Тополь берлинский - Анне Рагде

— Я понял. Хорошо. Объясню Крюмме, что он попал в прошлый век.

— Крюмме?

— Я его так называю. Домашнее прозвище. Можно я буду так его называть при вас?

— Эрленд, только не подумай, что я имею что-то против, все дело в том, что Тур…

Эрленд открыл дверь на кухню, Маргидо следом.

Турюнн налила два стакана лимонада ему и священнику. Тот, попивая свой лимонад, улыбнулся Маргидо:

— Так быстро?

— Мы с вами сами можем выбрать псалмы и музыку. Решать предоставили мне.

Он хотел поскорее уехать и одним глотком опустошил стакан.

— Мы тут поговорили, — сказала Турюнн. — О Рождестве. Мы все втроем остаемся на похороны.

— Вот как?

— Да, мы обсуждали это как раз перед вашим приездом. Эрленд показал мне огромную гостиную с камином за маленькой гостиной с телевизором, она такая красивая! Отпразднуем там. Мы не будем дарить подарки и тому подобное…

— Хочешь, чтобы я приехал к вам на Рождество? Ты это имеешь в виду?

— Не будет подарков? — встрепенулся Эрленд. — Об этом я еще не в курсе.

— Да, — ответила Турюнн. — Не будем с ними суетиться. Это ради вашего брата, Маргидо. Раз уж Рождество. Почему не собраться всем вместе?

— Ради брата? Ты сейчас не про меня говоришь? — уточнил Эрленд. — Маргидо должен приехать ради меня?

— Нет. Сейчас я говорю о Туре. Ты, кажется, далек от нервного срыва, Эрленд.

— Не так уж и далек. Но я это тщательно скрываю.

Рождество на хуторе… Маргидо с трудом мог вспомнить, как выглядит комната с камином. Конечно, эта затея — сплошной маскарад, но что ему ответить?

— Вы предупреждали, что мне не понравится в этой семье. Я так понимаю, вам моя идея не близка?

И это она сказала при священнике. Что он после этого подумает?

— Но раз уж все равно Рождество… — добавила она.

— Как-то не пристало устраивать торжества, когда мать умерла. Я так думаю, — сказал Маргидо.

— Это будет не торжество, просто обед, — уточнила Турюнн. — Мы вовсе не собираемся зажигать факелы и украшать аллею санта-клаусами, если вы об этом говорите.

— По-моему, прекрасно, Маргидо, — сказал священник. — Посидеть за семейным столом, побыть вместе в горе и радости…

Пока он был в доме, звонила Сельма Ванвик. Запись на автоответчике свидетельствовала, что она не сдалась, хотела, чтобы он приехал к ней на Рождество и, если можно, купил спиртного. Все остальное она берет на себя. Он перезвонил ей, как только подбросил священника до дома.

— У меня вчера умерла мать, — сказал он. — Так что я не смогу прийти.

Она заплакала и, запинаясь, предположила, что теперь оба они в трауре и прекрасно понимают друг друга.

— Возможно, — ответил он.

Что он имел в виду?

— Я имею в виду только… Что точно не смогу прийти.

А как насчет Нового года? Этот вечер тоже можно замечательно провести вдвоем.

— Посмотрим.

Маргидо набрал полную грудь воздуха, открыл окно и запустил мороз в машину. Почему он не может отправить ее на все четыре стороны? У него нет к ней никаких чувств. Но, с другой стороны, он ничего не знал о том, чего избегал. Может, ему понравится быть чьим-то мужем?

Или он как Эрленд? Не в состоянии быть с женщиной? Вдруг он почувствовал неотступное желание посидеть в одиночестве в бане, прикрыть глаза от текущего соленого пота, прогреться до самых костей, заглатывать раскаленный воздух, не думать, не составлять никакого мнения.

Пропотеть, а потом заснуть — вот все, чего он хочет, выплеснуть все накопившееся вместе с потом и сразу заснуть.

В воскресенье после завтрака они с Эрлендом взялись за уборку в комнате с камином. Крюмме уехал за покупками, все магазины в Трондхейме в это воскресенье работали.

Комната была большой и помпезной, посередине стоял длинный стол, а вокруг — восемь стульев с высокими спинками и кожаными сиденьями. Бревенчатые стены покрашены в светло-зеленый, пол — из широких необработанных досок. На стенах развешано несколько тканых покрывал, а в огромном открытом камине висел здоровенный чугунный котел на толстой цепи. Плотные портьеры на двух больших окнах в конце комнаты тоже были вытканы вручную и спускались до самого пола. Разительный контраст с гостиной и тамошней изношенной мебелью шестидесятых годов. В этой комнате все говорило о благосостоянии и давних традициях.

