Красный дракон - Томас Харрис

Теперь Фрэнсис Долархайд играл на полу в окружении множества ног. Фрэнсис играл в машинки с бабушкиными пластинками маджонг, обвозя их вокруг узловатых старческих ступней, похожих на скрюченные корни.

Миссис Долархайд удавалось содержать в чистоте одежду своих постояльцев, но ей никак не удавалось побороть их привычку снимать тапочки.

Старики сидели целыми днями в гостиной и слушали радио. Миссис Долархайд поставила для их развлечения маленький аквариум с рыбками и пригласила плотника настелить поверх паркета линолеум — кто-нибудь из стариков непременно страдал недержанием мочи.

Они сидели рядком на кушетке и в креслах на колесиках и слушали радио, глядя давно выцветшими глазами на рыбок или куда-то вдаль, видя там ими кого-то или что-то из далекого прошлого.

Фрэнсис на всю жизнь запомнил шарканье ног по линолеуму в жаркий день, запах тушеной капусты и помидоров, доносившийся из кухни и эту ужасную вонь — так воняет от долго пролежавшего на солнце пакета из-под сырого мяса. Так воняло в доме бабушки от стариков. И еще там никогда не выключали радио.

«Если хочешь постирать.

Надо „Ринсо“ покупать…» Фрэнсис все время торчал на кухне, потому что поварихой у бабушки работала Королева-мать, с детства прислуживавшая семейству Долархайдов. Иногда она приносила Фрэнсису в кармане передника сливу и называла его «маленьким соней-опоссумом». На кухне было тепло и уютно.

Но вечером мамаша Бейли уходила домой…

Пятилетний Фрэнсис Долархайд лежал в постели на втором этаже бабушкиного дома. Окно было занавешено черными шторами. От японцев. Он не мог произнести слово «японец». Фрэнсису хотелось в туалет. Но он боялся темноты.

Фрэнсис позвал бабушку, которая спала внизу:

— Бе-бе…

Фрэнсис блеял, как козленок.

Он звал, пока не утомится.

— Пыжалста, бебе…

Вдруг ему на ноги брызнула тонкая, горячая струйка. А потом стало холодно, и ночная рубашка прилипла к телу. Фрэнсис не знал, как быть. Он глубоко вздохнул и повернулся лицом к двери. Ничего не случилось. Он опустил ноги на пол, встал. Рубашка словно приклеилась к ногам, щеки пылали от стыда. Фрэнсис кинулся к двери. Наткнувшись на ручку, он шлепнулся на пол, но моментально вскочил и ринулся вниз по лестнице, цепляясь за перила. Он бежал к бабушке! Подкравшись в темноте к ее постели, Фрэнсис забрался под одеяло, в тепло…

Бабушка повернулась. Ее тело напряглось. Фрэнсис почувствовал, что спина, к которой он прижимался щекой, словно окаменела. Затем раздался шепот:

— В жижни не шлыхала…

Нащупав на тумбочке вставную челюсть, бабушка засунула ее в рот и причмокнула.

— В жизни не слыхала о таком мерзком грязнуле! А ну, вылезай, быстро вылезай из моей постели!

Бабушка включила ночник. Фрэнсис стоял и дрожал. Она провела пальцем по его бровям и увидела кровь.

— Что-нибудь разбил?

Он мотнул головой, и на бабушкину рубашку попало несколько капелек крови.

— Наверх. Живо!

Он взбирался по лестнице в кромешной темноте. Свет он не мог включить — выключатели были очень высоко и до них могла дотянуться только бабушка. Фрэнсису не хотелось возвращаться в мокрую постель. Он долго стоял в темноте, держась за верхние ступеньки лестницы. Ему казалось, что бабушка не придет. Чудовища, притаившиеся в самых темных углах, в один голос утверждали, что она не придет.

Но она пришла и щелкнула где-то под самым потолком выключателем. В руках бабушка держала кипу простыней.

Перестилая постель, она не обмолвилась с Фрэнсисом ни словом.

Затем бабушка схватила его за руку и потащила по коридору в ванную. Свет зажигался над зеркалом, и бабушке пришлось встать на цыпочки, чтобы достать до выключателя.

Она дала ему полотенце, мокрое и холодное.

— Сними рубашку и вытрись.

Запах лейкопластыря и щелканье портновских ножниц… Бабушка раскрыла коробочку пластыря, поставила Фрэнсиса на крышку унитаза и заклеила ему ранку под глазом.

— А теперь… — сказала она и прижала ножницы к его круглому животу. Ему стало холодно.

— Смотри, — сказала бабушка.

Она схватила его за голову и нагнула ее, чтобы он увидел свой маленький пенис, к которому подбирались раскрытые ножницы. Бабушка сдвинула половинки ножниц, слегка защемив ими нежную кожицу.

