Том 24. Наш общий друг. Книги 1 и 2 - Чарльз Диккенс

Повинуясь приказу, Райдергуд полез в ту лодку. Казалось, не прошло и минуты, не успел он взглянуть за корму и дотронуться до веревки, как уже карабкался обратно, весь дрожа, и лицо у него было такое же серое, как это утро.

— Клянусь богом, он меня надул!

— Что такое? — спросили все в один голос. Он указал пальцем назад, на лодку, и повалился на камни набережной, так у него перехватило дыхание.

— Старик меня подвел. Это он и есть!

Все бросились к веревке, оставив Райдергуда. И скоро тело стервятника, уже несколько часов как умершего, лежало простертое на берегу, и новый шквал бушевал над ним, а в мокрые волосы набились градины.

Отец, это ты звал меня? Отец! Мне дважды послышался твой голос! Но не будет ответа на ее слова, не будет по эту сторону могилы. Ветер, глумясь, пролетает над ее отцом, бьет его по щекам истрепанными концами платка и прядями волос, пытается перевернуть его со спины на бок, лицом к восходящему солнцу, чтобы он устыдился еще больше. Затишье — и ветер притаился и заигрывает с ним: теребит один лоскут, так что он взлетает и падает; трепещет, забираясь под другой лоскут, пробегает по его волосам и бороде. И, вдруг налетев вихрем, жестоко треплет его. Отец, это ты меня звал? Это ты лежишь, безгласен и недвижим? Это тебя бьет и треплет ветер? Это тебя крестили в Смерть, бросая грязью тебе в лицо? Почему ты молчишь, отец? Ты лежишь, и грязь засасывает твое намокшее тело. Разве ты никогда не видел таких же утопленников у себя в лодке? Говори же, отец! Говори с нами, ветрами, больше тебя некому слушать!

— Видите ли, вот как это случилось, — сказал инспектор, подумав сначала; он опустился на одно колено, рядом с телом, а все остальные, стоя вокруг, глядели на мертвеца, так же как и он, бывало, глядел на других утопленников. — Вы, господа, конечно, заметили, что у него запутались в петлю шея и руки.

Оба они помогали распутывать веревку, но, конечно, ничего не заметили.

— И вы, конечно, заметили уже, а теперь особенно, что этот узел, который так плотно затянут на шее оттого, что запутались руки, есть не что иное, как скользящий узел, — инспектор поднял его кверху, показывая всем.

Достаточно ясно.

— Точно так же вы заметили, что он прикрепил другой конец веревки к корме.

На веревке были видны узлы и утолщения там, где старик связывал и приплетал концы.

— Теперь смотрите, — продолжал инспектор. — смотрите, как это получилось, незаметно для него. Вечер был бурный, непогожий, когда этот человек, — инспектор нагнулся и стряхнул град с волос мертвеца полой его намокшей куртки, — вот так, теперь он больше похож на себя, хотя сильно изуродован, — когда этот бывший человек, по своему обыкновению, выехал в лодке. Он берет с собой вот эту свернутую кольцом веревку. Он всегда берет с собой свернутую веревку. Это я знаю так же хорошо, как знаю его самого. Иногда он кладет веревку на дно лодки. Иногда вешает себе на шею. Одевался он всегда легко, этот человек, — видите? — Тут инспектор приподнял свободный конец платка на груди утопленника и кстати вытер ему губы этим концом, — а когда бывало ветрено, холодно или сыро, он вешал свернутую кольцом веревку себе на шею. Тем хуже для него! Он вертелся так и сяк со своей лодкой, этот человек, пока не прозяб. Руки у него, — инспектор приподнял одну руку, и она упала, как свинцовая, — застыли. Тут он замечает, что по реке плывет то, чем он имеет обыкновение промышлять. Он готовится поймать этот предмет. Развертывает конец веревки и несколько колец хочет уложить в лодке, столько, сколько нужно, чтобы веревка не слишком натягивалась. Он перестарался, как оказалось после. Он копается с этим немножко дольше, чем всегда, потому что руки у него закоченели. Его добыча подплывает все ближе, а он еще не готов. Он подцепляет ее, собираясь для начала хотя бы очистить карманы, на тот случай, если придется ее упустить, перегибается за корму, а тут налетает шквал, или волна от двух встречных пароходов, а может, он опять не готов, или же все это вместе, но только он теряет равновесие и падает в воду головой вперед. Слушайте теперь! Он умеет плавать, как же, отлично умеет, и сразу всплывает наверх. Но при этом у него запутались руки, он сильно дергает веревку, и скользящий узел затягивается на шее. Предмет, который он собирался взять на буксир, проплывает мимо, и его же собственная лодка тащит его на буксире, уже мертвого, туда, где мы его нашли, опутанного его же веревкой. Вы спросите, откуда я узнал про карманы? Для начала я вам скажу больше: в карманах было серебро. Как я это узнал? Просто, но достаточно верно. Потому что оно еще и сейчас у него в руке. — Лектор поднял крепко сжатую правую руку.

