Иван Антонович Ефремов - Петр Чудинов

Обзор рассказов Ефремова с позиций фантастики — задача исследователей этого жанра. Мы же говорим о научном аспекте фантастики Ефремова. В целом его рассказы отличаются широтой научных проблем. Сложные, далекие от разрешения гипотезы или необъяснимые открытия сразу же привлекли внимание читателя. Поэтому интересно увидеть почву, на которой появились первые ростки его фантазии, попытаться проследить, как обычный научный материал, описания идей, факты трансформируются в научную фантастику в форме, знакомой читателю. Нет необходимости рассматривать все ранние рассказы, очерчивать направления и характер взаимосвязей, исследовать ефремовский синтез науки и фантастики. Более интересно и показательно другое: сравнить, где возможно, исходный научный или экспедиционный материал и конечный продукт, т. е. рассказы. При этом важно следовать не за известными нам фабулой или сюжетной линией, но в какой-то мере за мыслью ученого и как бы проследить процесс творчества. В этом отношении показателен путь И. А. Ефремова к «Белому Рогу».

Он, как представляется автору, начался с впечатлений ученого от первой экспедиции в Прикаспии на горе Богдо, куда И. А. Ефремов прибыл по поручению П. П. Сушкина для поиска триасовых лабиринтодонтов. Гора Богдо при высоте около 150 м резко выступает на фоне ровной степи. Вблизи она монументальна, особенно ее центральная часть, с необычайно крутыми склонами. Работать киркой на крутом склоне горы было очень трудно. «Тут, — вспоминал И. А. Ефремов, — нам большую помощь оказали сильные ветры, обдувавшие склон горы и обеспечивающие большую устойчивость при балансировании во время работы с киркой. Впоследствии, когда на склоне образовалась площадка, работать стало легче» [99, с.280].

Эти строки воспоминаний И. А. Ефремова о работе на Богдо в 1926 г. опубликованы академиком А. А. Борисяком. Позднее, много лет спустя, в «Белом Роге» И. А. Ефремов напишет: «Прилепившись к стене, на высоте стапятидесяти метров, геолог понял, что не может отнять от скалы на ничтожную долю секунды хотя бы одну руку. Положение казалось безнадежным: чтобы обойти выступавшее ребро и шагнуть на карниз, нужно было ухватиться за что-то, а вбить зубило он не мог…

…Распростертый на скале геолог, с тревогой рассматривал нависший над ним обрыв. В глубине души поднималось отчаяние. И в тот же миг ярко блеснула мысль. "А как же сказочный воин? Ветер… да, воин поднялся в такой же бурный день…". Усольцев внезапно шагнул в сторону, перебросив тело через выступ ребра, вцепился пальцами в гладкую стену и… качнулся назад. С болью, будто разрываясь, напряглись мышцы живота, чтобы задержать падение. В ту же секунду порыв вырвавшегося из-за ребра ветра мягко толкнул Усольцева в спину. Схваченное смертью тело, получив неожиданную поддержку, выпрямилось и прижалось к стене. Усольцев был на карнизе. Здесь за ребром ветер был очень силен. Его мягкая мощь поддерживала геолога. Усольцев почувствовал, что он может двигаться по карнизу жилы, несмотря даже на подъем ее вверх. Он поднялся еще на пятьдесят метров выше, удивляясь тому, что все еще не упал. Ветер бушевал сильнее, давя на грудь горы, и вдруг Усольцев понял, что он может выпрямиться и просто идти по ставшему менее крутым склону. Медленно переставляя окровавленные ступни, Усольцев ощупывал ими кручу и сдвигал в сторону осыпающуюся вниз разрыхленную корку. Медленно-медленно поднимался он все выше. Ветер ревел и свистел, щебень, скатываясь, шуршал, и Усольцева охватила странное веселье. Он словно парил на высоте, почти не опираясь на скалу, и уверенность в достижении цели придавала ему все новые силы» [сноска].

