Расческа для Лысого - Мария Зайцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она хочет что-то сказать. Наверняка, что-нибудь дерзкое, как обычно. Ну не нежности же мне от этой ведьмы ждать?
Я и не жду. Наклоняюсь и целую, сразу ощущая, как на меня небо обрушивается. Накрывает с головой, последнее соображение выбивает.
И проблеском дополнительного кайфа – ее тонкие пальчики, с готовностью зарывшиеся в короткие волосы на затылке. Ноготки царапучие. И стон, долгий и горячий.
Я не помню, когда успеваю от джинсов избавиться, не тем голова забита. Мне срочно, просто срочно надо ее везде целовать, трогать губами, облизывать, всасывать кожу, так, чтоб все вокруг, все в мире знали, чья она, чтоб ни одной мысли ни у кого, чтоб она сама, плохая девчонка, тоже смотрела на себя и знала, знала, знала…
Она вцепляется в мои плечи сильнее, запрокидывает голову, когда ощущает в себе. Сжимает бедра крепче, стискивает внутри так, что становится еще жарче. Между бровей тонкая складочка. Больно? Больно?
Я не могу тормозить. Просто не могу. Давай, малех, потерпи чуток. Я потом залижу все.
Я смотрю в ее глаза все то время, пока двигаюсь, не могу оторваться. Жадно ловлю любые, самые крошечные изменения. Кайфую не столько даже от того, что наконец-то она моя, что я делаю с ней все то, о чем мечтал, пока был вдали от нее эти три гребанных месяца. Нет, больше кайфа от выражения ее лица. От того, как она растерянно и возбужденно приветствует тихими стонами каждое мое движение, как губы раскрывает, как глаза закатывает. У нее потекла тушь, остатки вчерашнего макияжа придают нежному девичьему личику грязной порочной красоты. Такой, какую хочется брать. И пачкать еще сильнее, развращать, доводить до самого края, до бездны, до дна топи. Самое темное в мужиках будят такие вот девочки с невинными лицами и размазанной краской. Самое страшное. И я не исключение. Я наклоняюсь, ускоряясь и жадно захватывая губами кожу шеи, делая больно. Везде. Потому что сильно двигаюсь, жестоко и долго. Потому что кусаю, оставляя следы, уже мало контролируя себя.
А она не вырывается, не отталкивает зверя.
Наоборот, обнимает крепче, отвечает на укус поцелуем, на жесткость – покорностью. Словно на инстинктах знает, как надо правильно, как будет лучше.
И в итоге получает то, что хочет. Как всегда. Как всегда.
Я смотрю, как она кончает, и это, сука, красиво. Так красиво! Я никогда такого не видел раньше. Только с ней. Только она.
Я срываюсь за ней следом, жадно догоняя, и это такое удовольствие, что на какое-то время даже сознание отключается. Я обнимаю ее, сжимаю крепко-крепко, ловя последние сладкие судороги, и вдыхаю запах ее волос.
И это продлевает кайф.
Усиливает.
А потом, когда мы без слов лежим и делим одну сигарету на двоих, потому что наглая девчонка вытаскивает ее у меня изо рта, а я в таком отходняке, что даже препятствовать не могу, я лениво думаю, что, пожалуй, самый классный способ прожить остаток жизни вот так вот, с ней. В постели.
Ленка шевелится, бормочет, что надо в душ, поднимается и шлепает в ванную. Она все еще в юбке и расстегнутой толстовке.
Я любуюсь, и, кажется, опять завожусь. Ленка решает прихватить что-то из сумки и роняет ее на пол.
И я смотрю на рассыпавшиеся бабки. Не особо много, но даже навскидку больше, чем обычно платят гоу-гоу за смену. Так платят девкам, которые в привате делают минет клиентам. И не только минет.
Ленка начинает собирать деньги, а я не могу оторвать взгляда от ее пальцев. И от купюр в ее руках. И злоба, черная и жуткая, что медленно поднимается во мне, нихрена не давая времени на раздумья.
Глава 27
Ленка
– Слушай, а почему ты тогда не взяла у меня деньги?
Голос Миши, одновременно напряженный и показательно равнодушный бьет по и так истрепанным в ноль нервам очень не вовремя. Я как раз пытаюсь бабки с пола собрать, ругаясь про себя, что вообще эту гребаную сумку тронула.
Застываю и поднимаю на него взгляд. Сидит, откинувшись на спинку кровати, в том же самом положении, и сигарета в руке. Такой большой, опасный зверюга. И взгляд прям… Соответствует. Я невольно засматриваюсь, залипаю на его татухи. И только через полминуты понимаю, что он спросил. Вернее, не так: ЧТО он спросил.
Перевожу взгляд на деньги в своих руках. Сопоставляю. И охереваю.
Хотя, в принципе, с чего охеревать? Все можно было понять еще тогда, когда он мне в первый раз бабки сунул.
В голове внезапно становится гулко и пусто. Очень знакомое, очень тупое, очень опасное состояние.
После такого я обычно делаю всякую херню.
Понимаю, что молчу уже долго, и что надо бы что-то сказать, но, блин, даже не знаю, что! Дядя Миша, ты – мудак? Неинформативно, как сказала бы Полька.
Пока я раздумываю, он продолжает. Уже со злостью. Видно, мое молчание не нравится.
– Почему ты не взяла мои бабки тогда, а теперь спокойно берешь? Чужие?
– Потому что я их заработала, – говорю я самое очевидное. Правду. Я их реально заработала. Честно. Мне себя не в чем упрекнуть. В отличие от него.
– Хороший заработок, – кивает он, – много пришлось… Трудиться?
Мне эта заминка уже понятна. Ну не дура же, окончательная. И в пустой голове появляется первая эмоция. Злость, само собой. Я уже не помню, насколько мне было хорошо буквально полчаса назад, насколько хорошо было всю эту ночь. Спокойно и правильно мне было. Как никогда раньше. Острой нотой сожаление, что больше такого не будет. Словно дали невозможную вкусноту попробовать, а потом силой забрали. Простреливает и забивается другим.
Забываю о его хриплом шепоте, обезоруживающем. Таком, что веришь. Реально веришь, что что-то чувствует. Что не просто так у него ко мне. Когда просто так, не делают того, что он делал. Не смотрят так, не говорят так мучительно, словно жилы выматывают из тела. У меня небольшой опыт во всем этом. Но даже я понимаю, что не просто так.
И вот теперь, осознавая его слова, я ощущаю невозможную боль. В первую очередь, от того, насколько сильный контраст, насколько глубоко падение. Так что нет, первая эмоция – не злость. Первая – боль.
А потом уже – злость.
Я встаю, аккуратно складываю деньги в сумочку. Показательно, не торопясь. И, прямо смотря
