Белая ворона. Повесть моей матери - Владимир Фомин

Я убедилась на практике, что огромную роль в выздоровлении пациента играет авторитет врача. Показывает мне больной упаковку витаминов и говорит: "Вот, помогло мне ваше лекарство, а другой врач выписал мне плохие таблетки". Я листаю карточку и вижу, что выписаны те же самые витамины, но в другой расфасовке. Также я замечала, что большую роль в выздоровлении играют не лекарства, а собственные защитные силы организма. Так была у меня больная престарелая женщина, которая перенесла уже три инсульта. Я лечила её, и наступало улучшение. Но в четвёртый раз, когда она вновь потеряла сознание, родственники больной врача не вызвали. Они устали с ней. Женщина была дальней родственницей с несносным характером. Без врачебной помощи она пролежала пять дней без сознания, естественно, без пищи и питья. Все готовились к похоронам, а на пятый день сознание возвратилось. Осмотрев её на десятый день, я увидела, что движения хорошо восстанавливаются в конечностях и без врачебной помощи. Это заставило меня глубоко задуматься о необходимости (бесполезности) врачебной помощи. Три раза она лечилась медикаментами, четвёртый раз – только вынужденным воздержанием от пищи и питья. Потом я видела интенсивное лечение капельницами в неврологическом стационаре, а результат был хуже, чем у меня на дому. Внутренний врач, данный каждому человеку, лечил лучше, чем все академики и профессора, придумавшие интенсивную терапию. Старый Гиппократ был прав. Правы были мои предки, которые не обращались к врачам, а лечились народными средствами и верой в выздоровление.

Я лечила не только городских больных. Ежемесячно один раз с бригадой врачей я выезжала в отдалённые сёла, где врачей не было, а был один медпункт на несколько деревней, куда больные обращались только в случае крайней нужды. У городских больных амбулаторные карты превращались в толстые тома. Больные регулярно лечились, принимая килограммы лекарств. У сельских больных амбулаторные карты содержали 2-3 листа, лечились они изредка и были здоровее городских. Следовательно, не количество врачей и походов в больницу определяет здоровье человека. Наблюдается закономерность: чем меньше врачебное вмешательство на ранних стадиях заболевания – тем лучше для пациентов.

Врачи, с которыми я работала, доказали всю вредность раннего лечения артериальной гипертензии на собственном примере. Доступная медицинская помощь была всегда под рукой, и их карманы были постоянно отягощены всевозможными средствами, снижающими артериальное давление. Под рукой был процедурный кабинет. В результате этого Тамара Семёновна Великанова умерла в 58 лет от множества ишемических инсультов и деменции. Людмила Мартиновна Гульбе умерла скоропостижно в 61 год от кровоизлияния в мозг, Белова Мария Ивановна не дожила и до 50 лет, Жаров Алексей Васильевич скончался в 61 год от ишемической болезни сердца, у главного врача Кульповой З. Д. развился рак лёгких с метастазами в позвоночник, она не дожила до 60 лет и т. д. Врачи по сравнению с учителями не жили долго.

Ивановская область занимала первое место по заболеваемости в Российской Федерации, хотя укомплектована врачами была гораздо лучше других областей. Тут возникала совсем уже кощунственная мысль: уж не от большого ли количества врачей зависит высокая заболеваемость? Чем больше врачей – тем больше больных.

О случае самоизлечения от рака мне рассказывал замечательный хирург, честнейший человек, Анисимов Сергей Васильевич. Оперируя по поводу рака желудка больного, врачи заметили, что опухоль распространилась на все органы брюшной полости, поражены метастазами печень, селезёнка, поджелудочная железа, брюшина. Это была последняя четвёртая стадия рака, больной был не операбелен. Живот зашили, ничего не делая, и, выписав больного домой, сказали: "Всё в порядке. Теперь ты здоров". Так полагалось говорить, чтобы оградить больного от отчаяния и не приносить ему дополнительные страдания. Больной жил в Заволжске и приехал в больницу только через два года, чтобы сдать книгу, которую взял дочитывать при выписке и забыл вернуть. Он был совершенно здоров и даже на учёт к онкологу не встал, потому что ему сказали, что он здоров. Сказали – и выздоровел. Так велика сила слова, сила убеждения, вера. Но не всем это дано. Когда Христос говорил, что вера горы сдвигает, он говорил о вере, которая сдвигает горы в сознании, а это самые тяжёлые горы. Только безумец будет пытаться сдвинуть верой горы, приросшие к Земле. Христос говорил притчами и метафорами только для того, чтобы подчеркнуть силу и возможности веры.