— Ты хочешь, чтобы я его отрезала?

Он попытался взглянуть на нее, но она цепко держала его голову.

Фрэнсис всхлипнул, из носа капнуло ему на живот.

— Хочешь или нет?

— Нет, бебе! Нет, бебе.

— Даю тебе слово: если ты еще раз испачкаешь постель, я его отрежу. Понятно?

— Да, бебе.

— Ты вполне можешь дойти в темноте до туалета и сесть на унитаз, как должен делать хороший мальчик. Делай по маленькому не стоя, а сидя. А теперь марш в постель!

В два часа ночи подул сильный ветер. Стало прохладно. Сухие ветки яблонь со скрипом гнулись к земле. Начался теплый дождь, он барабанил по стене дома, в котором спал сорокадвухлетний Фрэнсис Долархайд.

Лежа на боку, Фрэнсис сосал большой палец, его волосы намокли от пота и прилипли ко лбу и шее.

Он просыпается и слышит в темноте свое дыхание и тихий шелест ресниц. Его пальцы слегка пахнут бензином. Мочевой пузырь переполнен.

Фрэнсис шарит рукой по тумбочке, нащупывая стакан, в котором лежат его зубы.

Прежде чем встать с кровати, Долархайд всегда вставляет протезы. Потом он идет в ванную. Он не зажигает свет. Отыскав наощупь унитаз, Фрэнсис садится на него, как должен делать хороший мальчик.

ГЛАВА 27

Поведение бабушки изменилось зимой 1947 года, когда Фрэнсису было восемь лет. Отныне бабушка с внуком садились за общий стол со своими престарелыми жильцами. Бабушке прививали в детстве навыки гостеприимной хозяйки. Теперь она извлекла откуда-то серебряный колокольчик, надраила его до блеска и положила возле своей тарелки.

Следить, чтобы за обеденным столом царило оживление, а служанки проявляли расторопность, умело направлять разговор в нужное русло, поощрять одних гостей рассказывать остроумные истории, поднимающие настроение других — да это целое искусство, которое теперь, увы, почти забыто.

В свое время бабушка владела им в совершенстве. Ей удалось втянуть в разговор двух постояльцев, способных поддержать беседу, и трапеза слегка оживилась.

Фрэнсис сидел на хозяйском месте на противоположном конце стола, отделенный от бабушки рядом кивающих голов, а миссис Долархайд старалась разговорить своих подопечных. Она проявила большой интерес к свадебному путешествию миссис Флоудер, которая ездила в Канзас-сити, в очередной раз посочувствовала миссис Итон — та переболела когда-то желтой лихорадкой, и доброжелательно внимала нечленораздельным звукам, издаваемым остальными постояльцами.

— Правда, интересно, Фрэнсис? — восклицала бабушка и звонила в колокольчик, повелевая принести следующую порцию блюд. На обед подавали овощи и мясо, и бабушка устраивала несколько смен блюд, чем существенно затрудняла работу кухонной обслуги.

О несчастьях за столом не говорили никогда. Если кто-то проливал на скатерть суп, засыпал или попросту забывал, почему он сидит за столом, бабушка звонила в колокольчик и, прервав говорящего на полуслове, жестами показывала служанкам, что нужно сделать. Она старалась держать как можно больше прислуги. Разумеется, насколько позволяли средства.

Бабушкино здоровье ухудшалось, она похудела и теперь влезала в платья, которые были давным-давно убраны в сундуки. Некоторые наряды выглядели элегантно. Чертами лица и прической бабушка удивительно напоминала Джорджа Вашингтона, изображенного на долларе.

К весне ее поведение снова изменилось. Теперь она командовала всеми, кто сидел за столом, не позволяя никому вставить ни слова, и все время рассказывала о своей юности, проведенной в Сент-Чарлзе. Бабушка даже разоткровенничалась о своей личной жизни, надеясь, что это послужит благотворным примером для Фрэнсиса и приведет в восторг постояльцев.

В светском сезоне 1907 года бабушка слыла настоящей красавицей, и ее приглашали на самые шикарные балы, которые устраивались в Сент-Луисе, расположенном на противоположном берегу реки.

Бабушка утверждала, что ее история весьма поучительна. И пристально поглядела на Фрэнсиса, который скрестил под столом ноги.

— Я росла в то время, когда врожденные недостатки человека почти нельзя было исправить, — сказала бабушка. — Я имела успех благодаря своей чудесной коже и роскошным волосам. Сила воли и жизнерадостность помогли мне превозмочь физический недостаток, и мои некрасивые зубы даже стали, что называется, моей изюминкой. Это была как бы моя торговая марка, и я ни за что на свете не рассталась бы с нею!