И далее, уже на спуске с Белого Рога, читаем: «Страстная вера в свои силы овладела Усольцевым. Он подставил грудь ветру, широко раскинул руки и принялся быстро спускаться по склону, стоя, держа равновесие только с помощью ветра. И ветер не обманул человека: с ревом и свистом он поддерживал его, а тот переступая босыми ногами, пятная склон кровью, спускался все ниже» [сноска].

Эти строки, полные сюжетной остроты и даже драматизма, родились в сущности из исходного, сухого описания раскопок на крутом склоне горы Богдо, где ветер способствовал приданию телу устойчивости при работе киркой. Палеонтолог становится в рассказе геологом и поиски лабиринтодонтов заменяются поисками оловянного камня-касситерита в уцелевшем наверху участке рудной жилы. Место действия соответственно основной идее смещается ближе к предгорьям, точнее, к области развития магматических пород. Представление о неприступности Белого Рога сложилось из картины отвесной стенки на одной из сторон горы Богдо. Именно здесь И. А. Ефремов во время работы сорвался с карниза, повис на канате и испытал самые неприятные секунды в своей жизни. Параллели и ассоциации при сравнении рассказа и экспедиционного очерка нетрудно продолжить. Многое из того, что отложилось в «Белом Роге», навеяно работой на Богдо. В рассказе, как говорила его героиня, захватывает не только процесс внешнего преодоления препятствий, но внутреннее, духовное восхождение, «борьба человека за то, чтобы стать выше самого себя».

Рассказ «Путями старых горняков» документален, как многие другие, автобиографичен и передает впечатления и воспоминания И. А. Ефремова о работе на медных рудниках Южного Приуралья. Место и время действия рассказа подлинны: пос. Горный, около 80 км к северо-западу от Оренбурга, 1929 г. Здесь И. А. Ефремов искал кости пермских ящеров и изучал захоронение их остатков в медистых песчаниках. В научном плане эти исследования объединены в монографии о фауне медистых песчаников. В самом же рассказе поиски ящеров опущены и оставлены поиски и геологическое исследование руд, которыми также занимался Ефремов. По ходу рассказа ученый не забывает отметить весьма существенные для тафономии детали: «Поражающее впечатление производят огромные черные стволы окаменелых деревьев, иногда даже с сучьями. Гиганты давно исчезнувших лесов, теперь ставшие железом и кремнем, лежат поперек выработок, и ход часто огибает такое дерево сверху или снизу, не в силах пробить его крепкое тело» [сноска].

Работа под землей обостряет наблюдательность, и И. А. Ефремов попутно разгадывал способы разработки рудных гнезд и возраст выработок. Наклонные узкие ходы-лазы были проделаны рудокопами чудских племен; выработки, причудливо изогнутые по контуру рудного тела, относились к концу XVIII в.; широкие прямые и ровные выработки отмечали середину прошлого века и, наконец, выработки с неровными, изгрызенными динамитом стенками были наиболее поздними. В рассказе спутником и проводником И. А. Ефремова по заброшенным подземным выработкам был старик-штейгер, хорошо помнивший времена крепостного права. Странствия по выработкам живо напомнили штейгеру разыгравшиеся здесь события далекой юности. Роль и имена старых горщиков позднее отмечены и названы в его монографии: «Трудная задача отыскания и исследования старых подземных выработок в Каргалинских и Уфимских рудниках была значительно облегчена мне благодаря указаниям на месте, предоставлению черновиков старинной маркшейдерской съемки и сообщению обширных сведений по памяти, сделанным мне двумя ныне покойными штейгерами Пашковской горной конторы… Из них К. К. Хренов, работая на рудниках еще в 60-х годах прошлого столетия, смог сообщить мне наиболее важные сведения относительно старых рудников, представлявших с точки зрения ранних находок позвоночных наибольший интерес» [73, с. 4].