Святослав. Великий князь киевский - Юрий Лиманов

   — Не слишком ли дорого?

   — Не дороже Черниговского стола, боярин.

   — Не зови меня боярином! Не вышел я рылом! — рассердился Ягуба.

   — Зря так говоришь. В русском языке есть слова получше.

   — Ты их знаешь? — с вызовом спросил Ягуба.

   — Конечно. Лучше сказать «ещё не дорос». И думается мне, что ты как раз дорастёшь после восшествия Святослава Всеволодовича на Черниговский престол. Хотя самую трудную часть дела выполню я. — И, пустив эту слегка отравленную язвительностью стрелу, Яким ушёл.

Несмотря на поздний час, боярин Пётр Бориславич без промедления принял Якима.

Боярин работал на ромейский манер, сидя за столом в высоком жёстком кресле, и писал. Увидев Якима, он встал, пошёл ему навстречу, тепло поздоровался. Были они знакомы ещё со времён княжения Святослава на Волыни. И позже боярин прибегал к помощи Якима, уважая в нём тонкого знатока красивых вещей и ловкого, оборотистого менялу, а потом и торгового гостя. И ещё их сближала любовь к книжной мудрости. Говорили они обычно по-гречески, что облегчало изложение и практически избавляло от опасности подслушивания.

После красочных и витиеватых приветствий, от которых оба они получали видимое удовольствие, боярин Пётр налил в два дорогих, выточенных из горного хрустала бокала греческое густое красное вино, поставил корчагу холодной воды и сел, жестом предлагая сесть и гостю, и подал ему один бокал.

   — В субботу опочил князь Черниговский, — сказал Яким, разбавив вино и сделав маленький глоток.

Боярин застыл со своим бокалом в руке.

   — Князь Святослав Всеволодович осадил Чернигов.

   — Откуда сие известно? — спросил боярин и сразу же улыбнулся своей догадке: — Можешь не говорить. Полагаю, Ягуба прискакал.

Яким кивнул.

   — И тебя ко мне прислал?

Яким опять кивнул.

   — Всё не может смириться, что я боярин, а он невесть кто, милостник. А то, что деды и прадеды мои боярами служили Киеву от времён Аскольда, а его — землю пахали, ему вроде и невдомёк. Свою зависть до сих пор облачает в одежды благородного негодования — как, мол, посмел я уйти от нашего князя, коему все мы начали служить ещё в детской дружине... Ну да Бог с ним... чего хочет князь?

   — Чтобы ты, боярин, сообщил новость великому князю и поднёс ему дары от Святослава.

   — Завтра утром?

   — Завтра утром гонец от Олега доскачет. Надо бы упредить.

   — Что за дары?

Яким выглянул за дверь, вернулся с холопом, который молча поклонился и поставил ларец на стол боярина.

Пётр открыл ларец, заглянул, удовлетворённо кивнул головой.

   — Из твоих подклетей подарок? — усмехнулся он.

   — Иди, — сказал холопу Яким и, когда тот вышел, ответил боярину: — Нешто смог бы Ягуба с таким подарком так быстро доскакать до Киева?

   — Можно ли ему доверять? — спросил боярин, имея в виду холопа.

   — Можно, он сын кормилицы моего старшего. Молочный брат.

   — А ещё одного такого ларца у тебя не найдётся?

   — Смотря для чего, — осторожно сказал Яким.

   — Уж не подумал ли ты, что для себя прошу? Ай-ай-ай, Яким, стареешь... Я нашего князя люблю, для него всё и так сделаю. Это мне нужно для дворского, чтобы не я, а он великому князю докладывал, но теми словами, что нам надобны.

Яким поклонился, выражая восхищение.

   — Если ты начнёшь собираться сейчас, я поеду домой и смогу вручить тебе второй подарок у входа в великокняжеский дворец. Только будет ларец не рыбьего зуба, а сандалового дерева.

   — Главное, как учат нас древние философы, не форма, а содержание.

Яким поклонился опять, оценив остроумие собеседника.

Дворский Ростислава Киевского, боярин Рогуйло, принял Петра не сразу. Время шло, скоро во дворце начнут гасить огни... Пётр начал уже беспокоиться за исход порученного ему дела. И потому в самый последний момент, когда знакомый холоп уже вносил в горницу ларец, предназначенный дворскому, Пётр отстегнул свой осыпанный лалами касожский кинжал, что на весу режет волос, и положил на ларец.

Дворский принял ларец из сандала рассеянно, приоткрыл и замер, очарованный морозным сиянием крупного жемчуга. А выслушав боярина Петра, сразу же сообразил, что может приобрести в старшем Ольговиче и на будущее щедрого клиента, и поспешил к палатам великого князя. Он скрылся за дверью в сопровождении холопа с ларцом из рыбьего зуба. Вскоре холоп вышел.

