Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич

Курасов следил в бинокль за тем суденышком, где была Таня. Приметный мотобот, камуфлированный черным и желтым, с Букреевым, поднявшимся на носу во весь рост, высоко подняла волна и боком выбросила на пляж. Вторая волна подхватила мотобот, уже освободившийся от людей, и сразу отнесла от берега. Курасов искал Татьяну, но неуклюжие, одинаково одетые фигурки сразу залегли и пропали из глаз. Совместная, плечо к плечу, боевая жизнь, о чем мечтала Татьяна, окончилась. У каждого из них было свое дело, и с каждым кабельтовым на его обратном пути к Тамани Таня удалялась от него все дальше и дальше.

Глава тридцатая

Плетение проржавленной колючей проволоки, натянутой на сырые столбы, и за ней немецкое минное поле — сюда отнесло мотобот Букреева.

Мотобот подбросило к берегу. Первым выпрыгнул Букреев, и за ним моряки «тридцатки».

Впереди простиралось замытое волнами и покрытое крупнозернистым песком и камнями минное поле. Казалось, чутьем угадывались бугорки, где их поджидали мины. Противник обстреливал берег и при высадке сгустил огонь точно по целям.

Букреев бросился вперед и с разгона перепрыгнул «колючку», натянутую в два кола. Преодолев первое препятствие, Букреев видел косые взлеты песка — шов крупнокалиберных пулеметов. Их накрывали. Моряки залегли. Он оглянулся и увидел распластанных на песке людей, мотобот, отшвырнутый на гребень, боцмана, бежавшего зигзагами от носа к корме, и только что вынырнувшего на берег Кондратенко. Вода струями стекала с его плеч, с автомата, с дисков.

— За мной! — крикнул Букреев, рассерженный заминкой.

Кто-то, повинуясь его приказанию, перепрыгнул проволоку и побежал по минному полю.

— Таня!

Это была она. Она первая последовала приказу командира батальона и бросилась на минное поле. Елочка глубоких следов легла на песке. Матросы поднялись и ринулись по дорожку, протоптанной Таней. Букреев догнал ее. Ведь он обещал Курасову следить за ней, сохранить ее, и вот в первый же миг…

— Что вы делаете, черт вас возьми?! Девчонка!..

Таня глянула на его посеревшее лицо, обозленные глаза. Торжествующе блеснув своими острыми зубками, она подбросила руку ко лбу, чтобы поправить упавший из-под шапки локон, и это походило на озорство, как будто она «козыряла» начальнику. Она снова побежала вперед. И Букреев мог догнать ее только на взгорке возле Рыбалко, собиравшего роту для удара.

— Вы… меня… простите… — Таня стояла возле Букреева.

— Смотрите, вот где вы нужны…

Двое раненых моряков ползли к укрытию — камням, сваленным пирамидой. Мешки на спинах и медленные движения тел делали их похожими на огромных улиток.

Таня вернулась к раненым, а Букреев присоединился к Рыбалко.

Рыбалко бежал, чуть пригнувшись, прихватив ремень автомата пальцами, чтобы не болтало. Букреев невольно подражал ему.

Рыбалко не признавал переползаний, хитроумных перебежек и всяких других тонкостей в тех случаях, когда дело решалось исключительно быстротой. Он проповедовал теорию «прямой пули». «Пуля летит прямо, а будешь кружиться, больше нахватаешь», — так говорил он.

Убитые, на которых они натолкнулись, были сложены на восточном склоне рва. Задымленные, оборванные и раскромсанные люди с оскаленными ртами и обострившимися носами. Бескозырки были положены на грудь и судорожно прихвачены пальцами.

Рыбалко на секунду задержался.

— Хлопцев яких побили! — простонал он.

Рыбалко с размаху прыгнул в траншею, где отбивали атаку автоматчики.

Букреев очутился в траншее рядом с ним. Надо было разыскать Батракова, выяснить обстановку, узнать, где требуются подошедшие резервы. Помог Горбань, спешивший к ним от Батракова.

— Туда! — закричал он, налетев на Букреева. — Туда, товарищ капитан!

По внешнему виду Горбаня можно было определить, насколько за каких-то полдня изменились защитники плацдарма. Не расспрашивая Горбаня, Букреев побежал вслед за ним. Он вспомнил Куникова, и ощущение величия подвига охватило все его существо. Рыбалко несколько отстал, подбирая своих людей. Манжула проскользнул вперед и бежал как-то по-особенному, вобрав голову в плечи.

