Иван-чай. Год первого спутника - Анатолий Знаменский

Вокруг теснились молодые, почерневшие от зимней стужи елочки. Над головой пронесся белый комок — полярная куропатка. Нырнула в бурую гущу хвои. Шорох птицы словно разбудил Степана. Он откашлялся, с горечью заговорил:

— Такие-то дела, начальник. Я, может, с жизнью насовсем в расчете. А вы меня — на соцсоревнование… а?

Николай насторожился и смешался. Очень все это было неверно и серьезно.

— А все-таки дал же вот двести восемьдесят… — неуверенно сказал он, кивнув назад, на штабель. — Небось скажете, что карикатура подействовала? Или что с покойником Назаром рядом поставили тогда? — неприязненно усмехнулся Глыбин.

— Да ведь никто не знал, что у тебя на душе такое…

— Душа — она простор любит. Не докучай, когда ей тошно! А двести восемьдесят — что ж… Это само собой так вышло. Вижу, человеки крутятся от души, а дело у них не выходит, не везет, одним словом. Назар-то железный ведь был, а свернулся, как береста в огне. Потом этот бедняга хлопнулся… с вышки-то! Не везет вам тоже, как мне тогда, в юности… Между прочим, харчи улучшились здорово, люди спасибо говорят, Николай Алексеич. Спецовку опять же всем дали. Мне и то без отказа. Или вот Илюха Опарин! Он ведь тоже немалый начальник, если правильно это дело понимать. А как он бревно у Овчаренко тот раз подхватил! Такое сразу кой-чего в голову откладывает на верхнюю полку…

Николай вспомнил недавний случай. Перед концом работы около нового дома плотники брали на леса тяжелое бревно. Комель подымали двое, но взялись недружно, лениво. К ним с руганью подскочил Алешка Овчаренко, растолкал и, крякнув, взял толстый конец в одиночку. Потом шагнул раза два, и всем стало ясно, что не выдержит — тяжесть неимоверная. И бросить нельзя: под другим концом тоже люди — убьешь. Стоит парень, рот раскрыл, как рыба на берегу, шагнуть не может, напружинился, как струна, — вот-вот лопнет! Все рты разинули, не двигаются…

Илья Опарин в одной гимнастерке выскочил из конторы, встал под комель. Потом всей бригадой подавали бревно наверх.

Алешка ничего не сказал тогда, только очень запомнился Илье его пристальный, тягучий взгляд — из души в душу.

— Чего же тут особенного? Умелый человек Илья, парторг… — сказал Николай.

— Человек он, вот что я говорю! — подтвердил Степан.

— Большевик в любом деле с комля становится, с головы. Где тяжелее. — Николай поднялся с бревна, натянул перчатки. — Тяжело все это, тяжелое время у нас… — задумчиво сказал он. — Однако жить-то нам еще не один год, жить нужно, Степан Данилович. Я не успокаиваю, слова тут не помогут. А все же не падай навзничь, подымать тебя больно тяжело, ты не Алешка Овчаренко, не девчонка из тороповской бригады.

Они вышли из вырубки. Делянка давно опустела.

— Пойдем теперь со мной на разнарядку, Степан Данилыч. Припозднились здорово…

Глыбин остановился, тряхнул плечами, поправляя сползшую телогрейку. Звякнул лезвием топора о пилу:

— Куда-а?

— На разнарядку, — очень спокойно повторил Николай, не сбавляя шага.

— Я там вроде бы ничего не потерял, товарищ начальник.

— Там видно будет… У нас, понимаешь, какая нужда. Для бурения нужна хорошая, жирная глина. Называется она тампонажной. Без нее бурить нельзя, а добывать по мерзлоте очень трудно. Нужно упорство и аммонал. И я решил — по тебе это дело. Подбери бригаду, человек десять. Разрешаю на выбор. Открывай карьер и давай-ка мне глину. Будет нефть — будет и твой труд на первом месте. Обеспечишь?

Глыбин ничего не отвечал, но и не спешил возражать.

— Когда развернется бурение, у нас будет целое хозяйство по добыче тампонажной глины. Научишься палить аммонал — получишь ценную квалификацию, — убеждал его Николай, — вместо той самой, что семеро навалят… Согласен?

Недалеко от конторы встретили старуху с узлом. Несмотря на густые сумерки, Николай узнал Каневу-вдову.

— Куда направляешься, Акимовна?

Старуха с усилием подняла из-под узла голову.

— В барак, куда ж еще. Семен Захарыч приказал перебираться от него. Неспособно и правда в этой квартире мне оставаться…

Николай оторопел:

— Постой, погоди! Иди назад! Вовсе совесть потерял человек! Иди домой, говорю, и не слушай его.

Старуха недоверчиво еще топталась на месте, пытаясь вытереть взмокший лоб о ватник, — кто знает, слезы или пот выедали ей глаза.

