Болезнь Китахары - Кристоф Рансмайр

– Опять в Бразилию? – ухмыльнулся Амбрас.

– К примеру, в Бразилию, – очень медленно и серьезно проговорила Лили.

– Ну, тогда в добрый путь! – Амбрас уже откровенно смеялся.

– Ты небось аккурат туда и направляешься. – Беринг, по обыкновению невпопад, включился в разговор. Он слишком туго соображал. Когда Лили и Собачий Король разговаривали между собой, он, как нарочно, умудрялся ввернуть реплику или шутку совершенно не ко времени и не к месту. – Уже навьючила на лошадь заокеанский багаж?

– Я здесь из-за тебя. – Лили и на сей раз пропустила его шутку мимо ушей. – Целый час тебя жду. Я нашла твоего отца на Ледовом перевале. Он играет в войну.

Глава 23.

Вояка

С мулом и лошадью Лили направлялась на равнину – вьюки были набиты товаром на обмен, военными трофеями, красивыми окаменелостями, кристаллами – и в горах, в дневном переходе от Моора, неожиданно наткнулась на полуслепого кузнеца. Одет кое-как, ни пальто, ни одеяла, чтобы укрыться от ночной стужи высокогорья, ни провизии, ни даже спичек, чтобы развести костер.

Опускались сумерки, и Лили, как обычно, рассчитывала заночевать на Ледовом перевале, под защитой разрушенного форта. Четвероногие носильщики только-только миновали обомшелый купол какого-то бункера, который при захвате форта остался целехонек даже после прямых попаданий двух артиллерийских снарядов, как из развалин навстречу Лили вышел Вояка с перепачканным сажей лицом и крикнул: Стой! Стой! Пароль! Это был отец Беринга.

Он размахивал железным прутом и явно не мог решить, как ему поступить с этой штуковиной: держать ее как винтовку, как меч или все же просто как дубинку. На голове у него была помятая каска моорской пожарной команды, на шее – Железный крест, а на отворотах зеленой суконной куртки, которая точно для маскировки была вымазана глиной, блестели медали и ордена, а еще всякие значки и булавки в память о паломничествах, выставках мелкого скота и встречах ветеранов. Пароль! Пароль!

Лили не придержала ни лошадь, ни мула, продолжала ехать прямо на Вояку – тогда он поспешно ретировался за взорванную стену, которая стояла только на искореженной стальной арматуре. Лили засмеялась. Хотя в первую минуту она струхнула, а потом удивилась, что старик забрел в такую даль от озера, так высоко в горы, смеялась она, делая вид, что все это просто шутка.

Старик не узнал смеющуюся всадницу, которая, подняв руки вверх, приближалась к нему. Но когда она спешилась возле его укрытия и через широкую брешь в его обороне протянула походную фляжку, все же опустил свою винтовку, меч, дубинку.

– Рябиновка, – сказала Лили.

Голос Вояка тоже не признал, однако смягчился.

– Идите в укрытие, барышня. – Он взял фляжку, отхлебнул большой глоток и, похоже, начисто запамятовал о пароле. – Вот-вот начнется атака. Эти подонки хотят прорваться на Хальфайях. Это им не удастся. Никогда! – Потом он крикнул в зияющие чернотой руины форта: – Не стреляйте! Не стреляйте, она своя! – и, вскинув на плечо прут и не отдавая фляжки, зашагал между обломками железобетонных конструкций, как офицер на передовой, обходящий посты. При этом он сиплым голосом выкрикивал вопросы и приказы в шахты и бойницы бункеров и подземных коридоров, откуда доносился лишь студеный запах прели и влажной земли. Хотя и пошатываясь, почти ощупью, двигался он в темных развалинах так деловито, так целеустремленно, что Лили привязала лошадь и мула к противотанковому ежу, а сама пошла за Воякой.

В конце концов ей пришлось мобилизовать все свое искусство убеждения и даже внушить старику, что она-де на самом деле связная из батальонного штаба и доставила ему приказ об отходе, – только тогда он согласился пройти с нею к ее лагерю, к подземной казарме рядового состава.

В этом пустом, погребенном под развалинами подвальном помещении Лили много раз ночевала, когда ездила на равнину: у нее был здесь тайник с запасом топлива, сена и консервов. Старик охотно помог ей разнуздать и накормить вьючных животных, приготовить на спиртовке чай, кукурузную кашу и сушеную рыбу. Он словно бы на время отрешился от своих химер и вспомнил Лилины давние услуги и визиты на Кузнечный холм, однако же, когда связная сказала, что наутро препроводит его обратно в Моор, ответил коротко, по-военному: Так точно. Слушаюсь, барышня!

