«Хороший немец – мертвый немец». Чужая война - Игорь Градов

Макс отчетливо видел, как командир «штуги» (судя по всему, это был именно он) дернулся и упал внутрь машины. Русский танкист подбежал к самоходке, ловко вскочил на гусеницу и зашвырнул во все еще приоткрытый люк гранату. Потом быстро спрыгнул и упал на землю. Сначала ничего не происходило, но затем «штуга» дернулась, присела, из нее вырвался фонтан яркого пламени. И она разделила участь первой самоходки…

После этого перевес оказался на стороне русских. Оба панцера, постреляв еще немного, откатились назад, за ними вслед устремились три оставшиеся «тридцатьчетверки». Грозные бронированные машины с ходу перескочили через немецкие траншеи и начали погоню за отступающим противником.

Испытуемые, уже не обращая никакого внимания на огонь (как свой, так и чужой), дружно бросились наутек. Среди них вставали желто-черные взрывы — это «ратш-бумы» точно и метко добивали отступающих. На глазах Макса один из биверунге был сбит, затем вскочил и продолжил бежать, хотя его куртка была разодрана, а из спины торчал здоровенный осколок. С диким воем этот несчастный пробежал еще несколько метров, а потом свалился замертво…

Сидеть дальше и обороняться не имело смысла, и Макс отдал приказ отходить — к опушке леса, где в трехстах метрах были заранее оборудованы запасные позиции. Там, под прикрытием толстых сосен, можно было спастись от ужасающего артиллерийско-минометного огня. Но до леса еще следовало добежать…

Макс пригнулся и зигзагами, как бешеный заяц, понесся по полю — вслед за своими отступающими подчиненными, которые, надо признаться, драпали весьма резво. Вот наконец и спасительные деревья. Макс с ходу запрыгнул в узкую траншею, и над ним со страшным треском что-то переломилось. Сверху на него полетела срезанная снарядом верхушка сосны, и его всего обсыпало ветвями и зеленой хвоей.

Следующий снаряд расщепил ствол дерева, и сосна с протяжным, жалобным стоном рухнула на землю. «Деревья умирают стоя», — не к месту вспомнил Макс когда-то понравившееся ему название пьесы. Кажется, кого-то испанского драматурга. Ходили в театр всем классом, смотрели вместе…

За давностью лет он уже не помнил, о чем там шла речь, может быть, и о войне, не помнил даже своего впечатления о ней. Но одно он теперь понимал точно: одно дело — смотреть пьесу или читать книжку о войне, и совсем другое — ощутить ее на своей собственной шкуре. Никому такого не пожелаешь. Даже злейшему врагу…

Красноармейцы заняли немецкие траншеи, но дальше не пошли — видимо, также понесли большие потери. Поле было усыпано телами — как немецкими, так и русскими. Что же касается роты испытуемых, то от нее мало что осталось — буквально пара десятков солдат, половина из которых — раненые и контуженные.

Много позже, когда бесконечный, жуткий день наконец закончился (вторую линию обороны, к счастью, удалось отстоять — благодаря подошедшей второй роте майора Бигнера), Макс заглянул в колхозный амбар, где складывали раненых.

Он зашел навестить оберфельдфебеля Лебера — бравому вояке сильно досталось, взрывом оторвало правую кисть. Взводный был очень бледен, но старался держаться молодцом, по крайней мере — не стонать слишком громко.

— Все, отвоевался, — мрачно произнес Лебер, показывая окровавленные тряпки, в которые была обернута его правая культя (бинтов на всех не хватало, перевязывали, чем могли).

Макс кивнул — да, теперь все, с таким ранением точно не солдат. Но все же постарался приободрить своего подчиненного — неплохого, в принципе, человека и мужественного, достойного солдата.

— Зато теперь у вас будет хороший шанс остаться в живых, — сказал Макс, — скоро вас отправят в госпиталь, там зашьют, подлечат — и в отставку. Встретитесь с семьей, женой, детьми, скорее всего, станете получать пенсию по инвалидности…

Лебер криво усмехнулся:

— До госпиталя еще добраться надо, господин лейтенант, а вы сами видите, что здесь делается. Слишком уж много желающих…

Макс оглянулся — да, желающих более чем достаточно… Весь просторный амбар был забит контуженными, ранеными и умершими. Кошмарное зрелище!

Пропитанные кровью повязки, вонь и резкий запах лекарств, разорванные в клочья мундиры, искаженные страданиями бледные лица, крики от дикой боли, громкие мольбы о помощи… Ротный фельдшер и два санитара едва успевали перевязывать раненых. А их все несли и несли, конца-краю не было видно. Многих складывали уже за амбаром, на голой земле. Фельдшер бросал быстрый взгляд на доставленного и говорил — этого на перевязку, а этого — сразу под деревья, в сторону, чтобы не мешался. Если дело было совсем безнадежно… Умирающие просили вколоть морфий — чтобы избавиться от нечеловеческих мучений, но его на всех не хватало.

