Черная тропа - Головченко Иван Харитонович

Этого человека Петро не раз видел до войны. Он служил ездовым в ремстройконторе. По-уличному его называли Спотыкачом, потому что когда он ходил, то припадал на левую ногу. Петро удивленно взглянул на него и пошел дальше.

— Кому говорю: стой! Стрелять буду! — И Спотыкач щелкнул затвором.

— Да что с вами, дядько?

— Пес тебе дядька! Пошли со мной!

— Я же не злодей! — закричал Петро.

— А об этом в полиции расскажешь. Ну, иди, иди же, а то так огрею прикладом по казанку, что пойдешь к чертям камыш косить.

Ничего не оставалось делать, как исполнять приказание. Под конвоем Спотыкача брел Ивченко по улицам Черногорска. Хорошо еще, что безлюдно было вокруг, а то хоть у серого глаза одалживай. И все же усталость победила волнение. Ныло все тело, хотелось поскорее упасть на землю, и, казалось, ему было все равно, куда поведет Спотыкач. Только в ушах все стоял загадочный, приглушенный стон из-под земли.

Добрались до центра. Было уже совсем темно. Даже с первого взгляда Петро заметил, как неузнаваемо изменился перекресток. На здании универмага висело огромнейшее полотнище с паукообразным черным знаком. Возле дома, в окнах которого горел свет, выстукивая железными подковами, ходил с автоматом на груди немецкий часовой. Раньше здесь был горком партии.

Спотыкач повел Петра дальше, к зданию бывшей тюрьмы.

— Заходи! — И охранник толкнул Петра дулом в спину.

Поднялись по ступенькам на второй этаж. Долго петляли полуосвещенными коридорами, пока не вошли в просторный кабинет.

Два дивана, шкаф, стол. На стене портрет какого-то человека в казацкой папахе, с длинными усами, а под ним фашистское знамя. Сидящий в кресле человек низко склонился над бумагами.

— Пан начальник, — проговорил из-за спины Петра Спотыкач. — Вот этот злодюга на ночь глядя пробирался с торбой в город. Я сразу понял, что за птица. Хотел от меня удрать, так я догнал — и к вам...

Тот, кого назвали паном, не спеша поднял голову. И Петро сразу же узнал Трофима Трикоза, с которым встречался в этом же кабинете у капитана Гриценко. Теперь у Трофима была горделивая поза и пренебрежительный взгляд.

— Откуда тебя, Ивченко, нечистая сила принесла?

— Откуда же, как не из села.

— В родных местах, значит, побывал. К земле небось приглянулся? И какой же ты дурила, Спотыкач! Лучшего моего знакомого не рассмотрел. Иди прочь с очей моих ясных, чучело! — крикнул Трикоз на полицая.

Тот мигом вылетел за дверь.

— А мы тут с ног сбились, тебя разыскивая. Дело хорошее для тебя было. Жаль, опоздал! Не печалься, ты еще сможешь побывать на «красном банкете».

Петро стоял молча. Его охватило какое-то безразличие ко всему. Он слушал Трикоза, смотрел на его обрюзгшее лицо и не понимал, чего от него хотят. В ушах еще отдавался страшный стон из-под земли.

Скрипя хромовыми сапогами, Трикоз вышел на середину комнаты. Он был весь затянут в блестящую кожу и напоминал черного ворона.

— Да ты, я вижу, почему-то не рад встрече, — подошел он к Ивченко. — А помнишь, как нас в эту конуру вшивый энкаведист вызывал? Еще в тот вечер я твердил тебе, что и на нашей улице ударят в бубны. И, как видишь, судьба улыбнулась нам. Теперь не Гриценко, а я решаю в этом кабинете — жить или не жить сообщникам большевиков, — хвастался Трикоз. — Пусть же еще звонче загремят бубны! Слышишь их звуки?

Действительно, где-то за стеной надрывалась гармонь, и утомленно бухали бубны.

— У меня голова кружится, — сказал в ответ Петро.

— Да ты, наверно, голодный? Сейчас я тебя сведу в нашу харчевню.

