Оборотный город - Андрей Белянин

— Он знал это?

— А то… Ещё за неделю знал, сам со всеми простился, причастился заранее, прощения у всех попросил. Атаман схитрить хотел, в тыл его отправил как бы с донесением, там его на тропе черкесы подстрелили. Мирные черкесы, с перепугу за чьего-то кровника приняли, ну и саданули из ствола в спину…

— Жаль…

— Эх, да не нам выбирать, где с судьбой воевать, где прилечь отдохнуть, где навеки уснуть, — философски заключил мой денщик, а я вдруг поймал себя на том, что притоптываю правой ногой, пытаясь унять непонятные иголочки, колющие пятку. Заметил это и Прохор: — Чего копытом в землю бьём, ваше благородие? Ровно хлопец малый, что в церкви на проповеди до ветру захотел, или энто…

— Докопались! — радостно перебили его упыри. — Принимай работу, хорунжий!

На месте бывшего холмика зияла довольно глубокая ямина. На самом дне виднелся закутанный в ошмётки грязной ткани скелет. Судя по одному выглядывающему носку тупого ботфорта — явно иностранец, в нашей армии таких не носили. Что ж, тогда похоже, с местонахождением ребятки не ошиблись. По моему знаку Моня до половины откинул покрывало с усопшего…

— Француз! — уверенно кивнул мой денщик. — А точнее, из конных егерей будет. Насмотрелись мы ихней братии во время войны двенадцатого года, да и они от нас нарыдалися. Давай, злодеи умелые, выволакивай скелет из могилы, небось клад-то под ним и есть.

— В одну минуточку!

Однако именно в этот момент колющие боли в ноге стали настолько активными, что я, не выдержав, сел прямо на землю, сорвал сапог и яростно, с наслаждением почесал пятку!

И кстати, абсолютно не вовремя понял, ЧТО именно сейчас произойдёт. То есть увидел это внутренним зрением, ровно за миг до того, как Шлёма кувыркающимся валенком вылетел из могилы по высокой параболе к звёздам.

— Да ить он живой?! — только и успел удивиться Моня, вылетая таким же макаром в другую сторону, ближе к лесу.

Прямо у нас на глазах из свежеразрытой земли поднялся высокий, полусгнивший скелет в лохмотьях военной формы. Чёрные провалы глазниц пристально оглядели нас, в костяшках правой руки мертвец уверенно сжимал тяжёлую кавалерийскую саблю.

— Глаз у его нет, носа нет, ушей тоже, — тихо перекрестился Прохор. — Как ему нас видеть, слышать да чуять? Упырей твоих на ощупь поймал, а нас, поди, и не заметит…

— Сомневаюсь, — соврал я, лихорадочно натягивая сапог. Ну в смысле того, что точно знал — это ходячее умертвие нас отлично видит, слышит и обоняет. Более того, убить его второй раз вряд ли возможно, а сам он прямо-таки горит желанием разделаться с нарушителями его покоя. Видимо, он и есть один из тех «страшных стражей» и одни упыри его явно не удовлетворят…

— Comment vous-avez osé me réveiller?[5] — Певучие звуки французской речи, вылетая из безъязыкого рта, производили жутковатое впечатление.

— А ля гер ком а ля гер[6], — немало изумив меня, ответил старый казак и, вскинув ружьё, с маху попытался обрушить приклад на голый череп скелета.

— Mon Dieu! Les cosaques?! — Мертвец умело принял удар на саблю. — Vive la France, vive l’impérateur Napoléon![7]

Бывший егерь при жизни наверняка был не худшим бойцом, и его ответный выпад вполне мог лишить моего наставника головы, если б я не успел вытащить свою саблю. Сталь звякнула о сталь так яростно, что клинки едва не выругались на двух языках.

— O-la-la! Le petit coq?! — Скелет обозвал меня маленьким петушком, но если думал, что его парижской манере фехтования хоть в чём-то уступает казачья рубка, то глубоко ошибался. Махать саблей казачат учат с трёх лет одновременно с верховой ездой, и будь этот тип живым, так со второго моего взмаха быть бы ему мёртвым, простите за каламбур.

— От ить зараза чужеземная. — Отложив ружьё, Прохор выхватил большой кинжал, вновь вступая в схватку. — Мы его не звали, дружбы не искали, он сам заявился, спать уложился, а как проснулся, против нас обернулся?! А ну посторонись, ваше благородие!

Рослый скелет, в остатках одежды и лохмотьях недогнившей плоти, охотно включился в схватку, играючи отмахиваясь на обе стороны. Его жёлтые кости обладали, казалось, каменной твёрдостью и пружинной гибкостью, моя сабля исщербила их, но не прорубила ни одну. Жизненно важных органов у мертвеца давно не было, он не знал усталости и мог позволить себе пренебречь защитой, мы же начинали уставать…

— И скока он так нас вокруг могилы танцевать заставит?

