КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Владимир Орлов

Кассирша и буфетчицы подтвердили публике достоверность слухов. Их собирали, им объявили. Но, правда, о точных сроках закрытия пока неизвестно. О точных сроках, как и положено, предупредят за две недели. Возможно, что закусочная протянет до Нового года. Необходимо составить проект переустройства, а потом и затевать ремонт. И похоже, новый хозяин еще не решил, что ему выгоднее содержать в Камергерском. Во всяком случае, начинать будут с дмитровских «Оладий».

Произошло странное. А впрочем - обычное. Новость никаких резких досад, тем более драм, не вызвала. То есть, конечно, поварихи, кассирши, уборщицы ходили расстроенные. Понимали, приглашать их в дорогое заведение вряд ли станут. Вот если только Дашу… Завсегдатаев же закусочной отмена неопределенности (продали, наконец-то, случилось) отчасти даже успокоила. Выяснилось, что многие держали в голове запасные варианты для вечерних посиделок с доступными ценами. Я присмотрел рюмочную между Консерваторией и театром Маяковского, дважды заглянул в нее. Все там было чужое, и стены, и лица, но что поделаешь, привыкнем… Конечно, предстояло рассыпаться привычному кругу общения, но скольких приятных тебе людей обстоятельства времени своими водоворотами уже относили в отдаления! А тут и водоворота не ожидалось, река текла себе и текла. К тому же до Нового года оставалось еще семь месяцев. Посмотрим, как пойдут преобразования в «Оладьях» на Дмитровке…

К тому времени в закусочную стал захаживать новый для нас посетитель. Не часто, но появлялся. Это был высокий худой мужчина лет сорока, или чуть моложе, с тонкими усами, черноволосый, стриженный коротко, но, пожалуй, старомодно - ежиком. В закусочной он был существом одиноким, в разговоры ни с кем не вступал, если только отвечал - «да», «нет», и, естественно, вынужден был произносить слова вблизи кассы и буфетной стойки. С кассиршей и даже буфетчицей не любезничал, названия блюд и напитков выговаривал хмуро. Брал в частности и солянку. Иногда читал газеты, иногда сидел молча, ни на кого не глядя и ни в чьи беседы не вслушиваясь. Мне подобное состояние знакомо. Порой я приходил в закусочную и не ради общения, а встав из-за письменного стола, чтобы отвлечься от занимавших меня мыслей или, напротив, продолжить (при невнимании ко всему вокруг) их варево. Вот и новый посетитель, похоже, раздумывал здесь о чем-то важном для себя. Либо обсуждал сам с собой какие-то конкретные дела. И это состояние следовало уважать.

Пару раз, когда он усаживался за столик рядом с кассой, Людмила Васильевна пыталась разговорить его, не вышло. Прозван он был ею Рудокопом, отчего - не знаю. Хотя видел, что и по представлениям самой Людмилы Васильевны, он вовсе не Рудокоп. «Похож, - сказала она как-то в моем присутствии буфетчице Даше, - на того… Но тот-то был в черных очках, и глаза его я не видела. А перед тобой он очки снимал…» «На секунду, - сказала Даша. - Я только запомнила, что они у него синие. И все. И тот был белобрысый…» «Делов-то, - хмыкнула Людмила Васильевна, - поменять масть! Ты с ним, Даша, поосторожнее!» «Да я и разговоров с ним никаких не веду, - сердилась Даша. - Пробурчит он что-то невнятно, и хватит. И главное, из выпивок лишь однажды заказал пятьдесят граммов коньяка…»

Должен заметить, что из дашиной жизни выбыл не только негр Костя, но и книжный челнок Фридрих Малоротов, сделавший Даше предложение, но так и не подтвердивший его выразительным поступком. Три раза он буянил в закусочной, размахивал глобусом-булавой, обещал покрошить конкурента-миллионщика, но потом пропал. Не исключалось, что он мог отправиться с пачками книг московских издателей куда-нибудь в Сарапул или в Сыктывкар, и там после удачных продаж трясины быта засосали его. Впрочем, Даше пропажа временного жениха принесла, похоже, облегчение.

И долговязый посетитель-молчун, вызывавший тревоги Людмилы Васильевны, а Даша догадывалась - почему, сама волновалась при его визитах и молчаниях, тоже перестал появляться в закусочной. Но перед тем была птичка. Долговязый уже одолел солянку и принялся за жаркое, а над ним зависла птичка.

Поначалу на нее и не обратили внимания. Ну птичка и птичка, трепещет под потолком крыльями, мало ли что. Потом стали прикидывать, а каким макаром она попала в недра закусочной? Но и тут ничто не противоречило наукам. Возможно, была открыта кухонная дверь во двор, могла она и при входе какого-либо посетителя из Камергерского переулка впорхнуть к нам в гости. Странным было то, что птица явилась пестро-красочная, такие по Москве не летают. Сидят в клетках. И удивляло то, что она не бьется по дурости об оконное стекло, а висит себе, как вертолет, под потолком. И именно над столиком посетителя, вызывавшего тревоги Людмилы Васильевны.

