Торговый дом Гердлстон - Артур Дойль

Джон Гердлстон наблюдал за этими маневрами с живейшим интересом. И когда Кэт уединилась в своей комнате, решил, что пора вмешаться ему.

— Вам следует почаще выходить и дышать свежим воздухом, — сказал он ей однажды, когда они остались после завтрака одни. — Иначе розы на ваших щечках совсем завянут.

— Пусть вянут, мне все равно, — ответила Кэт безразличным тоном.

— Но ведь другим это далеко не все равно! — заметил коммерсант. — Мне кажется, Эзра этого не перенесет.

Кэт покраснела от столь неожиданного поворота разговора.

— Право, не понимаю, почему это может взволновать вашего сына, — сказала она.

— Взволновать! Да неужели вы так слепы, что не видите, как он в вас влюблен? Он побледнел за эти последние дни и вот-вот заболеет, потому что не видел вас и боится, не обидел ли он вас чем-нибудь.

— Ради бога, убедите его выбрать себе другой предмет привязанности! — воскликнула Кэт. — Иначе будет тяжело и ему и мне. Ведь это не может ни к чему привести!

— Но почему? Почему вы…

— Ах, не надо говорить об этом! — взволнованно перебила Кэт. — Даже мысль об этом ужасна. Мне невыносимо вас слушать!

— Но почему, моя дорогая, почему? Вы слишком впечатлительны. У Эзры есть свои недостатки, но кто безупречен? В юности он был немножко шалопаем, но давно остепенился и обещает стать отличным коммерсантом. Поверьте, как он ни молод, мало кто пользуется на бирже таким уважением. Он превосходно справился с делом фирмы, ради которого ездил в Африку. Он уже богат, но должен разбогатеть еще больше. Я не вижу никаких оснований для неприязни, выказанной вами. Что же касается внешности, то согласитесь, что в Лондоне не так-то просто найти другого такого красавца.

— Пожалуйста, не говорите больше об этом, забудьте про это! — ответила Кэт. — Я твердо решила никогда не выходить замуж — и уж за него во всяком случае.

— Вы еще передумаете, — сказал опекун, наклоняясь к ней и ласково поглаживая ее каштановые волосы. — С тех пор, как ваш бедный отец поручил вас моим заботам, я оберегал вас и лелеял по мере моих сил. Сколько бессонных ночей я провел, думая о вашем будущем и подыскивая способы сделать его счастливым! И я не стал бы сейчас давать вам плохой совет или толкать вас на шаг, который может сделать вас несчастной. Разве я когда-нибудь обходился с вами плохо?

— Вы всегда были очень справедливы, — с рыданием в голосе ответила Кэт.

— А вы, как вы хотите отплатить мне? Вы намерены разбить сердце моего сына, а значит, и мое. Он — мое единственное дитя, и если с ним случится несчастье, то знайте, эта седая голова вскоре в печали упокоится на смертном одре. В вашей власти свести меня в могилу, как в вашей власти сделать мою старость счастливой от мысли, что мой сын нашел себе достойную подругу жизни и самое горячее желание его сердца сбылось.

— Но я не могу! Не могу! Не говорите больше об этом!

— Обдумайте все хорошенько, — сказал старик. — Взгляните на вопрос с разных точек зрения. И не забудьте, что любовью честного человека играть не следует! Меня, естественно, очень волнует ваше решение, так как от него зависит не только будущее счастье моего сына, но и мое собственное.

Джон Гердлстон был доволен этим разговором. Ему казалось, что последний отказ девушки прозвучал далеко не так решительно, как первый, а это значило, что его слова произвели на нее впечатление и могут поколебать ее, когда она поразмыслит над ними на досуге.

— Дай ей немного времени, — посоветовал он сыну. — Мне кажется, она согласится, но с ней надо обходиться осторожно.

— Если бы я мог получить эти деньги без нее, для меня это было бы лучше! — с ругательством воскликнул Эзра.

— И лучше для нее, — угрюмо добавил Джон Гердлстон.

ГЛАВА XXVII

МИССИС СКЭЛЛИ ИЗ МЕБЛИРОВАННЫХ КОМНАТ МАДАМ МОРРИСОН

Как-то раз майор Тобиас Клаттербек сидел возле окна в своей комнате, дымя папиросой и потягивая вино, что было у него в обычае, когда дела шли более или менее сносно. Во время этого приятного занятия он случайно бросил взгляд через улицу и заметил прядь темных волос и еще более темный глаз, глядевший на него из-за портьеры окна в доме напротив. Это видение весьма заинтересовало бравого майора, и он встал, чтобы получше его рассмотреть, но — увы! — прежде чем он успел навести на него монокль, видение исчезло! Майор весьма долго и упорно не позволял своему взгляду отвлекаться в сторону, выкурил по меньшей мере полдюжины папирос не говоря уже о бутылке вина, которую он прикончил, но, помимо каких-то одеяний, круживших и порхавших в темной глубине комнаты, не увидел ничего более определенного.

