По-настоящему - Екатерина Болдинова

На улице, несмотря на ранний час, было жарко. В воздухе висел удушливый запах гари: от жары вокруг города загорелись торфяники. У меня снова закружилась голова и скрутило живот. Кое-как доковыляв до остановки, я буквально упала на сиденье маршрутки. Но маршрутка была старенькая, в ней пахло бензином, и к середине пути я уже не могла и подумать о том, чтобы ехать дальше, и попросила водителя остановиться. На улице мне не стало лучше, голова всё так же кружилась и болела, ноги были ватные. Я посидела минут десять на остановке, а потом на троллейбусе добралась до института. Завибрировал в сумке мобильный. Это был Стёпа, звонил пожелать удачи. Мы немного поговорили, и я, пошатываясь, вошла в здание журфака. В коридоре было душно, пахло потом, табаком, гарью и пылью. Меня тошнило, хотелось только одного – лечь и не двигаться. Закрыть глаза и спать, спать, спать… А вместо этого пришлось войти в большую светлую аудиторию, сесть за предпоследнюю парту, выслушать наставления экзаменаторов о том, как писать сочинение, посмотреть темы, написанные мелом на доске… «“Маленький человек” в произведениях Достоевского», «Жанр романа-эпопеи, по Льву Толстому», «Русский романтизм XIX века», «Любовная лирика В. Маяковского», «Язык и речь: в чём разница между ними?»

Я выбрала Маяковского.

Дым табачный воздух выел.Комната —глава в крученыховском аде.Вспомни – за этим окномвпервыеруки твои, исступлённый, гладил.[15]

Неожиданно оказалось, что я могу так много сказать о Маяковском и его любовных стихах… Я писала и писала, вспоминая его реальных и «стихотворных» возлюбленных.

«Приду в четыре», – сказала Мария.Восемь.Девять.Десять.[16]

В голове всплывали обрывки каких-то строчек, рваные рифмы, старые фотографии… В итоге получилось почти семь листов. Причём я писала сразу на чистовик.

Когда работа была сдана, я вышла в коридор. Прочитала объявление на дверях: «Оценки за сочинения будут вывешены после 17 часов на первом этаже». Часы показывали 12.30.

Я решила погулять по набережной. Потом вспомнила, что надо дойти до поликлиники. Вышла из корпуса журфака, немного постояла на пороге и вдруг увидела, как ко мне размашистой походкой идёт Димка… Я запаниковала и хотела было дать дёру, но бежать было некуда, да и живот снова свело как будто судорогой. Слабость нарастала, перед глазами поплыло, и, когда брат оказался возле меня, я просто бессильно упала ему на руки. И меня наконец стошнило, прямо на его белую рубашку.

Думаю, сцена была потрясающая. Димка не отпрянул, не дёрнулся, просто крепко подхватил меня и понёс к машине. Положил на заднее сиденье, захлопнул дверь и пошёл обратно, в здание журфака. Видимо, я лежала в забытьи, потому что не поняла, долго ли он ходил, и не помню, как машина тронулась с места. Когда я немного пришла в себя, он уже пытался помочь мне выйти. Рубашка на нём была совершенно мокрая.

– Идти сможешь, Риш?

– Не знаю.

Из открытой двери меня обдало липкой жарой. В машине было намного приятнее.

– Пойдём, – брат крепко взял меня за руку.

– Дим, я не хочу. Пожалуйста, – я почти плакала.

– Пойдём, говорю. Ты бы себя в зеркало видела. Не могу же я тебя такую домой привезти.

– Ты родителям не скажешь?

Димка остановился и посмотрел на меня в упор.

– Всё так плохо?

– Не знаю…

Мы зашли в просторный холл диагностического центра. Я бывала там раньше раза два или три. Брат посадил меня в кресло, а сам отправился на поиски врачей и медсестёр. Меня била дрожь.

Потом было УЗИ. Меня ещё никогда не обследовали так. Ужас, я чувствовала себя шлюхой, мне было так стыдно, так неприятно. Никогда, больше никогда!.. Потом делали анализы. Ещё анализы. Стучали молоточком по коленкам и локтям, щупали живот, грудь, смотрели глаза… Я устала ещё больше. Мне было очень страшно. Димка ждал под дверью.

– Ну что, доктор? – спросила я, когда хрупкая медсестра принесла в кабинет врача результаты моих обследований.

– Беременности нет. А вот нервный срыв налицо. Даю направление на госпитализацию, – сказал доктор и позвал Димку.

– Дима, пожалуйста, прошу тебя, мне нельзя в больницу, – запричитала я, когда он вошёл. – Мне ведь поступать!

Брат смотрел на меня как на сумасшедшую.

– Ты понимаешь вообще, что говоришь? Ты же себя так угробишь!

