Девушка, которая взрывала воздушные замки (Luftslottet som sprangdes) - Стиг Ларссон

– Могу я попросить вас на несколько слов?

Они прошли к кофейному автомату в комнате для ланча.

– Я только хочу сказать, что мне очень понравилось, как вы сегодня взяли на себя руководство. Думаю, вам удалось нас всех удивить.

– У меня не было особенного выбора. Но все пойдет гладко, только когда я как следует освоюсь.

– Мы это понимаем.

– Мы?

– Я имею в виду и сотрудников, и правление. Особенно правление. Однако после того, что произошло сегодня, я больше чем когда-либо уверен в том, что мы не ошиблись, остановив свой выбор на вас. Вы пришли сюда в последний момент и были вынуждены принимать дела в крайне затруднительной ситуации.

Эрика почти покраснела – такого с ней не бывало лет с четырнадцати.

– Могу я дать вам добрый совет…

– Разумеется.

– Я слышал, что вы тут обменивались мнениями по поводу расстановки заголовков с Андерсом Хольмом, руководителем отдела информации.

– Мы разошлись в том, под каким углом подавать статью, посвященную предложению правительства по налогам. Он вынес определенную позицию прямо в рубрику на месте, отведенном для новостей. А там мы должны подавать информацию нейтрально. Позиции следует раскрывать на главной странице. И раз уж мы об этом заговорили – я буду время от времени писать передовицы, но я, как вы знаете, не принадлежу к какой-либо политической партии, поэтому нам надо решить вопрос о том, кто будет руководить редакцией, работающей над главной страницей.

– Пока этим может заняться Магнуссон, – сказал Боргшё.

Эрика Бергер пожала плечами.

– Мне все равно, кого вы выделите. Но это должен быть человек, несущий полную ответственность за взгляды газеты.

– Я понимаю. Но я хочу лишь сказать, что вам, пожалуй, стоит предоставить Хольму некоторую свободу. Он работает в «СМП» давно и уже пятнадцать лет руководит информационным отделом. Он знает, что делает. Хольм бывает строптив, но он практически незаменим.

– Я знаю. Морандер мне говорил. Однако в подаче новостей ему все-таки придется подстраиваться под остальных. В конце концов, вы наняли меня, чтобы обновлять газету.

Боргшё задумчиво кивнул.

– О’кей. Будем решать проблемы по мере их поступления.

*

Когда Анника Джаннини в среду вечером, возвращаясь в Стокгольм, села на Гётеборгском центральном вокзале в поезд Х2000, она чувствовала себя усталой и раздраженной. Ей казалось, что в последний месяц она просто живет в этом поезде и практически перестала видеться с семьей. Анника сходила в вагон-ресторан за кофе, вернулась на свое место и открыла папку с записями последней беседы с Лисбет Саландер, которая явилась дополнительной причиной ее усталости и раздражения.

Она темнит, думала Анника Джаннини. Эта глупышка не рассказывает мне правды. И Микке тоже темнит. Одному богу известно, чем они занимаются.

Анника также констатировала, что, поскольку брат и клиентка не имеют возможности общаться, заговор – если таковой существует – возник сам собой, они молчат о вещах, о которых им кажется естественным молчать. Неизвестно, в чем тут дело, но Микаэль Блумквист считает необходимым что-то скрывать.

Анника боялась, что речь идет о вопросах морали, которая являлась слабой стороной брата. Он считал себя другом Лисбет Саландер. Анника знала своего брата и его граничащую с тупостью лояльность по отношению к людям, которых он однажды причислил к друзьям, даже если друг оказывался несносен и стопроцентно ошибался. Ей также было известно, что Микаэль мог мириться со множеством глупостей, но что существовала некая граница, переходить которую нельзя. Где именно эта граница пролегала, зависело от конкретного лица, но Анника помнила случаи, когда Микаэль полностью порывал отношения с бывшими друзьями, если те совершали нечто, на его взгляд, аморальное и неприемлемое. Тогда он бывал непреклонен, разрыв происходил раз и навсегда и обсуждению не подлежал. Микаэль даже не отвечал на телефонные звонки, если указанное лицо звонило, чтобы униженно попросить прощения.

Что происходило в голове Микаэля Блумквиста, Анника Джаннини понимала, но не имела ни малейшего понятия о том, что творилось в голове Лисбет Саландер. Иногда ей казалось, что там полнейший штиль.

Микаэль говорил ей, что Лисбет Саландер бывает порой своенравной и не идет на контакт. До встречи с Лисбет Анника думала, что так будет лишь поначалу и весь вопрос в том, чтобы завоевать ее доверие. Однако после месяца бесед – правда, первые две недели прошли впустую, поскольку клиентка была не в силах поддерживать разговор, – Анника констатировала, что их общение по большей части является односторонним.