Человек не хочет расставаться со своими заблуждениями, если они ему приятны. Легче таблетку в рот закинуть, чем вести правильный образ жизни. Довольно часто после проведённой с больным беседы, когда я считала, что убедила его, он спрашивал: "А что же вы мне всё-таки назначите?" Увы, больной верил в силу медикаментов. Приходилось назначать то, во что он верил, но я упорно отговаривала больного от посещения больницы, от лекарств, говоря, что каждое из них имеет побочное действие, и поэтому надо как можно меньше принимать их, и даже витамины лучше извлекать из пищи, чем из аптеки. Мне всегда было жаль их денег – лучше бы они их потратили на фрукты. Было всегда жаль и государственных средств, в таких огромных количествах тратящихся на содержание больниц и поликлиник. Разумнее было бы от лица авторитетных лиц постоянно вещать по радио, писать в газетах, что здоровье находится не в руках врачей и не в аптеке, а сохраняется самим пациентом. Так можно сдвинуть эти горы зашлакованности разума заблуждениями.

Работая на полторы ставки, я уставала до изнеможения, получая хроническую психотравму. Чужое горе, а часто и бесполезность моей работы угнетали меня. Я приходила домой, бросалась на диван, а в голове были всё те же мысли: "Правильно ли я поставила диагноз? Стало ли лучше тяжелобольному?" И я хваталась за книги: многотомное руководство по нервным болезням и др. Мои пациенты часто обращались ко мне с неврозами (я тогда работала и за психоневролога). Они получали хроническую психотравму на работе и в семье, и я мало чем могла помочь им. Им нужно было или выйти из конфликтной обстановки, или изменить своё восприятие жизни. Для психотерапии мне нужно было время. Однако, на каждого больного отпускалось только 12 минут.

Больные меня не только любили, некоторые из них смотрели на меня как на Бога, когда я навещала их на дому. Лучше бы они меня ругали, чем мне видеть эти ждущие помощи глаза. Я сгорала от стыда, так как знала, что многим из них я не могу помочь. Особенно тяжело было смотреть на молодых людей, страдающих таким неизлечимым заболеванием, как рассеянный склероз. Сказать, что они безнадёжны, и пусть меня больше не вызывают, было нельзя. Поэтому приходилось искусно врать годами, чтобы поддержать их веру в выздоровление. Я тратила свои энергетические ресурсы, зная, что подрываю своё здоровье. Неврологическим больным я всегда рекомендовала выходить из конфликтной ситуации, например, перейти на другую работу, развестись, если в семье были постоянные конфликты. Я очень хотела по своему же рецепту уйти со своей работы, завидовала ткачихам: отработать бы свои 8 часов и откинуть копыта на диване, и не видеть чужого горя, которое беспокоило меня почти также, как своё. Но я не могла, так как с детства было привито чувство долга. Меня государство учило 6 лет в мединституте, мама и Марья Васильевна содержали меня 23 года, больные выхлопотали мне квартиру, следовательно, я всем должна, и нужно работать. Защитные силы моего организма резко снизились, и я приобрела массу хронических заболеваний и, ещё не уверенная в своей правоте, испытала всю бесполезность лечения и на себе. Мне не помогли ни большие дозы антибиотиков, ни физиолечение, ни лечение в Евпатории.

Энергия жизни тратилась на бесконечные конфликты с начальством. Времени не хватало на общение с больными, а мне приказывали делать подробные записи в амбулаторной карте, описывая подробно даже норму. Я же описывала только патологию, и то сокращённо – для себя, а не для комиссии, и длинное описание нормы заменяло написанием одной латинской буквы N. Я доказывала, что если буду расписывать подробно, то не смогу оказать качественную помощь больному, но начальству это было неинтересно, а нужна была видимость работы на бумаге. Мне делали замечание, что мои назначения недостаточны для лечения больных, не замечая при этом, что длительное интенсивное лечение, которое пациенты принимали у других врачей, было безрезультатно. Были конфликты и по другим причинам. Например, мне была выделена машина на один час в неделю утром для обслуживания неврологических больных на дому на всех отдалённых терапевтических участках. Но машину постоянно забирали то завхоз, то старшая медсестра, и я не успевала обслужить все вызова. Когда у заведующего поликлиники Мишагина В.Ф., моего однокурсника, тяжело заболела дочь, он брал служебную машину для поездки в Ивановскую областную больницу почти ежедневно. Когда я стала "качать права", он мне ответил: "Помнишь, что с твоим мужем сделали? Вот и с тобой это же будет". У меня в глазах потемнело, я это хорошо помнила всегда: с начальством конфликтовать нельзя, надо подчиняться, но подчиниться без ущерба для больных было невозможно.