В комнате стоял ледяной холод. Эрленд растопил камин. Других источников тепла не было. Повсюду шевелилась паутина, на стенах, под потолком, на подоконниках и вдоль пола. Они принесли воды и стали мыть пол, чтобы согреться.

— Где-то должны быть елочные украшения, в каком-нибудь сундуке, — сказал Эрленд.

— Думаю, не стоит перебарщивать.

Он рассказал о рождественском ужине, который они с Крюмме недавно устраивали дома в Копенгагене, как выглядел стол и что они приготовили. Эрленд был полон сил, в теле чувствовалась легкость, он прыгал по комнате с тряпкой в руках и даже не впадал в истерику при виде паутины — она была слишком старой и не представляла угрозы. Турюнн искренне надеялась, что Рождество удастся отметить в приятной обстановке.

Только бы отец не сорвался. Накануне вечером, после того как она помогла ему в свинарнике, он отправился прямо в контору и засел там.

— Готов обед, — сказала она. — Мясное рагу.

— Какой обед? — возразил он. — Уже вечер.

— Тебе надо поесть.

— Я не голоден.

— Ведь так вкусно пахнет!

— У меня масса бумажной работы, скоро сдавать годовой отчет.

Он стал копаться в кипе грязных бумажек с дыркой посередине.

— Собираешься работать в субботний вечер? — удивилась она. — Ну хорошо, делай, как хочешь.

На ее слова о том, что на Рождество приедет Маргидо, Тур никак не отреагировал. Но когда воскресным утром после работы в свинарнике он согласился позавтракать, Эрленд прошептал ей в коридоре:

— Пусть теперь заходит к нам, если захочет. Я пообещал Туру, что мы с Крюмме не будем обниматься в его присутствии. Маргидо вымаливал у меня это обещание на коленях. Так что Тур может быть спокоен.

— А что на это сказал Крюмме? Наверное, он подумал, что…

— Собственно говоря, Крюмме-то меня и убедил, что так надо. А я бы с превеликим удовольствием устроил настоящее шоу прямо посреди кухни в присутствии священника!

— Это как-то не по-взрослому.

— Не по-взрослому, согласен. Зато как это освобождает! Правда, теперь я понимаю, что этот священник воспринял бы действо без истерики, он показался мне приличным человеком. А при разумной аудитории смысл подобных выпадов совершенно теряется. К сожалению.

В комнате с камином стоял длинный буфет, в котором хранились обеденные тарелки и бокалы. Отсюда-то они и взяли кофейные чашки, когда приехал Крюмме.

— Правда, здорово? — спросила Турюнн, поднимая стопку тарелок с узкой золотой каемкой по краю. — Здорово, что Крюмме приехал? Хотя вы и не можете тискаться прилюдно?

— Ужасающе и великолепно. Но, кажется, ему трудно наблюдать меня здесь. Видеть во мне крестьянского парня. Теперь он представляет меня в коротких штанах, босоногим, жующим соломинку. Я обещал ему как-нибудь прогуляться на сеновал, но там так чудовищно холодно. Прямо как здесь. Давай прервемся, поищем скатерти.

Казалось, внешняя разруха — это лишь маска, за которой прячется истинное лицо дома. И дело не только в прекрасной комнате. Шкафы наверху были набиты скатертями и красиво сложенными занавесками, покрывалами, шерстяными пледами. Все, что они находили, было намного чище и пригляднее того, чем пользовалось семейство. Они обнаружили целый шкаф с половиками, совсем новыми. Эрленд собрал охапку и пошел вниз, Турюнн принесла скатерти, надо было проверить, годятся ли они в длину.

Они выкинули старые половики и постелили во всех комнатах новые, а для длинного стола нашли кремовую дамасскую скатерть. Она осветила всю комнату, блестящая скатерть с острыми заглаженными уголками. Видно, были времена, когда Анна еще держала марку.

— Завтра я куплю красивых салфеток и свечей, Крюмме этого нельзя поручать, он знает толк только в еде.

Они сошлись на датском свином стейке с черносливом и краснокочанной и цветной капустой.

Эрленд нашел-таки сундук с елочными украшениями. Он стоял в неиспользуемой спальне.

— Вот здесь годами лежала бабушка, — сказал он.

Турюнн долго смотрела на кровать, пыталась представить себе старую женщину, которая не вставала с постели три года и ела из кофейных чашек.

— А фотографии есть? — спросила она.

— Мы никогда не фотографировались. И когда в нашей семье кто-то умирал, он умирал окончательно. Смотри.

Он достал огромного Санта-Клауса, держащего щипцы для орехов.

— Я его хорошо помню. А вот и украшение для стола.

Оно было составлено из красных елочных шаров, такие же были и в ее собственном детстве.