— Что же делать с телом? — спросил Лайтвуд.

— Если вы постоите около него с полминуты, сэр, — ответил инспектор, — я разыщу ближайшего из наших постовых, тот придет и позаботится о нем. Видите, я все еще называю его «он», — сказал инспектор, оглянувшись, и философически улыбнулся такой силе привычки.

— Юджин, — начал Лайтвуд и хотел уже прибавить: «Давай подождем в сторонке», но, повернув голову, увидел, что Юджина здесь нет. Он позвал громче: — Юджин! Эй! — Но Юджин не откликался.

Теперь совсем рассвело, и Лайтвуд осмотрелся по сторонам. Однако Юджина нигде не было видно.

Инспектор, возвращаясь, быстро спускался по деревянным ступеням пристани вместе с полицейским констеблем, и Лайтвуд спросил его, не заметил ли он, когда ушел его приятель? Инспектор не мог сказать точно, когда именно ушел Юджин, однако успел заметить, что тот встревожен.

— Сложный и интересный характер у вашего друга, сударь.

— Хотел бы я, чтобы этот сложный и интересный характер не выкидывал со мной таких штук: взял да и удрал от меня спозаранку, а ведь дело очень невеселое, — сказал Лайтвуд. — Нельзя ли нам выпить чего-нибудь горячего?

Отчего же нельзя, и мы выпили. На кухне трактира перед большим огнем. Мы выпили горячего грога с коньяком, и это нас оживило чудесным образом. Инспектор, официально объявив Райдергуду о своем намерении «не спускать с него глаз», поставил его в угол возле очага, словно мокрый зонтик, и после того не обращал, по-видимому, никакого внимания на честного человека, и только приказал подать ему отдельно порцию грога с коньяком — должно быть, на казенный счет.

Мортимер Лайтвуд сидел перед пылающим очагом, иногда приходя в себя и чувствуя сквозь сон, что пьет горячий грог, но в то же время это был херес у «Шести Веселых Грузчиков», и он сам лежал под лодкой на берегу реки, и сидел в лодке, которой правил Райдергуд, и слушал недавнюю лекцию инспектора, и ему надо было обедать в Тэмпле с каким-то неизвестным, именовавшим себя М. П. Р. Старик Юджин Гармон, который жил, по его словам, в Градебури, — переживая все эти превратности, вызванные усталостью и дремотой, с быстротой двенадцати часов в секунду, Мортимер вдруг услышал, что отвечает вслух на какое-то очень важное сообщение, которого ему никто не делал и, заметив перед собой инспектора, притворился, что кашляет. Вполне естественно, его смущала мысль, как бы этот чиновник не заподозрил его в том, что он задремал и забыл о деле.

— Понимаете ли, только что был здесь, как раз перед нами, — толковал ему инспектор.

— Понимаю. — с достоинством ответил Лайтвуд.

— И тоже, понимаете ли, пил грог с коньяком, а после того очень быстро скрылся, — говорил инспектор.

— Кто это? — спросил Лайтвуд.

— Да ваш друг, понимаете ли.

— Понимаю, — ответил Мортимер, также с достоинством.

Выслушав доклад инспектора словно сквозь туман, в котором фигура инспектора расплывалась и ввысь и вширь, — что полиция берет на себя сообщить дочери покойного о том, что произошло нынче ночью и что вообще инспектор берет все хлопоты на себя, Мортимер Лайтвуд, спотыкаясь, добрался до стоянки экипажей, крикнул кэб и вступил в ряды армии, совершил преступление, был судим военным судом, приговорен к смерти, отдал последние распоряжения и уже шел на расстрел, — все это прежде чем захлопнулась дверца.

В кэбе было тяжело грести через Сити к Тэмплу, на призовой кубок ценою от пяти до десяти тысяч фунтов, дар мистера Боффина; а еще тяжелее переговариваться через такую даль с Юджином (когда его вытянули на веревке со струящейся мостовой) о том, как это он удрал самым неприличным образом! Но Юджин так усиленно оправдывался, так раскаивался, что Лайтвуд, выйдя из кэба, поручил кучеру особенно за ним приглядывать. На что кэбмен только хлопал глазами, зная, что другого седока у него не было.

Короче говоря, ночное представление так утомило и вымотало актера, что он превратился просто-напросто в лунатика. Он так устал, что не в силах был уснуть, устал до того, что уже не чувствовал утомления, и мало-помалу впал в забытье. Он проснулся поздно, уже к вечеру, и, встревожившись, послал на квартиру к Юджину справиться, встал он или еще нет?