А он как бы и не видел птицу, доедал жаркое, будучи, как обычно, в состоянии своей молчаливой сосредоточенности. Птица же, повисев с трепыханием крыльев, заверещала и короткими витками стала спускаться к столикам. В клюве ее увиделся некий предмет (он показался мне похожим на человеческое ухо, глупость, естественно, другие же позже уверяли, что углядели в клюве оранжевое перо, а кто - и белую розу). Птица уселась на край горшка для жаркого и нечто опустила в глиняную посуду. Посетитель словно бы не обратил на нее внимания, не спеша доедая жаркое. Спокойное доедание горячего блюда и вызвало общий интерес. А когда глаза были подняты вверх, оказалось, что никакой птицы в закусочной нет.

Посетитель же, якобы Рудокоп, запил жаркое томатным соком, вытер губы и удалился.

– Людмила Васильевна, - в тишине сказала Даша, - к чему бы это - птица в помещении?

– Ни к чему хорошему, - мрачно произнесла кассирша.

– Ну здрасьте! - вступила в разговор повариха Пяткина. - Птица в помещении - к благим вестям. Голубь-то прилетал с благой вестью.

– Во-первых, там был голубь, - возразила Людмила Васильевна, - а во вторых, к кому он прилетал-то? А? Не к нам же…

– Ну не голубь, ну птица, - стояла на своем Пяткина. - Все равно, птица - к благой вести!

– Может, кому-то и была благая весть, - сказала кассирша. - Только не нам…

– Птица какая-то странная, - задумалась Даша. - Будто из цветных лоскутов. Будто из джунглей. И когда взлетела, мне показалось, что она врежется в потолок и рухнет вниз. Нет, она взяла и исчезла. Но перед тем словно бы стала крупнее…

– Ты видела? - удивилась кассирша.

– Видела, - кивнула Даша.

– Надо же! - сказала Пяткина. - А я на нее и не смотрела. Я на этого смотрела, как он ест… Она ему вроде мыши чего-то в горшок скинула, а он ничего, доел, не поморщился. Выдержанный…

– Ой! Ой! Что ты несешь! - всплеснула руками кассирша. - Какую еще мышь! Меня сейчас вырвет!

– Я не говорю, что мышь, - запыхтела Пяткина. - Что-то вроде мыши…

– Живой или какой? - спросила Даша.

– Не разобрала, - сказала Пяткина.

А я пожелал напомнить буфетчице и кассирше о том, что появления в домах Камергерского переулка пернатых уже случались, в частности, в театр Станиславского и Немировича однажды залетела чайка и до сих пор там обитает. И еще - долго в том же доме чудесно существовала пусть и не пестрая, но хотя бы ярко-синяя птица. Прекрасно помню это. Однако подумал, что слова мои понимания не найдут, а тревог персонала не отменят.

– Во МХАТ-то залетали и чайка, и синяя птица… - все же пробурчал я.

– Ну это когда, - сказала кассирша. - И там-то понятно - зачем…

– А вашего Рудокопа, - сказал я, - эта птица, пожалуй, спугнула…

– Вряд ли, - покачала головой Пяткина. - Он мышь съел и не поморщился. Я в горшок с его жарким заглянула, он как вылизанный. Человек рос в бедности, привык не оставлять ни крошки…

– Далась вам, теть Марина, эта мышь! - воскликнула Даша.

– А что ж! - сердито произнесла повариха. - Что видела, то видела! Что было, то было.

– А я никакой мыши не видела, - сказала Людмила Васильевна, - до горячки не дожила.

– Ну вот, уже и оскорбления пошли, - обиделась Пяткина и ушла на кухню.

«А у Сергея Сергеевича Прокофьева не было никаких птиц?» - прикидывал я. В больших вещах вроде бы не было. Пришли на ум, конечно, пионер Петя с волком. Там вроде бы какая-то птица сопровождала Петю в прогулке по лесу и даже что-то советовала ему или от чего-то предостерегала. Какая и каким голосом предостерегала, этого вспомнить я не мог. И вообще ход моих мыслей показался мне странным. Прилет и улет птицы из цветных, по мнению Даши, лоскутов я сразу же попытался разместить в ряду явлений искусства. То есть птица словно бы и не могла быть для меня живой. Но отчего вдруг? Ведь однажды прямо перед моим письменным столом на балконном подоконнике запрыгал лимонный попугай, из волнистых, потом упорхнул. Явно выскочил у кого-то из клетки и принялся, отчаянный, куролесить по Москве. Сейчас столько завезено в Москву для услад домашнего бытия диковинных птиц, пауков, ползучих гадов, обезьян, иные держат вместо злых собак у особняков ягуаров и аллигаторов. А тут всего-то какая-то пестрая птичка. Ну залетела, улетела. А может, и привиделась. Во всяком случае каждый воспринял ее явление по своему. Даша углядела ее исчезновение сквозь потолок. Мне показалось, что в клюве птицы было нечто, похожее на человечье ухо. Повариха Пяткина трактовала подношение птицы иначе - мышь. Возможно, и живая. Говорили, напомню, о каком-то перышке (не от Жар ли птицы?), о белой розе и так далее. Да что мы взяли в голову залетную птицу и варианты ее поведения?