Также ей казалось, что Лисбет Саландер временами, похоже, пребывает в глубокой депрессии и не проявляет ни малейшего интереса к своему будущему. Она будто бы не понимала или не хотела понимать того, что Анника сможет ее полноценно защищать, только если получит доступ абсолютно ко всем фактам. Работать в потемках она не могла.

Лисбет Саландер была угрюма и немногословна. Она подолгу задумывалась, но, когда говорила, формулировала мысль четко. Часто она вообще не отвечала, а иногда вдруг выдавала ответ на вопрос, заданный Анникой несколькими днями раньше. Во время полицейских допросов Лисбет Саландер сидела в постели, словно воды в рот набрав, и смотрела прямо перед собой. Исключение составляли случаи, когда инспектор Маркус Эрландер спрашивал ее о том, что ей известно о Рональде Нидермане; тогда она смотрела на него и отвечала на вопросы по-деловому. Но стоило ему сменить тему, как она теряла интерес и снова устремляла взгляд вперед.

Анника была готова к тому, что Лисбет ничего не скажет полиции. С властями она не общалась из принципа, что в данном случае было к лучшему. Хотя Анника периодически чисто формально и призывала клиентку отвечать на вопросы полиции, на самом деле полное молчание Саландер ее очень устраивало. Причина была проста: последовательное молчание не содержало никакой лжи, в которой ее смогли бы уличить, и никаких противоречивых рассуждений, которые бы представили ее в суде в невыгодном свете.

Однако Аннику удивляла неколебимость клиентки. Однажды, оставшись один на один с Лисбет, она спросила, почему та чуть ли не демонстративно отказывается разговаривать с полицейскими.

– Они извратят мои слова и обернут их против меня.

– Но если ты не станешь ничего объяснять, тебя осудят.

– Ну и пусть. Я этой каши не заваривала. А если им хочется меня за нее осудить, это их проблема.

Аннике же Лисбет Саландер постепенно рассказала почти обо всем, что произошло в Сталлархольме, правда, слова из нее приходилось буквально вытягивать. Только об одном она отказывалась говорить – о том, откуда у Магге Лундина взялась пуля в ноге. Как Анника ни приставала к ней с этим вопросом, Лисбет Саландер только дерзко смотрела на нее, улыбаясь своей кривой улыбкой.

Она рассказала и о происшедшем в Госсеберге, правда, умолчав о причинах, по которым выслеживала своего отца. Приехала она туда с целью его убить – как утверждал прокурор – или чтобы его образумить? С юридической точки зрения разница была огромной.

Когда Анника заговорила о ее бывшем опекуне, адвокате Нильсе Бьюрмане, Лисбет сделалась еще более немногословной. Она регулярно отвечала, что не убивала его и что это не входит в выдвинутое против нее обвинение.

А когда Анника коснулась ключевого момента во всей истории – роли доктора Петера Телеборьяна в событиях 1991 года, Лисбет окончательно замолчала.

«Это никуда не годится, – сделала вывод Анника. – Если Лисбет мне не доверяет, мы проиграем процесс. Мне необходимо поговорить с Микке».

*

Лисбет Саландер сидела на краю кровати и смотрела в окно, из которого ей был виден фасад по другую сторону автостоянки. Ее никто не беспокоил, и с тех пор, как Анника Джаннини встала и в порыве гнева захлопнула за собой дверь, она просидела неподвижно уже больше часа. Снова прорезалась головная боль, но не сильная и какая-то отдаленная, однако чувствовала она себя отвратительно.

Она разозлилась на Аннику Джаннини. С практической точки зрения Лисбет было ясно, зачем адвокат постоянно копается в деталях ее прошлого. Умом она понимала, для чего Аннике нужны абсолютно все факты, но ей совершенно не хотелось рассказывать о своих чувствах и действиях. Ее жизнь не должна никого касаться. Она не виновата в том, что ее отцом оказался патологический садист и душегуб. Она не виновата в том, что ее брат – профессиональный убийца. Слава богу, никому не известно, что он ее брат, иначе бы это тоже наверняка поставили ей в вину во время психиатрического обследования, которое рано или поздно будет проводиться. Она не убивала Дага Свенссона и Миа Бергман. И не она назначила себе опекуна, оказавшегося скотиной и насильником.

Тем не менее именно ее жизнь выворачивают наизнанку и ей приходится объясняться и просить прощения за то, что она себя защищала.