Новый Мир ( № 8 2006) - Новый Мир Новый Мир

Есть высокая вероятность, что осуществится предсказание писателя Тараса Ткачука (“Киевские ведомости”, 2001, 7 мая): будущее Украины — это суржик, уличная балачка. Лексически суржик представляет собою мешанину из русских и украинских слов, с преобладанием русских (в значительной части блатных и попсовых), а грамматические структуры обоих языков в нем “потекли” и образуют некую вязкую жижу, в которой правила речи угадываются с трудом. Так может сложиться новая “вульгата”, носителям которой будут одинаково малопонятны языки Пушкина и Шевченко.

Обратимся теперь к религиозной философии и собственно богословию: здесь тоже на протяжении последних веков имело место активное соработничество России (Великороссии) и Украины — хоть и не без конфликтов, но в конечном счете ко взаимной выгоде.

В 20-х годах известный филолог и евразиец кн. Н. С. Трубецкой выступил со статьей “К украинской проблеме”17, наделавшей в эмиграции некоторого шуму. Трубецкой посчитал, что уже в XVII веке произошла “украинизация русской духовной культуры”, а реформы Петра I явились ее продолжением и развитием. Отсюда автор выводил аргумент в пользу “единой и неделимой”, любезной его и его собратьев-евразийцев сердцу.

Но что такое “украинизация русской духовной культуры”? Трубецкой не вникал достаточно глубоко в этот вопрос. Если иметь в виду светскую культуру, то, действительно, влияние Запада сильно ощущалось уже при Алексее Михайловиче, но это была скорее полонизация, осуществлявшаяся при посредстве Киева. А когда Петр прорубил “окно в Европу” в точке, названной Санкт-Петербургом, Киев почти утратил всякое значение в этом плане.

Другое дело религиозная культура. В этом смысле Киев стал подлинным “окном в Европу” задолго до Алексея Михайловича, оставался им (вне всякой конкуренции с Петербургом) при Петре Алексеевиче и еще значительное время после него.

Кризис русского православия в западных землях (входивших в состав Литвы, где оно имело возможность оставаться самим собой) начался тогда, когда последняя объединилась с Польшей в одно государство (1385). С этого момента начался процесс полонизации Литвы. Будучи Европою, Польша в культурном отношении ушла далеко вперед, поэтому западные русские, подобно гоголевскому Андрию, смотрели на все польское широко раскрыв глаза. За культурной экспансией последовала религиозная. Ее несколько затрудняло то обстоятельство, что в ХVI веке сама Европа раскололась на два лагеря — католический и протестантский; это произошло и в Польше, где кальвинисты повели борьбу с католиками. Только к концу ХVI века католичество в Польше одержало верх; хотя и кальвинисты сохраняли на время некоторое влияние.

Как это ни странно, первыми склонились на сторону католичества православные  иерархи. За ними последовало и большинство западнорусских князей. Дело кончилось компромиссом: в Брест-Литовске была заключена уния (1596), согласно которой западнорусская Церковь должна была перейти под юрисдикцию Рима, но обрядность в ней оставалась православная. Похоже, что некоторые  иерархи и некоторые князья готовы были без всяких оговорок перейти в католичество, но их от этого шага удержало подавляющее большинство мирян.

Многие миряне (крестьяне, казаки, некоторые горожане и отдельные князья) объединились в так называемые братства (в известной степени по образцу западных духовно-рыцарских орденов) и повели решительную борьбу равно против католиков и униатов18. Это благодаря им православие удержалось на большей части западных земель19, что в дальнейшем предопределило воссоединение их с Московией. Украина, таким образом, совместно с Белоруссией сыграла историческую роль плотины, задержавшей продвижение католичества на восток.

Руководители братств понимали, однако, и в этом тоже их историческая заслуга, что удержать свои позиции они смогут, лишь поднявшись на тот уровень образованности, который отличал западные церковные круги. Протестантство (лютеранство и кальвинизм) придало богословию такую остроту, которая поначалу поставила в тупик даже католических богословов (казалось бы, умудренных своей многовековой схоластикой). Должно было пройти какое-то время, чтобы католичество собралось с духом и ответило Контрреформацией; решающую роль в этом сыграли иезуиты, а главной заслугой иезуитов (перед католичеством) было создание образцовой школы.