На следующий день в тот же самый час наш воин находился на своем наблюдательном посту и был вознагражден появлением теперь уже пары глаз, весьма лукавых и опасных, а также миловидного округлого личика, которое ни в коей мере нельзя было назвать непривлекательным. Обладательница всех этих очаровательных предметов, высунувшись из окна, чрезвычайно целеустремленно поглядела вправо, затем так же целеустремленно поглядела влево, после чего решила поглядеть прямо перед собой и была поражена, увидав солидного джентльмена довольно почтенного возраста, наделенного пунцовым румянцем и взиравшего на нее с беспредельным восхищением. Это повергло ее в такой испуг, что она тотчас скрылась за портьерой, а у майора возникло опасение, что он никогда ее больше не увидит.

По счастью, однако, испуг этой дамы был, по-видимому, не слишком непреодолим, ибо через пять минут она снова появилась у окна, и взгляд ее снова упал на улыбающееся лицо и элегантную фигуру майора, принявшего в этот момент самую эффектную позу, слегка подпорченную тем, что он еще был облачен в свой лиловый халат. Теперь глаза ее задержались на нем чуточку дольше, а на лице промелькнуло некое подобие улыбки. Тут майор улыбнулся и отвесил поклон, и дама улыбнулась еще раз, обнажив при этом хорошенькие беленькие зубки. На какой шаг отважился бы затем наш доблестный воин, сказать невозможно, ибо дама разрешила эту проблему сама, скрывшись из глаз, и притом на сей раз окончательно. Тем не менее майор был весьма доволен и, надев долгополый сюртук и безупречный белый воротничок, чтобы отправиться в клуб, все время тихонько посмеивался себе под нос. Он был когда-то лихим кавалером и в своей довольно бурной и пестрой жизни отличался в схватках с Венерой не меньше, чем с Марсом.

Воспоминание об этом маленьком эпизоде преследовало его весь день. Оно так занимало его воображение, что он даже допустил за картами грубый промах, чем погубил себя и своего партнера. Это был первый и единственный случай в истории клуба, чтобы майор проиграл так — по собственной небрежности. Воротясь домой, он поведал обо всем фон Баумсеру.

— Не знаю, кто она такая, но это чертовски хорошенькая женщина, заключил он свое повествование, перед тем как отправиться на боковую. Черт побери, давно я не встречал такой хорошенькой женщины.

— Она покойница, — сказал немец.

— Она… что?

— Покойница — жена покойного инженера.

— Вы хотите сказать, вдова? А что еще вам о ней известно? Как ее зовут и откуда она сюда прибыла?

— Слышал я — служанка болтала, — что какая-то покой… какая-то вдова живет там, напротив, столуется в пансионе мадам Моррисон и что это окошко ее личной циммер… ну, это самое… комнаты. А вот как ее имя, я что-то не слыхал, а может, и забыл.

— Черт побери! — сказал майор. — У нее такой взгляд, который пронзает тебя насквозь, и фигура Юноны.

— Ей не меньше как фирциг… как это, сорок, — заметил фон Баумсер.

— А хотя бы и так, дружище! Женщина в сорок лет как раз в самом соку. Поглядели бы вы на нее, когда она стояла у окошка, так попали бы в плен с ходу. Стоит она вот эдак, потом поднимает глаза вот эдак и тут же опускает их вот эдак. — И бравый майор постарался придать своим воинственным чертам выражение, которое, по его мнению, должно было совмещать в себе невинность с завлекательностью. — Затем она бросает взгляд через улицу, видит меня, и ее ресницы захлопываются, как крышка фонаря. После этого она заливается румянцем и украдкой бросает на меня еще один взгляд — из-за края портьеры. Она два раза поглядела в мою сторону, я это ясно видел, черт побери!

— Так это очень хорошо, — ободряюще сказал немец.

— Ах, мой друг, конечно, двадцать лет назад, когда объем груди у меня был сорок дюймов, а в талии — тридцать три, на меня стоило посмотреть дважды. Увы, приходит старость, а с нею — одиночество, и начинаешь понимать, каким ты был дураком, что так мало пользовался жизнью, когда представлялась возможность.

— Майн готт! — воскликнул фон Баумсер. — Может, вам хочется сказать, что вы будете жениться, если бы вдруг получилась возможность?

— Не знаю, — задумчиво произнес майор.