В интересах всех фронтов - Сергей Ушаков

Ложусь на стекла кабины и вижу, как с земли навстречу самолету несется серия трассирующих снарядов. По углу сближения определяю: проскочим! Так и вышло. Снаряды прошли мимо.

Разорвалась первая фугасная бомба, и тут же в воздухе на мгновение вспыхнула первая ФОТАБ. За ней вторая, третья. Тонкая световая пленка, которой была накрыта цель нашими прожекторами, не позволила все увидеть. Детально зафиксирует результаты бомбометания фотоаппарат.

- Разворот! - скомандовал я летчикам. Задание выполнено, цель сфотографирована.

- Штурман, - спросил меня командир, когда отошли от цели и взяли Курс на обратный маршрут, - разобрался в результатах бомбометания?

- Нет, - откровенно ответил я. - Но видел много пятен разных размеров и оттенков.

- Если такой пейзаж нарисован в заданном районе, то художникам кое-что полагается, - пошутил Александр.

В обратном полете работы совсем мало. Пройдя линию фронта, настроил радиополукомпас на приводную радиостанцию, сместил антенну на величину угла сноса, создаваемого ветром, и летчики точно вышли на Клин.

Посадку произвели последними. Когда техники выключили моторы, прямо к трапу подошел офицер штаба полка капитан Медынцев с незнакомым человеком.

- Заместитель начальника разведотдела штаба АДД, - сказал капитан. Прибыл за результатами фотоконтроля.

- Подполковник Таланин, - протягивая руку, представился офицер высшего штаба. - Ждать, когда проявят фотопленку, не буду. Кассету заберу в Москву, там и обработаем.

- У нас специалисты тоже опытные, - попытался возразить я.

- Но в Москве торопятся. Предварительные результаты будем докладывать командованию АДД по негативу. Данные по итогам бомбардировочного удара ждут в Ставке. Назовите только высоту фотографирования и боевой курс, - попросил Таланин.

Я доложил данные фотографирования. Не знал тогда, что много лет придется работать мне в тесном контакте с Иваном Михайловичем Таланиным, человеком прекрасной души, большим специалистом авиационной разведки.

Утром, после завтрака, меня вызвал командир полка и приказал явиться к командиру дивизии. Через три-четыре минуты я уже докладывал о своем прибытии.

- Не вышло ничего, товарищ Ушаков, - сказал полковник, выходя из-за стола мне навстречу. - Просьба ваша не удовлетворена. Получено приказание об откомандировании вас в распоряжение главного штурмана. Вот телеграмма.

В телеграмме предлагалось после оформления перевода изучить в соседней дивизии американский самолет Б-25, который был там на вооружении, и ознакомиться с организацией боевой работы. А 31 августа поездом я уже следовал в Москву. Купил свежий номер "Красной звезды" и сразу обратил внимание на очерк писателя Николая Тихонова под названием "Ленинград в августе". Вот что было сказано в очерке о действиях по фашистам экипажей АДД:

"В одну августовскую ночь над всем районом их расположения вспыхнули огромные осветительные лампы и рев многих моторов покрыл ожесточенную стрельбу зениток. Это было нашествие могучих бомбардировщиков, прорезавших ночь во всех направлениях. Если бы немцы обыскали ленинградские аэродромы, они бы не нашли этих кораблей. Они, как в легенде, взялись из-под земли. Но они действовали, как судьи, как каратели и мстители.

Все, что было спрятано в этом районе - батареи и склады, блиндажи и площадки, - все взлетело на воздух.

Если бы можно было писать огненными буквами на августовском небе, "месть за ленинградцев", - то летчики написали бы именно это. Взрывы были непрерывны. Казалось, тьма, стоявшая над сухим светом слепящих ламп, изливалась водопадом металла на головы немцев. Этот небесный огонь пожирал землю, на которой метались немцы. Как ни прятались они, вжимая голову в плечи, их всюду находили ночные мстители. Когда отбушевал этот прибой воздушного океана, лампы догорели и тишина ночи прикрыла исполосованный взрывами, разваленный район, где остались груды разбитого барахла там, где были немецкие позиции.

Уцелевшие вылезли из-под руин, вероятно, ходили, не помня себя от страха, между орудий и трупов, думая, что эта кара, неожиданно упавшая на них, вся, что ночная ярость налета исчерпана за один раз. И они снова ошиблись.

Новой ночью повисли лампы и новые тонны металла, ревя, гудя, обрушились на то, что уцелело от предыдущего налета. Это походило на извержение вулкана. И опять самолеты взялись, как из-под земли.

Они прочесали немецкие позиции раскаленным гребнем. И зловещая тишина встретила утро там, где прятались фрицы, подло наносившие удары по Ленинграду, сияло утро, и ни одно орудие не стреляло по городу.

Так было наказано преступление судом советского народа и советского оружия".

Прочтя очерк, я невольно подумал, что хотя этот боевой эпизод и короткий, но он также - яркое свидетельство наступившего перелома в войне.

Будни, полные неожиданностей

На второй день после прибытия в штаб АДД я был принят командующим авиацией дальнего действия генерал-полковником авиации А. Е. Головановым. Вызвано это было тем, что главный штурман и возглавляемая им служба подчинялись непосредственно командующему.

Было около полуночи (штаб, службы и управления работали круглосуточно), когда я вошел в кабинет. Представился. Высокий, стройный, неторопливый в движениях генерал Голованов пожал мне руку:

- Еще раз поздравляю вас с присвоением звания Героя Советского Союза. (Поздравительную телеграмму я получил от Александра Евгеньевича в день награждения.) Прошу садиться!

Раздался телефонный звонок, и, пока генерал разговаривал, я успел его внимательно рассмотреть. Крупные черты лица, строгий и, может быть, даже суховатый взгляд, в котором вместе с тем было что-то притягательное. Говорил он не спеша и не повышая тона. Все это как-то сразу располагало, и я тут же освободился от скованности.

- Хочу вам задать один вопрос, - обратился генерал ко мне. - Скажите, почему вы так настойчиво просили оставить вас в полку?

- По двум причинам, товарищ командующий! - стараясь быть спокойным, ответил я. - Испытываю большую неловкость перед боевыми товарищами. Уходить от них, от каждодневной боевой работы сразу после того, как был удостоен такой высокой правительственной награды, на мой взгляд, неправильно.

- Это, пожалуй, так! - согласился генерал. - Лучше было бы повременить с назначением, но обстоятельства торопили. А какая еще причина?

- Считаю себя не подготовленным для работы в таком высоком штабе. Нет необходимого образования. Да и по складу характера пугаюсь работы в аппарате управления.

Генерал посмотрел на меня и тихо сказал:

- Война, тем более такая, которую ведет сейчас наша страна, для каждого ее участника является большой школой. И чтобы правильно решать боевые задачи, которые война ставит, во всех штабах и управлениях непременно должны быть люди с боевым опытом...