— Пока не убьёт, — на мгновение призадумался я. — Или до рассвета. Считается, что солнечные лучи губительны для таких тварей…

— Ну коли до рассвета, так он нас обоих в зюзю вгонит, так в одной братской могилке и уляжемся, — отвлёкся денщик и тут же был сбит пинком костистой ноги в грудь. От рубящего удара сверху я его прикрыл, но сам, поскользнувшись, едва не загремел в яму.

Мертвец торжествующе захохотал, вздымая над нами саблю, но опустить её не успел: сзади, как два коварных ежа-пластуна, на него бросились подоспевшие упыри. Моня подкатился под колени, а Шлёма повис на плечах, заламывая шею, так что француз вынужденно опрокинулся навзничь. Правда, он и поднялся буквально в ту же секунду, раскидывая парней, словно кошка котят, но зато и мы успели вскочить на ноги.

— Оревуар, месье! — Я воткнул саблю в землю перед собой, выхватил из-за пояса пистолеты и с расстояния двух шагов разрядил оба ствола аккурат по чёрным глазницам черепа. Серебро всегда имело для нечисти разрушающую силу, блестящий затылок почти разнесло, теперь в образовавшиеся дыры были видны быстро тускнеющие звёзды.

Мертвец покачнулся, вздрогнул всем телом и… вновь бросился в атаку!

— Сколько можно его убивать?! — в один голос, не сговариваясь, простонали все мы, занимая круговую оборону.

— А ля гер ком а ля гер, мон ами, — легко пародируя акцент Прохора, съязвил француз, но не успел даже замахнуться — из-за леса брызнул тонкий луч восходящего солнца. Храбрый скелет мигом бросился назад в могилу, отчаянно пытаясь забросать себя землёй. Мы, так же дружно, кинулись вытаскивать его оттуда, и под сияющими лучами его бьющиеся останки споро задымились, а потом и рассыпались в прах.

— Так вот оно какое, баскское заклятие для детишек с больными зубками, — устало пробормотал я, опираясь на плечо старого казака. Тот только кивнул, даже не пытаясь зарифмовывать свои чувства и эмоции. Моня и Шлёма сидели на краешке могилы, опустив туда ноги и тоже тяжело дыша.

Ночка для всех выдалась яркая и познавательная. Сначала чумчары, потом вот это… Два сражения — и в обоих случаях победа при полном сохранении личного состава! Дядя бы мной гордился, у нас, при всей безоглядной казачьей храбрости и готовности умереть, лучшим считается тот атаман, что не потерял ни одного из тех, кого вёл в бой. Упыри, конечно, нечисть поганая, но, пока они со мной, я чувствовал ту же ответственность и за них…

— Слышь, Иловайский, — прервал мои мысли Шлёма, — а в могиле-то, кажись, больше ничего и нет!

— Совсем ничего?

— Похоже, совсем. — Моня спрыгнул вниз и, тыкая моей саблей поглубже, грустно подтвердил: — Никакого клада, тут только этот иноземец и спал. Видать, мы его оружие да шпоры за золото приняли… Ты уж извини, а?

— С кем не бывает, — неожиданно вступился за упырей Прохор. — Вы своё дело честно исполнили, идите уж до дому до хаты. А мы к себе пойдём, думать будем…

Всё верно. Виноватых нет. Разве что я сам… Но и об этом позже, как мысли в порядок приведу. Мы простились и разошлись восвояси. Ещё одна ночь без сна, а толку ноль. Подрались, конечно, славно, да только из этой славы тоже каши не сваришь, дядюшке результат нужен, он на меня надеется. Что ж мы не так-то сделали, господи?

Пока шли до села, я вертел в руках карту, прикидывая в уме и так и эдак, где могла закрасться ошибка. Ну если рассуждать логически, то Моня и Шлёма указали правильное место — там действительно был похоронен наполеоновский солдат. Он встал и ожил, значит, заклятие тоже было и есть, а кто будет налагать такое без цели? Выходит, нечто ценное он тут обязан охранять. Но упыри ничего не нашли, и я им верил. По крайней мере сегодня, когда они честно сражались с нами против чумчар и того же неубиваемого французского скелета. Может быть, просто не та могила? А может, дело вовсе и не в могиле?

— У Катерины бы совету спросить, — шагая на шаг позади меня, обронил Прохор.

Я отрицательно помотал головой.

— Нешто так уж вусмерть разругались?

Я кивнул. Рявкнуть на него, что ли, как старший по званию, чтоб не лез со своими вопросами, не бередил душу?! Итак хреновее некуда…

— А ежели ты не сам по себе, а исключительно по службе? Не поверю, будто откажет девка в просьбе на благо Родины и Отечества!

Я пожал плечами. Всё равно не пойду. Ну какая ей разница, зачем я заявился, если она вообще не хочет меня видеть. При чём тут служба не служба? Не нужен я ей, напрягаю её без цели. Всё как лучше хочу, а выходит через наоборот да противоестественным местом наперекосяк и того хуже…