Навеки твоя Эмбер. Том 2 - Кэтлин Уинзор

Подстегиваемая скукой, озорством и желанием насолить Рэдклиффу, Эмбер поставила себе целью покорить Филипа. Недостаточно хорошо зная графа, она понимала, что следует принять все меры предосторожности и строго держать все в тайне: шутка ли – наставить мужу рога в объятиях его же собственного сына! И если только Рэдклифф что-нибудь заподозрит или просто догадается – нет, она отказывалась даже думать об этом, – граф способен на любые, самые дикие и жестокие поступки. Но Филип был единственным молодым привлекательным мужчиной в Лайм-парке, а Эмбер жаждала адюльтера и не могла жить без обожающих мужских взглядов: они льстили ее самолюбию.

В одно дождливое утро она встретила Филипа на галерее, они остановились и поговорили о погоде Он сразу же и ушел бы, но Эмбер предложила поиграть в шафлборд[15] и, пока он искал предлога отказаться, увлекла его к разложенному столу.

Потом они поиграли в кегли и в карты. Раза два после этого они вроде бы случайно встречались у конюшен и вместе выезжали верхом. Дженни была беременна и не могла кататься верхом.

Но Филип продолжал относиться к Эмбер как к мачехе и даже немного побаивался ее, – это было чувство, которого Эмбер никогда не испытывала со стороны молодых мужчин. Она решила, что он, должно быть, начисто позабыл все, чему научился во время своих заграничных путешествий.

Теперь она видела Рэдклиффа не чаще, чем когда они жили в городе. Он тщательно следил за всем, что касалось дома, не доверяя управляющему (от помощи экономки он отказался, считая, что женщина не может возглавлять столь большое хозяйство). Он планировал изменения в саду, давал указания рабочим и проводил много времени в лаборатории и библиотеке. Граф никогда не ездил верхом, не играл в карты, не прикасался к музыкальным инструментам и, хотя иногда бывал вне дома, не тратил времени попусту: всегда имел определенную цель и по окончании дела сразу же возвращался домой. Он много писал. Когда Эмбер спросила его – о чем, он рассказал ей: он делал полную опись каждого ценного предмета, приобретенного им, с тем чтобы семья всегда знала, чем владеет.

Кроме того, он писал стихотворения, но ни разу не предложил ей почитать что-либо из своих сочинений, да она и не просила его. Эмбер считала, что это очень скучное времяпрепровождение. Она не могла представить себе, как это мужчина может тратить время, сидя взаперти в темной тесной комнате, когда на свежем воздухе цветет белая сирень, издавая чудесный аромат, густые темно-красные гроздья украсили буки, а холмы овевает чистый, прохладный, влажный от дождя ветер.

Когда Эмбер ссорилась с графом, настаивая на возвращении в Лондон, он строго выговаривал ей, что она вела себя как дура и что ей нельзя жить там, где есть соблазны. Он повторял, что если она хочет вернуться в Лондон одна, то он не против, но напоминал, что в таком случае ей придется отдать ему все деньги, все, кроме десяти тысяч фунтов. Тогда Эмбер в ярости начинала кричать, что никогда не отдаст ему денег, хотя бы ей пришлось жить здесь, в деревне, до конца своих дней.

Время шло, и скоро Эмбер поняла, что ей предстоит жить здесь, в Лайм-парке, длительное время, поэтому она послала за Нэн и Сьюзен, а также за Большим Джоном Уотерменом. У Нэн уже были выкидыш и аборт; сейчас она была на пятом месяце беременности, на этот раз от Большого Джона, и хотя Эмбер, узнав об этом, не велела ей приезжать, чтобы не повредить ребенку, тем не менее Нэн появилась через две недели.

Как всегда, у них накопилось море тем для разговоров, ибо обе женщины имели множество общих интересов. Они сплетничали, болтали, обменивались интимными переживаниями, причем без колебания говорили на самые сокровенные темы. Невинность и неопытность Дженни начали раздражать Эмбер, и теперь она испытывала облегчение, когда могла наконец говорить, не стесняясь, с женщиной, которая определенно знала, кто такая Эмбер. Когда Эмбер сообщила Нэн о своем намерении совратить сына своего мужа, Нэн рассмеялась и заявила, что, когда женщина оказывается в деревне, у нее рождаются самые невероятные фантазии, и нет им предела: ведь Филип не идет ни в какое сравнение с Карлом II или лордом Карлтоном.

Но только в середине мал Филип сам стал искать сближения с Эмбер.

Однажды утром, когда Эмбер ожидала, пока оседлают ее маленькую симпатичную лошадку золотистой масти, она услышала за спиной его голос:

– О, доброе утречко, ваша светлость! Вы решили выехать так рано? – Он делал вид, что удивлен, но она-то сразу поняла, что Филип специально искал встречи.

– Доброе утро, Филип! Да, хочу прокатиться по майской росе. Говорят, это наилучшее снадобье для кожи женского лица – майская роса.

Филип покраснел, улыбнулся ей и стал нервно постукивать шляпой по колену.

– Вашей светлости и не требуется никакого снадобья.

– Какой же вы дамский угодник, Филип.

Она взглянула на него из-под широких полей шляпы и чуть улыбнулась. «Он, сам того не желая, влюбляется в меня», – подумала она.

Теперь лошадь была оседлана красивым зеленым бархатным седлом с бахромой из золотых кружев. Ее подвели к Эмбер, стоявшей под большим раскидистым ореховым деревом. Эмбер поговорила с ней, потрепала по шее и дала кусок сахару. Подошел Филип помочь ей забраться в седло, она вскочила на лошадь легко и грациозно.

– Мы можем поехать вместе, – предложила она. – Если вы не собираетесь нанести кому-нибудь визит.

Он изобразил удивление:

– О, что вы, нет, я никуда не собирался. Думал покататься в одиночестве. Но я благодарю вас, ваша светлость. Это очень любезно с вашей стороны. Благодарю вас.

Они поскакали по лугу, покрытому густым ковром клевера, и вскоре дом скрылся из виду. Трава была очень влажная, вдалеке пасся скот. Некоторое время оба молчали, но потом Филип весело воскликнул:

– Какое чудесное утро! Почему люди живут в городах, когда есть такая замечательная природа в деревне?

– Почему люди живут в деревне, когда есть города?

Он удивленно взглянул на нее, потом широко улыбнулся, показав ровные белые зубы.

– Но ведь вы не всерьез это сказали, миледи, – или вам не нравится Лайм-парк?

– Переехать в Лайм-парк была не моя идея, а его светлости!

Эмбер сказала это небрежным тоном, но все-таки что-то от презрения и ненависти, которые она испытывала к Рэдклиффу, прозвучало в том, как она это произнесла, потому что Филип ответил быстро, будто защищаясь:

– Мой отец любит Лайм-парк – всегда любил. Он никогда не жил в Лондоне. Его величество Карл I однажды посетил Лайм-парк и сказал, что во всей Англии нет места прекраснее.

– О, это чудесный дом, не сомневаюсь, – согласилась Эмбер, поняв, что задела его фамильную гордость, хотя вообще-то ей это было безразлично, и они поскакали дальше, не разговаривая. Наконец она крикнула ему: – Давайте остановимся ненадолго!