога росла. Уже прибыли гонцы от Джанибека, что он возвращается. Головы вельмож мотались еле-еле. Ждать их отделения от тел оставалось не долго.
Но вдруг с громким плачем и радостными воплями показалась вдали толпа. Молодые невольники несли на руках тело Тайдулы. У шатра хатуни слуги проворно раскатали ковёр и опустили нагое тело перед Исабеком. Он глянул и отвёл глаза. Лишь пряди спутанных волос покрывали нежную дерзость грудей, невинный пупок, столь маленький, что в него не войдёт и унция масла, как и полагается по законам восточной красоты. Эмир обругал своего старого, вдруг ожившего «дурака» и послал за всеми лекарями сразу. Взмах руки — и толпа, окружавшая лежащую царицу, испарилась, только слышался удаляющийся топот пяток по выбитой, земле.
Эмир, унимая взыгравшего упрямца, приблизился к телу для более тщательного осмотра.
— Повелительница, ты слышишь меня? — спросил негромко.
Тайдула не отзывалась. Он разжал её пальцы и высвободил скомканное послание. С первого взгляда эмир узнал руку хана. Ф-фу, наконец-то!.. Теперь можно и похоронить царицу, если на то будет воля Аллаха. Исабек спрятал бумагу на груди под халатом. Даже стреляющая боль в коленках сделалась меньше.
Прибыли запыхавшиеся лекари, захлопотали над бесчувственной хатунью. Призвали служанок обмыть, одеть, расчесать, уложить в прохладе шатра на подушки, назначили покой и кумыс, когда придёт в себя.
...Она очнулась ночью, позвала слабым голосом Умму. Сдерживая слёзы, та подала ханше питье в чаше.
— Умму, уже ночь? — прошептала ханша.
— Да, госпожа.
— Выйди, посмотри, что вокруг. Странный сон мне приснился.
Умму бесшумно вышла. Чуть слышно потрескивало масло в светильниках. Тайдула чувствовала слабое тепло, исходившее от них.
Вдруг — возбуждённое дыхание и голос Умму у плеча:
— Госпожа, на небе крест!
— Что?
— Там, где всходит солнце. Крест из длинных облаков, и в середине его горит луна.
— Странно, — повторила, как в забытьи, ханша. — Он мне приснился, крест из облаков. Большой, в полнеба.
— Он именно такой! — воскликнула Умму. — Мне страшно, царица!
— Молчи.
— Это знамение. Что оно предвещает?
— Страдание моё, — сказала Тайдула. — Иди, посмотри ещё раз.
— Я боюсь.
— Иди. И никого не призывай.
Нетающий крест из облаков видел из своего шатра и старый Исабек. Он только что кончил читать любовное послание Джанибека, найденное у Тайдулы. Он сразу понял, кому оно предназначено, — пленной венецианке, которую великий хан поселил в Солхате втайне, у горы... Так... Гонца-персиянина убить, послание уничтожить. Не надо знать ничего лишнего. Исабек зажёг бумагу от светильника, подождал, пока она догорит, и, равнодушно поглядев ещё раз на небесный крест, упал в усталости на ложе. Хотел встать побить свою «маленькую собаку», но передумал. Лень. И кости хрустят — не встанешь.
Умму сказала:
— Он двигается.
— Как?
— Он смещается. Он как бы плывёт.
— Куда?
— Туда, где бывает восход.
Тайдула помолчала.
— Умму, я ослепла...
Теперь лишь когда солнце или тепло костра достигали её лица, она слабо различала радужные двоящиеся круги. Всё остальное — тьма.
Глава тридцать первая
1
Залив глубоко вдаётся в сушу, как бы разделяя город Константинополь надвое. Вход в бухту заперт огромной железной цепью, которая тянется с одной стороны в город, к Акрополю, с другой, перегораживая гавань, — к башне Галаты. У залива два названия — Сад и Золотой Рог. Когда год назад Алексий приехал сюда и увидел многоцветный, утопающий в садах город, а перед ним бирюзовую в лучах закатного солнца бухту, то не удержался от восторга:
— Истинно, Золотой Рог!