Рыбалко сблизился с Букреевым.

— Немцы уже в окопах! — хрипло орал он. — В окопах!

Букреев чувствовал свое сердце. Стук бегущей по артериям крови бил в его виски, в затылок. Сердце как будто вырывалось. Он прислонился к стенке окопа.

— Атаковать сверху! — приказал он Рыбалко. — Расширить фронт удара!

Он боялся, что его не поймут, и повторил приказание. Рыбалко глянул на него остановившимся взором; вначале он и в самом деле не понял, но потом широко осклабился и, помогая себе автоматом, выбрался на гребень.

Топот тяжелых ботинок и какой-то рев пронеслись вблизи Букреева.

Передохнув, Букреев побежал снова вперед. В тумане он узнал Горленко, ставшего на колено у пулемета и что-то кричавшего.

Дальше Букреев увидел спины людей, то нагибающиеся вперед, то отскакивающие, и сернистую гарь, заполнившую траншеи. Разрывы гранат сразу оглушили его настолько, что все дальнейшее, казалось, происходило уже помимо его воли и сознания.

Кондратенко обогнал Букреева, что-то прокричал, и за ним в траншею вломились моряки «тридцатки».

…Вспоминая потом свой первый бой, Букреев не мог точно сказать, убил ли он лично кого-нибудь. Ему пришлось стрелять по фигурам в чужих мундирах, бежавшим по полю, он сшиб кого-то прикладом и почувствовал под ногами хруст обмершего человеческого тела. Он кричал до хрипоты, потому что все кричали. Он знал, что кричал зря — никто его не слушал, все уже совершилось помимо команд. Все шло само собой, ибо все было подготовлено раньше.

Если бы не было предварительного опыта у моряков его батальона, если бы он не закрепил его подготовкой в Геленджике, если бы люди не верили друг в друга, то они не выбили бы немцев из рва, не сумели бы переломить противника.

Выбив немцев из рва, они решили исход первого дня. Единственная позиция (дальше было море) сохранилась за десантниками.

Немцы сразу же пошли в очередную атаку. Но у защитников плацдарма теперь был поднят воинский дух. Теперь каждый снова сражался за десятерых. Люди шли на танки и, ободренные восхищенными взорами товарищей, взрывали машины. В первый же день родились первые в батальоне Герои Советского Союза.

Батраков разыскал Букреева, подполз к нему и, схватив обе его руки, пожал их.

— Дружище, чертило! — орал он ему в ухо. — Вот вовремя ты! Чуть в ящик не сыграли…

Впервые произнесенное «ты» было так понятно и уместно. Букреев взял у кого-то папироску (свои подмокли), покрутил ее в руках и, прикурив, затянулся. Закружилась голова. Он ничего не мог ответить сейчас. Голос сорвался совсем, а Батракову нужно было каждое слово кричать, чтобы он услышал. Они любовно смотрели друг на друга, и Букреев улыбался своей милой «гражданской» улыбкой.

— Все же мы их того… — сказал Букреев, ласково вглядываясь в Батракова.

— Я же говорил: начнем, и будет все ясно и понятно… Что у тебя на носу, Букреев?

— На носу?

Батраков пощелкал себя по кончику носа.

— Нос тебе оцарапало. Понимаешь, такая чепуха! Сколько железа летит кругом и только чуть-чуть кончик носа, а? Смешно прямо…

Букреев провел ладонью по носу, обнаружил кровь:

— Ничего, что оцарапало.

— Что ты? — наклонившись к нему, переспросил Батраков.

— Ничего, говорю.

— Я думал, ты что-нибудь другое. — Он огладил свои колени. — Набегался я, Николай Александрович. Ноги не носят… Сижу за весь день в охотку. А конца-края пока нет. Все же решили нас вытурить отсюда… Ложись!

И тотчас же снаряд поднял вверх землю и камни. Лежа на пожелтевшей траве, Букреев с тревогой в душе наблюдал, как закрутилось бурое курчавое облачко, как разнесло от конуса взрыва осколки и на него, больно ударяя по спине, упала земля. Он чувствовал, что на этот раз пронесло, и вместе с радостью пришло чувство страха. За первым должен последовать второй снаряд; вероятно, их группу заметили и накрывают. Надо скорее выкарабкаться и приспособиться где-либо в другом месте.