– Доктор, ну неужели нельзя таблеток мне каких-то дать, уколов? Я буду всё-всё делать, только, пожалуйста, не надо в больницу!.. – умоляла я.

Тут кто-то постучал в дверь, и врач вышел.

– Димка, ну пожалуйста, пожалуйста, забери меня отсюда! Ну ничего же страшного не случилось!

Брат вопросительно поднял брови.

– Ты на журфак поступаешь, – констатировал он.

Я кивнула.

– И для тебя это важно. А родителям говорить нельзя. Ясно.

Вошёл врач.

– Доктор, моя сестра не ляжет в больницу. Напишите нам, как лечиться, мы всё сделаем сами. Покой я обеспечу. Отказ от госпитализации подпишу, – сказал Дима.

Как же я была ему благодарна!

В машину мы сели молча. Дима аккуратно положил в нагрудный карман листочек с рекомендациями врача.

– Спасибо, – прошептала я.

– Ох, Риша, Риша… Надо же решиться на такую глупость! Тебе вот так нужен этот журфак?

– Нужен. Я не хочу быть юристом, Дим.

Он вздохнул.

– Тогда поехали в аптеку. И смотреть результаты твоего сочинения.

Когда мы подъехали к зданию журфака, результаты сочинения уже были вывешены на доске объявлений. Мою фамилию нашёл Дима. Почему-то она была в середине списка.

«Андреева – 50 баллов. Зачислена без тестирования».

У меня не было сил радоваться. Мы вышли, я достала мобильник и позвонила Стёпке. Наверное, в Москве было уже очень поздно, потому что трубку он не взял. Тогда я написала ему: «Privet! U menya dve novosti, I obe prekrasnye: ya postupila na zhurfak i ya ne beremenna». Он мне не ответил.

Димка отвёз меня домой и, напоив таблетками, которые прописал мне добрый доктор, отправил спать.

Я спала почти весь следующий день. Стёпа молчал. Ни звонка, ни эсэмэски.

Ближе к вечеру, когда в Москве, по моим подсчётам, было уже поздно, но не настолько, чтобы ложиться спать, я позвонила ему снова. Длинные гудки, потом – резко короткие. Следующие звонки – точно так же. А потом сообщение: “Pozdravlyau. Ту svobodna”.

Я ничего не понимаю. Плачу второй день. Он не отвечает. Я звонила раз тридцать, пока не услышала металлический голос автоответчика: «Абонент недоступен».

Неужели это… КОНЕЦ?!

«Stepa, v4em delo???»

«Ту dlya menya umerla».

Я всё-таки в больнице. В неврологическом отделении.

Две недели была в больнице. Меня привёз Димка, когда увидел, как я рыдаю над телефоном. Наверное, я рыдала очень необычно. Он не рассказывал, как это выглядело.

Про журфак знает только он. Мама и папа решили, что я перенервничала из-за экзаменов.

Димка спрашивал меня о Стёпе. Когда я перестала плакать (спасибо лекарствам) и смогла говорить, рассказала ему всё. Абсолютно всё.

Брат злился, рвался найти Стёпиных родителей, найти его самого и чуть ли даже не лететь в Москву. Отговорила.

В больницу приходил Олег. Каждый день. Он позвонил мне домой, трубку взяла мама и сказала, что я заболела. Олег приехал в больницу в тот же день, но не попал в приёмные часы, и мне передали от него свёрток – кулёк душистой клубники. На следующий день он приехал сам, смешил всех в нашей палате, показывал карточные фокусы и принёс мне огромную плитку шоколада. Так и ездил каждый день. Мне было приятно видеть его, общаться с ним. О Стёпе я не говорила, следуя официальной версии: нервное перенапряжение на фоне поступления.

Приходила, конечно, и Оля. И Наташа звонила мне на мобильный несколько раз. Только Наташе я рассказала, что случилось, Оле – не могла: она выглядела такой счастливой…

И вот я дома. Сегодня Димка привёз меня из больницы. Завтра мы с мамой и папой едем в санаторий. «На воды», как шутит Димка. Две недели будем пить минеральную воду, спать и гулять по горам. Я не горю желанием ехать, но и оставаться дома тоже тошно… Поездку в Турцию отменили: врач сказал, что жара мне сейчас «не показана», лучше горы, лес и приятная прохлада.

О Стёпе я думаю каждый день. Каждую минуту каждого дня. Я не понимаю, что случилось, почему он так поступил, почему ни разу больше не позвонил, не ответил ни на один звонок. Мне больно думать об этом, но не думать я не могу. Я скучаю по нему, я люблю его, мне без него плохо, пусто и тоскливо…

Лето клонится к закату. Мы с родителями вернулись домой. Прости, дневничок, я не брала тебя с собой. Хотелось НЕ писать. Получилось плохо – я привезла из санатория пухлую тетрадку с безнадёжно грустными стихами…