Ныне, уже не епископом, но в сане митрополита всея Руси, он покидал великий город с разочарованием:
— Прощай, Суд!
Истинно суд учинён был над ним здесь. Он стремился сюда, как на Божий суд, — с правдой, а теперь знал, что для императора и патриарха всего православного мира, оказывается, выше правды — серебро да злато. Плыл сюда через море на двухсотвёсельном остойчивом судне, а для обратного пути еле наскрёб средств, чтобы нанять у греков старое маломерное судёнышко.
Покидая прошлым летом Сарай, в который заехал из Москвы попутно, думал, что после дикой, варварской, всегда опасной Орды душа его найдёт отдохновение в столице православного мира. Сейчас, стоя на корме зыбкой посудины, он вглядывался в исчезающие башни Константинополя на серо-жёлтой полоске берега и снова задавал себе все те же вопросы, на которые безуспешно пытался найти ответы во время пребывания здесь. Как могут сочетаться в человеке высокие помыслы и низменные поступки? Допустимо ли ради благой цели использовать все средства без разбору? До приезда сюда слышал Алексий об императоре Константине Первом[30] лишь самые хвалебные слова как о защитнике справедливости и свободы, как о великом покровителе христианства, за что называли его даже равноапостольным. Но вот довелось узнать от самих греков из императорского двора и патриархии, что этот равноапостольный приказал повесить своего тестя, зарезать племянника, удавить шурина, отрубить голову старшему сыну, запарить до смерти в бане свою жену, отдать на растерзание зверям всех побеждённых франкских вождей... И после всего этого он получил прозвание Великого, а город Византий переименован в его честь. Как же совместить всё это? Нешто таких людей — людей, творящих историю, того же хана Узбека или князя Ивана Калиту, — следует оценивать по иным нравственным меркам, нежели простых смертных? Тогда, может, и нынешние властители империи будут когда-нибудь названы великими и следует простить им мздоимство, коварство, жестокость?..
Алексий поёжился на ветру, который начал дуть как из трубы, чуть только судно свернуло в Босфорский пролив. Слева тянулись скалистые берега Галатского мыса, еле видим стал старый город на другом берегу Золотого Рога, бывший Византий. Уже совсем растворились в голубой дымке очертания стоящих на холмах Акрополя и императорского замка Влахерны. Бросив на них прощальный взгляд, Алексий спустился в отведённую ему в носовой части судна каморку.
Город, что и говорить, царственно величествен, не зря русские издавна величают его Царьградом. Храм Святой Софии царит над всем городом, как корабль над волнами моря, а внутри его такое пиршество света, красоты, одухотворённости, что легко было поверить послам князя Владимира[31], которые почувствовали себя здесь на небесах.
Первые дни Алексий посвятил посещению святынь. Прикладывался к Животворящему Кресту Христа и к Покрову Богородицы, поклонялся мощам сорока мучеников и Иоанна Златоуста, отстаивал часы в разных чтимых обителях и церквах. Святыням в городе несть числа. Однажды, остановившись в молитвенной позе у стола, на котором сидел Иисус во время беседы с самаритянкою. Алексий вдруг остро осознал, что святыней является весь город целиком. От него болгары, сербы, русские, румыны, армяне, грузины не только восприняли христианскую веру, но и переняли в своём внутреннем устройстве жизни его законы, обычаи, образцы. Царьград отстоял и продолжает отстаивать чистоту православия, отбивая наскоки иудаизма и магометанства, которые пытаются ставить под сомнение основные догматы о божественном сыновстве Иисуса Христа и о Богородице. Воистину священный город, светоч веры! Алексий пребывал в том счастливом состоянии духа, которое посещает свято верующего христианина, отдавшегося всей душой молению и получившего в награду Божью благодать. Ему казалось, что так будет каждодневно и всегда, покуда он здесь.