Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер

(АЖ) У этих американских коллекционеров был художественный вкус?

(ДВ) У большинства тех, с кем я работала, да. Я неспособна продать произведение, которое мне не нравится. Если не нравится, я и не покупаю, и не продаю. Кстати, неспособна я и продавать человеку, который мне не нравится. Как вы знаете, одним из первых клиентов моей галереи на улице Жакоб был американский кинорежиссер Билли Уайлдер. Он купил примитивистов. У него был наметанный глаз. И впоследствии мы с ним виделись каждый раз, когда я приезжала в Калифорнию.

У крупного голливудского продюсера Рея Старка была отличная коллекция Майоля, которую он начал собирать задолго до нашего знакомства. Он нашел меня, и мы сразу почувствовали взаимную симпатию. Рей страстно любил Майоля и полюбил меня. Наша дружба с ним и его женой была очень теплой. Он мне говорил: «Кого из актеров пригласить на ужин с тобой? Кирка Дугласа?» – «Пусть будет Кирк Дуглас». – «А хочешь Грегори Пека?» Я очень ценила Грегори Пека, который тоже любил Майоля, и у него в коллекции была прекрасная скульптура Майоля. Но всем прочим я предпочитала Билли Уайлдера. «Пригласи Билли!»

Когда в последний раз я была у Рея Старка в Лос-Анджелесе, Уайлдер был уже очень стар. Я говорю: «Только не начинай свою песню о возрасте. Возраста не существует! Я хочу снова увидеть своего старого друга Билли Уайлдера». – «Но он старый, очень старый. Он уже не выходит из дома, он немощен, он не придет». – «Позвони ему». И Билли Уайлдер тут же пришел со своей новой, очень приятной женой. Мы были взволнованы. Помолчали, а потом крепко обнялись. Мы знали, что видимся в последний раз, все трое. Это было лет десять назад. Вот так я потеряла всех своих приятелей! Очень тяжело всех пережить. После войны у меня из-за этого была своего рода депрессия. Мой отец, Майоль, десятки друзей… Но в общем, не стоит жаловаться: жизнь – это восхитительная штука, а старость будет такой, какой вы ее сделаете. Я борюсь за свою старость, и она у меня отличная. А главное, у меня железная воля. Знаете почему?

(АЖ) Нет!

(ДВ) Потому что я не закончила свой труд – каталог-резонне Майоля. Еще предстоят дни и ночи работы. Исследование – вот самое увлекательное дело! Когда ты заканчиваешь раздел каталога, испытываешь огромное удовольствие. У меня полно сил, с ног я пока не валюсь.

(АЖ) Я заметил. Но время от времени нужно же отдохнуть, нет?

(ДВ) Некогда! Ну, ровно столько, сколько нужно.

(АЖ) В этой главе, посвященной путешествиям, мы не упомянули Японию.

(ДВ) О, Япония! Она очень надолго закрывала свои границы и начала понемногу их открывать лишь в конце XIX века. Она оставалась в стороне от современного художественного процесса. Тем не менее японцы – люди чрезвычайно интересные: у них очень тонкий вкус, и большинство безукоризненно честные. Я много работала с ними, годами. Они способны вложить искусство в самый обыденный предмет: в посуду, в букет, в стол… Когда я стала с ними знакомиться поближе, в 1961 году, и начала с ними работать, в 1963-м, у них было весьма значительное запаздывание в оценке истории современного искусства: они тогда еще только усваивали импрессионистов.

(АЖ) Да, они сметали все, что могли!

(ДВ) И мне это казалось странным для страны, которая становилась очень богатой, начала создавать крупные музеи, великие коллекции. Я им помогала. А все хотели на них нажиться. Им продавали всякий хлам, а я против этого. Мне не хотелось, чтобы они покупали что попало. Всякие коммерческие вещи, которые шли вразрез с их культурой, с их вкусом и качеством. Я прочла две-три лекции об искусстве модерна, одну из них – вместе со скульптором Робером Кутюрье. Он пользовался большим успехом в Японии. У меня взял интервью один журналист, который спросил, что я думаю о Японии. Я ответила, что обожаю эту страну и ее культуру, но мне не нравится, как в ней относятся к женщинам. Женщина – директор музея, с которым я сотрудничала, Национального музея Японии, построенного Ле Корбюзье, всегда шла на шаг позади нас, а не рядом с нами и никогда не садилась с нами за стол. Женщины шли следом, они были очень робкими, а меня это шокировало. Мы читаем лекцию, и я вижу, как приходят пятьдесят японок в кимоно. Я решила, что они пришли, потому что интересуются искусством. Вовсе нет! Они пришли, поскольку после моих заявлений подумали, что я – видная феминистка. Как только я открывала рот, они ахали и аплодировали. Кутюрье просто обалдел! Такое не забывается!

Я дала несколько мастер-классов по тому немногому, что сама знала, реставраторам, директорам музеев и хранителям коллекций. В какой-то момент я остановилась и спросила, что они думают. Первый мужчина, взявший слово, спросил: «Во Франции много таких женщин, как вы?» «Не знаю, – ответила я, – много ли во Франции таких женщин, как я, но могу вам сказать, что в Японии их мало. Но так не должно быть!» И перемены там большие. У японцев по-прежнему сильно чувство гендерного превосходства, но женщины вошли в силу, они теперь почти наравне с мужчинами. Мой японский адвокат – женщина. Она прислала мне свою фотографию в кимоно. Сегодня среди японских женщин есть врачи и директора предприятий, они стали теми, кем должны быть.

(АЖ) Приятная сторона путешествий – это возвращение домой!

(ДВ) О да. Как здорово возвращаться во Францию! Работая международным экспертом, я много путешествовала, добрых пять десятков лет. И я поняла, что жизнь во Франции ни с чем не сравнима. Те, кто ее вкусил, уже не смогут жить в другой стране.

(14)

По-прежнему Россия!

(АЖ) Среди самых важных ваших поездок – Россия. Но, может быть, прежде чем поговорить о самой стране, мы могли бы упомянуть знаменитых современных русских художников? Кандинский умер незадолго до того, как вы открыли галерею, – вы с ним не пересеклись. Но все же познакомились с его женой…

(ДВ) Нина Кандинская казалась поверхностной – светская дама, кокетливая, остроумная, – но она была очень правильным человеком. Несмотря на внешние проявления, она была замечательной: порядочной и проницательной. Я ее очень любила. Она посвятила себя живописи мужа. Основала Премию Кандинского, чтобы поощрять абстракционистов. Мы с ней так и познакомились: когда Поляков получил Премию Кандинского еще с одним художником.

Нина много сделала для прославления мужа. Они жили в Нёйи, и она осталась жить там, в роскошной буржуазной квартире, и после смерти Кандинского. Оттуда был виден Булонский лес.