Трикоз схватил Ивченко за рукав и потянул в коридор.

Спускались в темноте по каким-то крутым ступенькам. Зашли в просторную, с низким потолком комнату, до отказа набитую разношерстным людом. Одни сидели на скамейках за длинным столом и горланили «Попереду Сагайдачный», другие притопывали возле гармошки, размахивая руками. В подвале было так накурено, что на стенах еле светили керосиновые лампы. Воняло подгорелым самогоном и квашеной капустой.

Как только Трикоз вошел в этот балаган, гармонь и бубен утихли. Пьяная орава встретила его угрюмо, без особенного энтузиазма. Он что-то прокричал им и уселся в красном углу. Петра усадили между небритыми мужчинами с синими распухшими лицами.

Парень исподлобья окинул всех взглядом. Сколько их? Откуда они взялись? Внимательнее присмотревшись, он стал узнавать среди них то сторожа с разодранной ноздрей из третьей Черногорской школы, то мельника городской паровой мельницы, то учителя Савченко... Вдруг он увидел и Охримчука, примостившегося на самом краю скамейки, жалкого, раскрасневшегося. «Эх, сволота, посчитать бы тебе сейчас ребра, — даже заскрипел зубами Петро. — Вот где себе гнездо нашел».

Кто-то прогорланил тост. Загремели кружки, забулькала в глотках сивуха. Потом раздалось нудное чавканье. Петро и сам опорожнил кружку самогона. По телу сразу поплыла приятная теплота. Рядом кто-то из компании взревел:

— Вот это нашего куреня парубок: хлещет сивуху, как конь!

Лили еще, и он пил со зла, под дикий рев ватаги. Пил, пока не расплылось все перед глазами, и он нырнул в зияющую пустоту.

Сколько пролежал под столом, он не помнил. Проснулся от удара чем-то тупым в нос. Потом кто-то наступил ему на пальцы руки. От боли Петро открыл глаза. В комнате слышался невообразимый шум, метались какие-то красноватые тени, что-то громыхало и охало.

— Больше захотел, гад?

— Поровну между всеми делить, поровну!

Снова, будто колом по мешку с песком, лупили кого-то.

Внезапно все стихло. На середине комнаты появились хромовые сапоги со скрипом.

— А ну, за стол, вражьи дети!

Петро узнал голос Трикоза.

— Не для того меня новая власть районным начальником полиции сделала, чтобы беспорядки происходили. Из-за чего завелись, окаянные, из-за барахла? Да я из вас... Да я вам всем глотки позатыкаю тряпками, только фюреру верно служите. Кто на ногах устоит, пойдем сейчас со мной к колченогому Гриндюку.

Хищно засопела ватага. У Петра хмель как ветром сдуло. Неужели Трикоз в самом деле пойдет творить расправу? Неужели и Анюту смерть ожидает?

— За нашего шефа! — заверещал одинокий голос.

Петро вылез из-под стола. Умышленно закрыв рот ладонью, шатаясь, кинулся во двор. Вдогонку ему гоготали:

— Феклу пошел целовать? Фе-е-еклу!..

Окольными путями пробирался парень на Беевку. Бежал долго, пока не перехватило дыхание. Наконец — знакомый перелаз. Хотел перешагнуть — упал. Все равно надо спешить. Приподнялся, дополз до окна. А как постучать? Нащупал рукой какую-то палку и начал стучать в стену.

Вышел, прихрамывая, Гриндюк, склонился над ним.

— Дядьку, бегите! — прохрипел Петро. — Полицаи сегодня убить вас собираются... Берегите Анюту, пусть не забывает!

Немного погодя от хаты Гриндюка мелькнули огородами две тени. На следующий день между соседями поползли слухи, что сапожник с дочкой будто бы пошли менять вещи по селам. Другие говорили, что забрали их среди ночи гестаповцы и в глинище закопали, а иные лишь многозначительно кивали головами. Только Петро, хотя и знал обо всем, молчал, как сырая земля: его свалил сыпной тиф.