Боярин ждал.

Время тянулось страшно медленно. Сменились копейщики у дверей палаты. Прошёл челядин, проверяя масляные стенные светильники с зерцалами. Прошмыгнула кошка, вызвав оживление копейщиков...

Наконец вышел дворский.

   — Идём, Пётр Бориславич. Прости, что задержал. Сам знаешь, уж коли попал к великому князю, грех не развязать и некоторые другие узелки... Велено тебе ехать в Чернигов и от имени великого князя поддержать старшего из Ольговичей.

— Князя Святослава?

   — Разве есть сейчас в их роду кто старше?

   — Я твой должник, боярин.

   — Я бы хотел присмотреться к твоему князю.

— Он не мой князь. Я киевский боярин, как тебе ведомо.

— Детская дружба не забывается, боярин, — усмехнулся Рогуйло. — Так вот, мне любопытен Святослав Всеволодович, наслышан о нём... Великий князь Ростислав стар, да продлит Господь его дни...

Это был новый поворот в беседе. Пётр насторожился: похоже, влиятельный киевский боярин уже сегодня прикидывает, кто может стать великим князем в будущем, и полагает Святослава весомым соискателем, а потому, видимо, хочет через него, Петра, установить с князем доверительные отношения. Большей удачи и желать было нельзя от этой полуночной встречи!

А Рогуйло тем временем продолжал:

   — Изяславичи молоды, им ещё по лестнице вверх идти да идти. Чьё право выше Ольговичего? Разве что сыновей Юрия. Так ты не хуже меня знаешь, что не любы они Киеву... Говорят, Святослав не в отца пошёл и хранит верность княгине Марии?

   — Такой женщине не трудно хранить верность, боярин.

   — Я смутно помню её... Правда ли, что она любит устраивать состязания певцов?

   — Да, — ответил Пётр, — княгиня Мария преуспела в этом, и, поверь, словно из небытия обнаружились на Руси такие яркие таланты — просто диву даёшься.

   — Ты не задумывался, боярин, — продолжал дворский, — почему Новгород-Северский, ещё недавно никому не ведомый городишко, вдруг вошёл в число известных стольных городов, и желанных, и искомых?

Пётр и сам размышлял об этом и, пожалуй, знал ответ на вопрос дворского, но решил дать ему самому высказаться, ибо мысль, рождённая в собственной голове, всегда дороже внедрённой другим. И ещё он хотел поднять в глазах Рогуйлы значимость князя как сильного, волевого и рачительного правителя. Потому сказал задумчиво:

   — Нет...

   — Именно Святослав поднял город, храмы выстроил. И всё тому способствовало: и княгиня со своими состязаниями, и библиотека, что так любовно собирают они, и охоты, которые устраивает Святослав, и переписка книг для широкого дарения князьям... Вот и выходит, что не единой дружиной силён князь, а ещё и умением урядить и изукрасить свою землю.

   — Значит, ты полагаешь, боярин, что завет Мономаха «Каждый да держит отчину свою» и по сию пору незыблем? — задал вопрос Пётр, явно желая спровоцировать дворского на откровенность.

   — Э, боярин Пётр, не след со мной хитрить, ибо знаем мы с тобой оба, что незыблема токмо истина, а заветы, они для каждого времени иные. Будь сегодня Мономах жив, я полагаю, он дал бы другой завет.

   — Какой же? — улыбнулся Пётр.

   — Возможно, он бы сказал: «Каждый да изукрасит отчину свою». Потому что, ежели каждый князь станет полновластным государем в своей земле, кем тогда окажется великий князь Киевский? — сказал Рогуйло.

Пётр и сам не раз задумывался над этим, но сейчас решил не развивать впрямую мысль дворского, а обратиться к далёкой истории, чтобы косвенно и ненавязчиво утвердить многоопытного вельможу в правильности его убеждений.

   — Владимир Мономах женился на Гите Английской. К тому времени английский престол уже перешёл к Вильгельму Завоевателю. Он подчинил себе все: и саксонских властителей, и английских, и пиктских, и велшских — и стал единым государем. Но дело не только в том. Он оставил трон старшему сыну, а не стал делить графства — по-нашему, княжества — между детьми, ослабляя королевство.

— Откуда тебе всё это известно, боярин? — спросил Рогуйло.

— Мой дед был ближним боярином Мономаха и одно время много беседовал с княгиней Гитой. А она не упускала ни одной возможности расспросить гостя из северных стран o делах на родине. Во Франкском королевстве царит принцип: вассал моего вассала — не мой вассал. А в Английском королевстве все землевладельцы — вассалы короля. Иными словами, подчиняются в военных делах только ему, только королю.