Красавицы не умирают - Людмила Третьякова

Сначала Ковалевской было предоставлено место приват-доцента, а летом 1884 года ее назначили ординарным профессором. Она читала четыре лекции в неделю, то есть два дня по два часа подряд. Кроме того, на ней лежала обязанность участвовать в заседаниях университетского со­вета. Безусловно, это льстило самолюбию Ковалевской, все-таки ожидавшей, что дискриминация ее, как ученой-женщины, даст себя знать. И потому она подчеркивала особо: «Я имею право голоса наравне с прочими профес­сорами».

На первых порах Ковалевская предложила своим слу­шателям выбрать, на каком языке они хотели бы слушать ее лекции: на немецком или французском. Они выбрали первое. А их профессор уже упорно штудировала швед­ский. Сверходаренная к тому же и трудолюбием, и упорством, Ковалевская настолько быстро им овладела, что на второй год смогла читать лекции и на шведском.

Благополучное вхождение в университетскую среду окрылило Ковалевскую. Она почувствовала себя на взлете. И, словно беря реванш за российские годы, ничего не давшие научной карьере, принялась наверстывать упущен­ное. А поставив перед собой какую-либо цель, она была беспощадна к себе. Работа по ночам, без выходных и праздников, работа до полного изнеможения.

От чрезмерных перегрузок у нее стали выпадать воло­сы, и она, как истинная женщина, с нескрываемым ужасом переживала это. Но по-прежнему свет в ее окне гас с вос­ходом солнца. Еще бы! Софья Васильевна понимала, на что замахнулась. Если сначала ей хотелось достигнуть та­ких результатов, чтобы ни одна женщина не смогла сопер­ничать с ней на стокгольмской кафедре, то скоро ставки повысились. Она пишет: «Я бы не хотела умереть, не от­крыв того, что ищу. Если мне удастся решить проблему, которой я занимаюсь теперь, то имя мое будет занесено среди имен самых выдающихся математиков».

Но стать избранницей истории трудно, очень трудно. Тщеславие же Ковалевской равновелико ее таланту, и ни­какие жертвы не пугали ее. Сейчас или никогда.

Уже первый «шведский» 1883 год приносит ей успех. Большая работа о преломлении света в кристаллах вызва­ла, по словам Ковалевской, «впечатление в математи­ческом мире».

                                                         * * *

Разумеется, благополучное вхождение в научную элиту Шве­ции придало Ковалевской уверенности. Не без тайного удо­влетворения читала тридцатитрехлетняя женщина в газете:

«Сегодня нам предстоит сообщить не о приезде какого-нибудь пошлого принца крови или тому подобного, высоко­го, но ничего не значащего лица. Нет, принцесса науки, г-жа Ковалевская почтила наш город своим посещением и будет первым приват-доцентом женщиной в Швеции».

Итак, она могла себе сказать, что цель, которая потре­бовала столько жертв, ради которой она ринулась по неиз­вестному, таящему опасности пути, достигнута. Ученый мир признал ее настолько, что доверил воспитание моло­дых математиков.

Ковалевская могла поздравить себя и с тем, что сток­гольмский свет, как везде придирчивый и подозрительный к чужеземцам, отдал должное ей и как математику, и как женщине.

«В особенности интересна г-жа Ковалевская; она про­фессор математики и, со всей алгеброй, все же настоящая дама. Она смеется, как ребенок, улыбается, как зрелая и умная женщина... На лице ее происходит такая быстрая смена света и теней, она то краснеет, то бледнеет, я почти не встречал раньше ничего подобного. Она ведет разговор на французском языке, свободно изъясняется на нем и со­провождает свою речь быстрой жестикуляцией. Это могло бы действовать утомительно, если бы не было очарова­тельно; она похожа при этом на кошечку», — пишет один из светских знакомых Ковалевской, и его впечатление подтверждается многими другими.

Более того, нежелание Софьи Васильевны в глазах людей выглядеть научным светилом ставило в тупик. От нее ожидали высокоумия, мудрствований, полного прене­брежения ко всему, что не наука. И ошибались. «М-м Ковалевская мило-детски улыбается, но я ожидала в ней больше содержания, чем нахожу», — даже с долей неко­торого разочарования признается стокгольмская дама.

Желанную гостью в научных и светских салонах швед­ской столицы Ковалевскую называли «Микеланджело разговора». «Без малейшего желания учить или первен­ствовать, — вспоминала ее друг Эллен Кэй, — она дела­лась всегда центром, вокруг которого собирались заинтере­сованные слушатели. Своей безыскусственною простотой и сердечностью она делала людей общительными; умела слушать, хотя это ей редко приходилось, охотнее слушали, как она сама говорила, а еще более рассказывала».

...Оставшиеся фотографии не передают всего внешнего очарования Ковалевской. Но в том, что судьба наградила ее счастливой внешностью, не стоит сомневаться. Доказа­тельством тому — многочисленные воспоминания совре­менников в разные периоды жизни Ковалевской, сходя­щиеся на том, что эта женщина обладала необыкновенной притягательностью.

Пристальные взгляды, под перекрестье которых Кова­левская попадала, стоило ей где-нибудь появиться, остави­ли примечательные черточки ее внешности. Отмечали не­обыкновенно красивые очертания чувственного рта... Когда Софья Васильевна улыбалась, на щеках появлялись очень молодившие ее ямочки. Даже несколько крупноватая для миниатюрной фигуры голова не портила дела. Лицо было очень подвижно и мгновенно отражало настроение, неров­ное, часто меняющееся. Оно то угасало, то вспыхивало, но никто бы не заметил на нем ничего неопределенного, не­выразительного. Внешность Ковалевской, что характерно для впечатлительных, художественных натур, была про­должением ее внутренней сути.

Она знала, что продолжает нравиться, как в молодо­сти. Это тем более льстило, что вся скандинавская элита состояла в ее знакомых. Тут были и шведский исследова­тель Арктики Н.Норденшельд, известный датский публи­цист Г.Брандес, драматург Г.Ибсен, шведский писатель А.Стриндберг и многие другие.

Софья Васильевна прилагала немалые старания, чтобы усилить производимое ею впечатление. Ей нравилось по­клонение, и она старательно подогревала отношение к себе не как к феноменальному явлению в научном мире, а как к женщине красивой и эффектной.

Чтобы блистать на придворных балах, Софья Васи­льевна брала уроки танцев. Кавалерами были ее поклонни­ки. Начала учиться ездить верхом и любила рассказывать о себе как об опытной наезднице. Это милое сочинитель­ство ей с готовностью прощали, ибо широко было извест­но, что при малейшем движении лошади Софья Васи­льевна страшно пугалась и умоляла: «Пожалуйста, госпо­дин шталмейстер, скажите ей «стоп»!»