Серебряный камень - Джоэл Розенберг

Беда в том, что здесь решительно не с кем было переброситься словом. Присутствие братьев Марты стесняло его — Йен чувствовал себя виноватым за поражение Бирса Эриксона, а Агловайн Тюрсон… какому старшему брату понравится смотреть, как сестренка увлекается незваным чужестранцем? Арни, как обычно, завалился спать, а Ивар дель Хивал небось отправился навешивать лапшу на уши каким-нибудь новым собутыльникам.

Ничего удивительного в том, что он чувствует себя одиноким. Но почему так тяжело на душе? В конце концов, их главная цель — исцелить Осию, а в том, что Харбард сдержит свое слово, Йен ни на минуту не сомневался. И если ради этого надо предотвратить войну — что ж, прекрасно, никаких моральных проблем. Вот если бы его просили развязать войну… Сотни и тысячи ни в чем не повинных людей, которым было уготовано сложить головы на поле битвы, останутся жить.

Разве это плохо? Отнюдь.

У Арни имелась теория, что, дескать, все идет как-то уж подозрительно гладко, но и это не беспокоило Йена. Не в его привычках было волноваться, если все шло нормально, иначе бы он не прижился в Хардвуде.

Гунгнир под надежной охраной и сейчас тоже не вызывает тревоги…

Тогда почему на душе кошки скребут?

Внезапно рядом на скамейку тяжело грохнулся Ивар дель Хивал.

— Многие знания умножают печали…

— Чего?

— Это из вашей Библии, Йен.

— Ты и Библию успел прочесть?

Ивар пожал плечами.

— Я многое читал. Что-то в одной книге, что-то в другой — глядишь, и выучил язык. Или три. Когда я был помоложе, и здесь, — он похлопал себя по животу, — было совсем ничего, Его Пылкость имел обыкновение отряжать меня с разными поручениями. Сейчас я уже староват для таких игр, но кое-какие навыки еще не забылись.

— Как, например, взять, да разыграть на виду у всей уважаемой публики, что оружие выбито у тебя из рук.

Ивар дель Хивал усмехнулся.

— Странный ты человек, Йен. Помню, ты говорил, фехтованием просто добываешь себе на жизнь после того, как твой папочка вышвырнул тебя на улицу.

— Ну, было такое.

Йен занялся фехтованием, лишь бы поменьше бывать дома, с таким же успехом он мог заняться чем-нибудь другим. Но к тому времени, когда Бенджамин Сильверстейн недвусмысленно дал понять, что он презирает фехтование, точно так же как он презирал все иные пристрастия своего никчемного сына, Йен уже сидел на крючке, увлекшись по-настоящему. Разумеется, поначалу он жаждал за пару тренировок превратиться в Эррола Флинна, очень скоро увидел изящество, грациозность, красоту фехтования на рапире.

В один прекрасный день оказавшись в буквальном смысле на улице со спортивной сумкой в одной руке и с чехлом для рапир — в другой, он вдруг сообразил, что ему уже никогда не вернуться в то место, которое считал своим домом; на левой скуле багровел синяк, в кармане лежали восемьдесят семь долларов. И ключ от зала для фехтования (Д'Арно настаивал, чтобы все называли его salle d’armes ). В ту ночь Йен спал в кладовке со снаряжением, подложив под голову сумку, а первое, что он увидел, проснувшись поутру, был чехол для рапир. И тогда он понял: вот его избавление. Родственников у Йена не было, не было и близких друзей — трудно подружиться с человеком, если ты не смеешь привести его домой и стыдишься объяснить почему.

Зато теперь он мог тренировать начинающих фехтовальщиков; это и другие случайные приработки могли бы дать ему возможность не умереть с голоду и даже окончить колледж.

Если бы он оказался достаточно хорошим фехтовальщиком.

И он им стал. Иного выхода не было.

Но со временем, пока он приобретал мастерство и мог легко победить всех других учеников Д'Арно, пока привыкал вести себя уверенно и даже высокомерно — что привлекало желающих платить деньги за обучение под его началом, — прежнее удовольствие от фехтования пропало. Рапира превратилась в орудие труда.

До того момента, пока он не встал напротив огненного великана с одним лишь мечом в руке, закаленным в крови Древнего, сознавая, что сейчас он, Йен Сильверстейн — не Д'Арно, не Торри Торсен и никто иной — должен одолеть чудовище, и поможет тут только его опыт фехтовальщика, до того момента радости от фехтования будто и не было.

Победа над великаном вернула ее.

Ивар дель Хивал внимательно смотрел на юношу.

— Тогда почему у тебя такой вид, будто ты надкусил червивое яблоко? Надо поговорить?

— Нет. Просто хандра. Глупо, конечно. — Йен тряхнул головой. — Ничего страшного. Высплюсь хорошенько и приду в себя.

Палатка Йена выглядела точь-в-точь как у представителей знати: она имела А-образную форму, крепилась по четырем углам колышками и была растянута спереди и сзади тросами, шедшими через весь лагерь на высоте трех метров. Такая конструкция избавляла жильцов от столба в центре палатки и от спотыканий о канаты снаружи.

Личные вещи Йена чья-то заботливая рука аккуратно сложила в уголке палатки, разобранная постель покоилась на непромокаемом полу из толстой вощеной холстины.

Быстро раздевшись, молодой человек скользнул под одеяло и ничуть не удивился, что внутри тепло. Знать не привыкла к суровым походным условиям, поэтому слуги-вестри помещали неглубоко в почву под холстиной раскаленные на огне камни.

Да, здешнее социальное устройство весьма несправедливо — зато гарантировало сон в теплой постели.

Йен не понял, успел ли он заснуть или просто зевал, когда в палатку проскользнула Марта. От нее исходил аромат цветов, солнца и мускуса.

Боже правый, как же она восхитительна в лунном свете!..

Повернувшись, девушка завязала полог палатки.

— Я уж подумала, что ты всю ночь просидишь со своим горластым приятелем.

— Но…

А что, собственно, «но»? Но как же ее братья?.. Но как же охрана?..

А что они? Если бы Марте действительно что-то могло помешать, она бы сюда не пришла.

— Тс-с! Я улизнула через заднюю стенку палатки. — Нагнувшись у изголовья его постели, девушка тут же скользнула под одеяло. — Нам нельзя шуметь. Если я вдруг раскричусь, можешь заставить меня замолчать любым способом, каким захочешь.

Она оказалась в его объятиях. Кожа ее была прохладной, словно мрамор, после ночной пробежки, но лишь первые несколько мгновений…

Когда Йен в золотистой купели восходящего солнца очнулся от сна, Марты рядом не было.

Юноша ни на секунду не усомнился в том, что все происшедшее этой ночью, явь — сон не оставляет недвусмысленных отметин на левой ладони и на мочке правого уха. И царапин на спине.

Но и теперь он не остался совсем один — рядом на одеяле гордо рдел золотисто-красный цветок, который в пасмурные дни здесь называли «Валяйся в постели».