На ночь Лили устроила полоумного в своем спальном мешке, а сама завернулась в две попоны, но Вояка не дал ей спать: то он якобы услыхал в развалинах сигнал тревоги и собрался наверх, к пулемету, то распевал солдатские песни, будто он не на фронте, а в казарме, на учебном плацу, – и заодно осушил фляжку.

На восходе солнца, который обозначился в темноте подземелья лишь узкой полоской света из вентиляционной шахты, он наконец заснул, и Лили стоило больших трудов разбудить его. Он успел забыть, что минувшим вечером она была его связной, и решил теперь, что она партизанка, которая захватила его, спящего, в плен; пришлось сочинить новый приказ по части, только тогда Вояка помог ей спрятать вьюки в одной из каменных каверн. Приказ гласил: оборудуйте в форте склад и немедленно возвращайтесь в Моор.

В Моор? На озеро? Ни о таком населенном пункте, ни об озере с таким названием Вояка слыхом не слыхал. Но каких только названий он не читал в приказах, названий, которые вспыхивали в огне артобстрела и гасли вместе с этим огнем, – Эль-Агейла, Тобрук, Салум, Хальфайях, Сиди-Омар… Названия, не более чем названия. В итоге осталась одна лишь пустыня.

Стало быть, Вояка и на сей раз был послушен, разместил перевязанные свертки и узлы в стенных углублениях, а затем снова заложил эти углубления камнями и замаскировал мхом, – и внезапно в руках у него оказалась винтовка, приклад которой высовывался из седельной сумки. Взгляд его был слишком замутнен, чтобы увидеть гравировку и оригинальный магазин, но он узнал ее голыми руками, на ощупь. Английская снайперская винтовка. Такие он захватывал у противника, на перевале Хальфайях.

– Не трогай винтовку! – крикнула ему связная, партизанка, чужая женщина. – Винтовку мы возьмем с собой, – продолжала она уже куда мягче, помогая ему сесть в седло.

Притихший и все еще хмельной от рябиновки, сидел он на широкой спине лошади, сидел наконец так же высоко, как в войну, пока эта женщина, наверняка не имевшая отношения к его армии, привязывала поводья к вьючному седлу мула. На этом муле она и тронулась в путь, впереди него.

Горная тропа в Моор была скалистой и крутой, из глубины до них временами доносился шум ледниковых ручьев. Дважды Лили в самую последнюю минуту успела предотвратить беду: старик едва не сорвался с лошади в пропасть; тем не менее она избегала более отлогих путей по дну долин, чтобы стороной обойти шлагбаумы и контрольные посты, где могли поджидать солдаты, но с равным успехом – бритоголовые и «кожаные». Хотя тот факт, что старик совершенно один добрался до Ледового перевала, свидетельствовал, что на сей раз у шлагбаумов никого не было, Лили не доверяла этому мирному затишью, как, впрочем, и мирному времени вообще, и предпочла легкой дороге свой обычный маршрут.

Но когда Вояка второй раз съехал с седла и только стремя, в котором застрял его грубый башмак, спасло бедолагу от падения в бездну, она пересела к нему на лошадь и приказала крепко за нее, за Лили, держаться, а вскоре он уронил голову ей на плечо и захрапел.

Под вечер они добрались до утонувшего в зарослях моорского распутья, до искореженной снарядами сторожевой вышки у централизационного поста, до пустой железнодорожной насыпи, по которой некогда катили поезда – к моорскому берегу или к каменоломне. Тут Вояка вдруг выпрямился в седле, словно разбуженный лязгом стрелки, звоном металла.

– Красиво, – сказал он потом и, как ребенок, показал на раскинувшееся внизу озеро, темное и гладкое. – Красивое озеро.

Далеко на просторах этого озера – белый корабль, режущий зеркало вод расширяющимся конусом кильватерной струи: «Спящая гречанка» шла к Слепому берегу.

В этот вечер Лили не повезла полоумного на Кузнечный холм, а доставила его прямиком в моорский стационар, крытый волнистым железом барак, где члены одной из общин кающихся худо-бедно оказывали первую помощь пострадавшим в каменоломне и жертвам налетчиков, а потом переправляли их в хаагский лазарет. Хотя на пять железных коек барака приходилось сейчас всего двое пациентов, санитар, который на столе возле двери играл с паромщиком в карты, сказал, что для маразматиков и помешанных тут места нет. А ежели Лили тем не менее намерена оставить старикана, пускай оставляет, но, во-первых, это кой-чего будет стоить, а во-вторых, самое позднее через три дня ей придется забрать его отсюда и отвезти в Хааг или еще куда. Пока Лили договаривалась с санитаром, от Вояки поплыл резкий смрад.