Образцовой, как оказалось, не только для католичества. В конце ХVI века в Киеве, Могилеве, Луцке и других городах создаются “братские” школы, в значительной мере по лекалу иезуитских, — для противодействия им, то есть для противодействия католичеству вообще, а заодно “луторской и калвин­ской ереси”. Особая роль выпала на долю Киевского духовного училища, основанного в 1589 году, а в 1701-м (напомню, что с середины ХVII века Киев находился уже в составе России) получившего статус Академии и название Киево-Могилянской.

Для “братских” школ сразу встал вопрос, какой язык должен стать для них основным. Естественно, что для православных главным языком оставался церковнославянский, но это был преимущественно язык литургии, а языком богословия логично было сделать греческий — в пику латинскому. Попервоначалу так оно и предполагалось, но с Запада шел такой поток литературы на латинском языке, которую необходимо было освоить для того, чтобы ее оспорить, что практически латынь стала основным языком обучения. В Киевском училище дошло до того, что студиозов обязали говорить друг с другом только по-латыни, даже за пределами училища. Это значит, например, что если один дитина (ученик) ссорился с другим и испытывал желание дать тому “по мордасам”, он должен был прежде обратиться к нему на языке Цицерона и сказать что-нибудь вроде такого: volo offendere faciem tuam. Можно представить множество других ситуаций, когда употребление латыни было, скажем так, не вполне адекватным.

“А как по-латыни горелка?” — спрашивал Тарас Бульба у сынов.

Авторитет латыни был таким, что на уроки риторики нередко приходили киевляне, совершенно с ней незнакомые, но желавшие услышать, как звучит “правильный” язык20. А то устраивались промеж учащихся диспуты на латин­ском языке, прямо на открытом воздухе, по-над днепровскою кручею, куда стекался “весь Киев”, как правило, ни бельмеса не понимавший, о чем идет речь21.

При всем том Киевское училище не забывало, что оно православное, и заботилось о сохранении церковнославянского языка и очищении его от различных наслоений. Здесь же работали над созданием книжного общерусского языка, весьма отличного от мовы, так сказать, омывавшей своими волнами стены ученой обители; хотя и испытавшего заметное ее, мовы, влияние. Вообще, что представляла собою мова в ХVII веке и ранее того, сказать трудно. Это нелегко сказать и о русских наречиях тех времен22, а на Украине, расположенной як горох при дорозi, уследить за развитием живого языка еще сложнее. Но как бы то ни было, множество малороссийских слов вошло тогда в состав общерусского языка. Читая сегодня “Словарь книжной малорусской речи ХVII века”, поражаешься тому, что понятных нам малороссийских слов едва ли не больше, чем русских23.

Хорошо известно, какую роль сыграло Киевское училище, впоследствии Киево-Могилянская академия, в распространении просвещения на Руси. В пер­вую очередь это относится к изучению языков и богословию. Первые киевские богословы появились в Москве в конце царствования Алексея Михайловича. Нельзя сказать, чтобы их там приняли с распростертыми объятиями. Московские  иереи с их тихим говором и “поникновенным” взором не без некоторой неприязни встречали киевских гостей, зачастую “босолицых” и чересчур свободно себя державших. Всегда почтительное отношение московской Церкви к Киеву, этой “колыбели русского православия”, подверглось испытанию: киевские гости хоть и были православными, но православными, так сказать, з манеру польского . Не удивительно, что московское духовенство с недоверием отнеслось ко всему, что текло

Из логова змиева,

Из города Киева, —

ополяченного, как стали считать, Киева.

Кроме всего прочего, со времени никоновских реформ в Москве в особой цене был греческий язык, так как шла сверка богослужебных книг и обрядов по греческим образцам, а приезжие киевляне были латинисты, в греческом, как правило, не очень сильные.

Но русская Церковь сама ощущала свою крайнюю слабость на богословском “фронте”. Кроме того, она пребывала в состоянии некоторой растерянности, вызванной расколом. А с приходом Петра I она была еще и “пришиблена” могучею волею царя, резко взявшего курс на Запад и в некоторых отношениях тяготевшего к протестантству. В результате киевляне фактически завладели русской Церковью, заняв в ней ключевые посты (и удерживая их почти до конца XVIII века).