Макс еще немного поговорил с Лебером и пообещал, что его отправят в госпиталь на первой же повозке или машине, которую удастся достать. Если, конечно, завтра русские не предпримут очередной атаки и не выбьют их из Шеломок. Тогда придется все бросить и бежать. И оставить тяжелораненых, кто не сможет сам идти, на милость победителя. Оберфельдфебель через силу улыбнулся и пожелал Максу удачи.

«Да, удача бы мне сейчас очень не помешала», — подумал Макс, выходя из амбара. И не только ему, но и всем его солдатам. Вот гауптману Шуверту, увы, не повезло — остался лежать на дне траншеи. С русской пулей в груди. Сразу погиб, как и обер-лейтенант Шлиппер, которому осколком мины снесло полголовы. Да, много кому сегодня еще не повезло, и неизвестно, что будет завтра. Вполне может статься, что живые, как говорится, позавидуют мертвым.

Макс вспомнил удивленное и бледное лицо одного из испытуемых, совсем еще молодого парня, которому осколком снаряда разрезало живот. Он растерянно смотрел на дыру спереди своей куртки, из которой начали вываливаться кишки, и никак не мог понять, что происходит. Затем дико заорал и стал засовывать свои внутренности обратно. Но через секунду свалился на землю, задрыгал ногами, заскулил от невыносимой боли, а потом затих.

Или другой биверунге, которому пуля угодила точно в почки. Тот волчком закрутился на месте, с воплем ухватился за простреленное место и зашелся душераздирающим воем. Но вскоре упал и тоже уставился в небо мертвыми, пустыми глазами. Что он там видел — может быть, летящих ангелов или души других солдат, также поднимающихся к Богу? Да, такое никогда не забудется…

Говорят, что солдаты после войны еще долго мучаются от ночных кошмаров — им снится, что они все еще в бою. Кричат, вскакивают с мятой постели, нервно курят, сидя у окна… Интересно, ждет ли его то же самое? По идее, да, раз он воевал. И как объяснить Маринке все, что с ним было?

Как объяснить, когда он вернется? Вернее, если вернется…

На следующий день, ближе к вечеру, когда перестрелка стала затихать (слава богу, серьезных столкновений не было — видно, русские тоже отдыхали), к Максу в роту пришел майор Хопман. С ним были еще четыре человека — как выяснилось, разведгруппа. Серьезные, молчаливые парни в пятнистых маскхалатах и с автоматами (так Макс называл про себя немецкие МР-38) в руках. Они дружно поздоровались и сели в сторонке покурить. В блиндаже остался их командир — лейтенант Франц Грау.

— Тут такое дело, — начал, как бы извиняясь, Хопман, — начальство требует, чтобы мы добыли «языка». Они там, у себя в штабе, пребывают в некой растерянности — никак не могут понять, сколько сил и средств перекинули большевики на наш участок. Судя по вчерашнему дню — чуть ли не целую дивизию, а может, даже и корпус. Сведений-то никаких! Вот и нервничают, а вместе с ними — и генерал-полковник Модель. Вдруг прибыла свежая русская армия и готовится новое масштабное наступление на Гжатск? Все признаки очевидны — с каждым днем атаки усиливаются. Но поверить и убедиться все-таки надо… В общем, от нас требуется добыть хорошего, толкового «языка».

Макс понимающе кивнул — да, если противник перебросил на их участок новую армию, можно, как говорится, сливать воду. Или ползти сразу на деревенское кладбище, чтобы тебя похоронили прилично, в могиле, а не в какой-нибудь грязной придорожной канаве или вообще в яме на поле боя…

— Если получим сведения о свежей русской армии, — продолжил между тем Хопман, — можно попросить руководство вермахта о помощи — выделить нам дополнительные силы. Скажем, перекинуть пару дивизий с более спокойных участков фронта или вообще из резервов. Но генерал Модель должен точно знать, сколько русских дивизий против нас воюет и какими силами они располагают. Тогда он с цифрами в руках сможем доказать командованию Сухопутных сил, что подкрепление нам крайне необходимо, иначе не выстоять. А по-другому нам не дадут, сам знаешь — сейчас идет крупное наступление под Сталинградом, все силы брошены туда, и, чтобы нам дали хоть что-нибудь, нужно очень и очень постараться. А если мы возьмем «языка» и вытрясем из него все, что требуется, получим неопровержимые доказательства готовящегося прорыва на нашем участке, то отказать нам уже не смогут. По крайней мере, в штабе нашей армии очень на это надеются. Вот я пришел к тебе, зная, что ты храбрый и удачливый офицер, можешь все… Ну, или почти все.