Чорный полковник - Алексей Птица
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— На что жалуетесь? — спросила Любовь Владимировна, а медсестра-помощница тут же перевела это на амхарский.
— Ранение и тяжёлая контузия, — странно подёргиваясь, ответил полковник. Причём дёргался он настолько странно, что она сразу заподозрила самое худшее.
— Показывайте ранение.
Полковник на долю секунды глянул ей в глаза, скинул китель и стал молча снимать портупею с огромной кобурой. Особо он не стеснялся и, избавившись от опоясывающих его ремней, стянул с себя рубаху, под которой вдруг оказалась ещё одна пистолетная перевязь с пистолетом поменьше и свежий заживающий шрам.
Врач подошла, чтобы взглянуть поближе. Однако полковник почему-то на этом не остановился и продолжал разоблачаться, стаскивая с себя ещё и штаны, чем привёл в смущение не только её, но и медсестру. Под штанами, к счастью, оказались плотные трусы. Отогнув их край, пациент показал ещё одно ранение, и вот оно выглядело немного хуже, чем первое, хотя тоже слегка затянулось свежей кожей.
Едва врач осмотрела раны, что продлилось буквально десяток секунд, полковник сразу оделся и уселся на стул, даже не поморщившись.
«Так! — подумала Любовь Владимировна, внимательно следя за реакциями посетителя. — Пациент получил лёгкую рану и средней тяжести, которые уже не представляют опасности, особенно лёгкая. А вот то, как он поддёргивал головой, довольно странно… Последствия контузии?».
— Я кладу вас в госпиталь. Раны ваши не опасны и уже заживают, но долечить их нужно обязательно. Вас контузило?
— Да, — с трудом ответил пациент.
Он стал что-то медленно и с трудом говорить, еле ворочая языком, а его глаза подчас закатывались под самый лоб. Врач измерила давление, которое оказалось очень низким. Редким был и пульс. И вообще, пациент стремительно терял сознание.
— Арана, быстрее зови санитаров с носилками!
— В какую палату?
— В шестую.
— Но там нет свободных коек.
— Зато есть место, куда можно поставить лежак.
Пока медсестра искала санитаров и носилки, Любовь Владимировна ещё раз померила давление пациенту, лицо которого стремительно серело, теряя коричневый цвет. Шестьдесят на сорок! Женщина ужаснулась и, приоткрыв веки эфиопа, посветила в его глаза медицинским фонариком. Зрачки не сузились! Но глаза пациента после этой манипуляции почему-то не закрылись и сейчас смотрели на неё, меняя цвет зрачков с чёрного на фиолетовый и обратно.
Чувствуя себя словно в параллельной реальности, Любовь не могла оторвать взгляда от этих чудных глаз. Они словно мерцали, светясь каким-то потусторонним светом. Стук вносимых носилок и грубые голоса санитаров развеяли морок, женщина зябко передёрнула плечами, а полковник всё же закрыл глаза, окончательно потеряв сознание. Обмякшее тело уложили на носилки и унесли. Оружие из кабинета забрали, положив на хранение в сейф начальника госпиталя — пожилого эфиопа, учившегося в США лет тридцать назад.
Люба первым делом назначила лекарства, чтобы поднять давление, иначе пациент просто мог умереть. После укола давление быстро восстановилось, но в сознание пациент так толком и не пришёл. Кое-как добившись от него невнятного мычания, Любовь Владимировна оставила его на время в покое: в кому не впал, да и жизни его ничего не угрожало. А обморок пройдёт.
По её указанию раненному полковнику быстро нашли койку, которую принесли неизвестно откуда. В общем, пациент оказался под контролем и хорошо устроен, и Неясыть вздохнула с облегчением. А вот его странные глаза так и не шли у неё из головы. Надо же, как бывает!
Пациенты в этот день шли сплошным потоком. Она задавала вопросы и получала ответы, обследовала и госпитализировала, но делала это механически, не принимая никакого морального участия. Просто выполняла работу, давно превратившуюся в рутину. Никаких эмоций, ничего лишнего или личного, иначе можно сойти с ума от человеческого горя и страданий.
И всё это время образ полковника нет-нет да и всплывал в её мыслях. После окончания дежурства Любовь Владимировна посетила палату, где его устроили. Посмотрела на так и лежащего без сознания человека, дала персональные указания дежурной медсестре и, тяжело вздохнув, ушла к себе.
Жила она тут же, в специально выделенном для персонала небольшом домике, притулившемся на задворках госпиталя. И, придя домой, Люба без сил свалилась на низкую тахту. Немного полежав, поднялась и оглядела себя в зеркало. Да уж: пока одни женщины мучаются, перекрашивая свои волосы в разные, подчас весьма радикальные цвета, Люба вовсю пользовалась щедростью природы, щеголяя неизменно огненно-рыжей шевелюрой. Повернувшись полу боком и критически посмотрев на свою фигуру, молодая женщина лишь усмехнулась. Во всём хороша: и лицо, и фигура, и душа. Вот только толку-то от этого? Никому она не нужна, да и ей никто не нужен.
Захотелось вдруг выпить местного пива — теджа, а то и обычного, разбавленного наполовину, медицинского спирта. Но Люба тут же себя одёрнула: так и спиться недолго. А она врач, а не подзаборный алкаш. Пришлось ограничиться соком, что привозили сюда целыми упаковками, как кубинцы, так и египтяне. Поужинав, молодая женщина забылась крепким сном. Завтра предстоял очередной тяжёлый день, а её силы не беспредельны.
* * *
Полковник Хосе Эрнандо Патрон проснулся и с удивлением обнаружил ещё одного товарища по несчастью, которого принесли в палату, пока Хосе спал. Товарищ пребывал в беспамятстве. Два других пациента остались безучастны к новому сопалатнику. Да и как лежачие раненые могли проявить участие? Разве что головой вертеть!
Пациент тоже оказался полковником, судя по изломанным погонам на мятой рубашке. Ну, что же, приятно будет познакомиться, когда он очнётся.
Уже к концу дня в палату заглянула русская женщина-доктор, нечастый тут посетитель. Взглянув с озабоченным видом на новенького, она осведомилась о самочувствии всех раненых, дала указания медсестре и лечащему врачу и была такова. Лишь выпавшие из-под платка рыжие косы взметнулись.
Хосе поморщился: вот ведь какая фифа!
Полковник-эфиоп очнулся только на следующий день к обеду, но продолжал лежать все время в кровати, вставая исключительно по нужде и когда кормили. Судя по виду, контузило его сильно. Однако контузия — это не пробитое в двух местах лёгкое! Выживет. Дураком, правда, может остаться, но лучше уж дураком, чем в землю.
Патрон вздохнул: да, ему бы то чудодейственное лекарство, что возвращает едва ли не