— Иди, иди, Акимовна, говорю. Шумихин ко мне в контору переселится нынче же!

В конторе Шумихин волком глянул на Глыбина, сунулся к Николаю с бумажкой:

— Врачиха двух верхолазов отстранила от работы, что делать? Я бы ее самое к чертям выслал из поселка! Пускай в городе культурных дамочек пользует, а тут нечего дезорганизовывать!

Николай положил справку под стекло, не обратив на нее особого внимания.

— Ты, Семен Захарыч, лучше объясни: как это ты старуху Каневу из дома выселил? Чем думал?

Шумихин не на шутку удивился:

— Что ж, по-вашему, я и дальше с ней вдвоем должен проживать? Потерпел, сколько возможно, целую траурную неделю, — и хватит. Квартиру-то Назару давали, а не ей…

Бешенство перехватило Николаю горло.

— Ну, вот что. А если тебя оттуда выселить, чтоб ты не смущал по ночам вдовицу, тогда как? — кое-как справившись с собой, жестко, без тени улыбки, спросил Николай. — Выгнать тебя самого, ежели кто-то из вас лишним оказался!

— Как так? Я десятник все же!

Николай махнул в запальчивости рукой.

— Эх ты, Семен Заха-а-рыч!.. — И с безнадежностью сплюнул. — Одним словом, переходи сюда, ко мне, а старуху оставь в покое. Подселим к ней еще двух-трех девчат, и пусть живет на здоровье. Ведь у нее горе какое, а ты — ворошить. Подумай хорошенько!

— Не пойму, чего вы хотите, — обиделся Шумихин.

— Горбатого могила исправит — не мной сказано. Сегодня же перебирайся сюда, понял? А сейчас позови поскорее Ухова и Дусю Сомову, будем о пайке верхолазов говорить.

Пришли на разнарядку Кочергин и Федор Иванович Кравченко. Старик подтолкнул молодого бурмастера к столу:

— Говори сам.

Федя положил перед начальником замысловатый чертеж, а Кравченко пояснил:

— Кулака молодого не видали? Изобрел дроворезку на ременном приводе и молчит себе. Ждет, пока собственная буровая вступит в работу. Это как?

— Да неверно это, Федор Иванович, ей-богу! — покраснев, басил в собственное оправдание Федя. — Неверно, говорю! Вот, посоветовался на свою голову с механиком, а он за руку меня, как вора.

Уже вторую неделю молодой бурмастер действительно изобретал самодельный станок-дроворезку. Котельная у Золотова пожирала ежесуточно до шестидесяти кубометров дровяного швырка, приходилось на разделке держать целую бригаду. Циркулярной пилы в техснабе не нашлось, и Кочергин решил найти выход на месте.

— Станок приспособим, верное дело! — радостно потирал руки Федор Иванович. — У нас же двадцать колес в машинном и насосном вертятся! Склепаем раму из уголка — балансиром — и пожалуйста!

Золотов заинтересованно перехватил чертеж, вертел его в руках так и этак, заключил:

— Как будто все верно. Раму, положим, сами склепаем. А как же с дисками быть? Пилить дрова-то чем, собственно?

— Эту мелочь, думаю, нам дадут, — сказал Николай.

— Станок тоже мелочь, а ведь не нашли?

Илья Опарин, молча наблюдавший весь разговор, поддержал Золотова.

— Не дадут дисков, Николай, — сказал он. — На складе их в самом деле нет, наверное, а чтобы изыскать на предприятиях, до этого там вряд ли додумаются.

— Почему же?

— Начальник там, как говорят, человек «от» и «до».

— Старостин, кажется? Тот, который снабженцев своих пуще глаза бережет?

— Он самый! Я у него работал на Красном ручье, когда он был еще начальником участка. Повысили человека, в управление посадили, а вот пилы пустяковой достать так и не научился до сих пор.

— Ладно, посмотрим…

Николай написал требование на диски и передал сидевшему тут же экспедитору. А Кочергину сказал:

— Давай делай! Федор Иванович поможет! Сотворите такой балансир, чтобы обе буровых дровами обеспечивал! Хорошо?

Вошел Шумихин в сопровождении завхоза и новой заведующей пищеблоком.

Ох как ждал Ухов этого делового вызова!

Прошлый разговор с Горбачевым и Шумихиным поверг его в испуг, все карты были биты. Потом пришла спасительная бумага, но она еще ничего не решала, поскольку завхоз уже успел достаточно изучить своего начальника. Только общая работа! Только она могла как-то помирить с ним Горбачева! И вот Горбачев не обошелся-таки без него, вызвал на разнарядку…

Но с первых же минут, с небрежного кивка Горбачева, Костя понял, что надежды его не оправдались. С ним говорили только так, принужденно и временно, хотя он сам в этот вечер старался быть особенно предупредительным.