Дети богов - Юлия Зонис

— Его-то за что?

Ответа я не ждал, но некромант ответил.

— Я, Ингве, довольно злопамятен. Когда издеваются надо мной, еще могу простить, хотя и не забыть. Но вот когда мучают моих друзей… Нили-то ладно, но от вас, Ингве, я не ожидал.

— И поэтому вы собираетесь меня пристрелить?

Иамен вздохнул.

— Поверьте, я был бы рад, если бы дело разрешилось иначе. Я искренне надеялся, что вы успокоитесь на Наглинге. По всему, вам следовало бы решить, что Тирфинг утерян навсегда, вернуться домой и мирно править дедовским королевством. Но вы упрямы, Ингве. Вы не оставляете мне другого выбора.

Я сделал еще шаг вперед, сжимая рукоять меча.

— Не двигайтесь, Ингве. Еще шаг — и я выстрелю.

Я скривил губы в невеселой улыбке.

— Что же вы, Иамен, так, по-касьяновски. Пистолет… Может, вытащите свою катану?

Некромант помолчал, как будто обдумывая мое предложение. Надумав, покачал головой.

— Не доросли вы, Ингве, до того, чтобы нам с вами клинки скрещивать. И, боюсь, уже не дорастете.

Вот значит как. Собаке — собачья смерть.

— Бросьте меч.

Наглинг брякнул о паркет. Странно, как я успел привязаться к мечу — вот без него я и вправду почувствовал себя голым. Стоять босиком на полу было холодно. От балконной двери тянуло сквозняком.

— Иамен, может, поговорим? Вы мне расскажите все, что знаете о Тирфинге и об этой истории с Рагнареком. Я ведь так и не разобрался, что к чему. Может быть, я пойму, что вы правы…

Я сообразил, что в голосе моем прорезались просящие нотки, и заткнулся. Иамен подумал еще немного и покачал головой.

— Нет, Ингве, поздно нам говорить. Как там у вас: норны спряли нить судьбы. Мне-то казалось, что можно спутать их пряжу, но, как видите, я ошибался. Жаль. Вы были мне симпатичны.

Был. Трусливое мое сердце…

— Можно один вопрос перед смертью?

— Да?

— Зачем вам понадобилось поить меня любовным зельем?

Иамен посмотрел на меня как-то странно.

— Какое любовное зелье, Ингве? Я же просто решил подшутить над вашим медведем-охранником. Мне казалось, вы так здорово подыгрываете…

— Ясно. Паршивые у вас шутки, Иамен.

И снова прежнее, почти неощутимое промелькнуло в его лице, будто что-то живое пробежало под маской. Показалось — или рука с пистолетом чуть дрогнула? Понять я этого не успел, потому что Иамен надавил на спуск. Хлопнул выстрел. Левый глаз мой пронзило острой болью. В затылок садануло чем-то твердым. Это, наверное, я грохнулся на пол — еще успело подуматься. Вырубился свет. И я умер.

Первое, что я почувствовал, был пронизывающий до костей ветер. Ветер дышал равномерно и свирепо над этой равниной, покрытой сухой травой. Я опустил глаза. Все такой же голый, я стоял на жесткой, как шкура ящера, земле. В правой руке я сжимал меч Наглинг. Я поднес пальцы к лицу. Крови не было, но на месте левого глаза обнаружилась дыра. Края дыры были гладкими, обтянутыми шрамом — как будто некромант стрелял в меня по меньшей мере год назад.

— Я мертв, — сказал я.

И повторил, роняя слова на ветер, пробуя их на вкус:

— Я — мертвый.

Ответом мне было молчание и свист вихря.

Я обернулся. Он был привязан к дереву — хотя никаких веревок или гвоздей я не заметил. Ветки образовывали поперечник, вдоль котрого тянулись его руки. Ступни прижимались к морщинистому стволу. Из левого бока торчало копье. Древко копья упиралось в землю. По выступающим из-под сухой кожи ребрам тянулись черные потеки. Грудь вздымалась медленно, так медленно, что, казалось — он давно должен был задохнуться. Однако Повешенный дышал. Дыхание пошевеливало волоски его усов и длинной седой бороды. Левого глаза у Повешенного не было — на месте его зиял черный провал.

Заметив, что я обратил на него внимание, Повешенный раздвинул темные губы и сипло произнес:

— Хорошо же тебя отделал Книжник.

Я подошел к дереву. Листвы на ветках почти не осталось — то ли ее сдуло ветром, то ли осыпалась сама. Дерево умирало. Ни одной зеленой веточки. Оставшиеся листья ясеня, бурые и сморщенные, шелестели неуверенно и печально.

— Это все, что ты можешь мне сказать? Негусто, папа. Почему «Книжник»?

Повешенный издал хриплый смешок.

— Потому что много читает. Почему бы еще? Вот мы с тобой, сын — какие из нас читатели?

Я почти обиделся: прочел на своем веку я не то чтобы слишком много, но и не мало.

— Что ты тут делаешь?

— Вроде бы правый глаз у тебя, сынок, зрячий? Не видишь, что ли — вишу.

— Зачем?

— Затем, что копье, пронзившее мой бок, подпирает готовый обрушиться Ясень. Затем, что жизнь моя поит его корни. Затем, что руки мои — его ветки, кожа моя — его кора, из раны моей сочится древесный сок.

Я присмотрелся. Он и вправду врос в дерево — вот почему я не заметил веревок.

— Чего ты от меня хочешь?

— Сруби старое дерево. Освободи меня.

— Но ведь ты умрешь вместе с ним?

— Я не боюсь смерти. Я боюсь гнили.

Я подошел еще ближе. По темной коре тянулись мокрые склизкие пятна. В ране Повешенного копошились черви.

— Что будет дальше? После того, как я срублю Ясень?

— Ага, значит, ты согласен?

— А что, тебе нужно мое согласие?

Повешенный попробовал кивнуть, но его затылок так плотно прирос к стволу, что кивка не получилось. Я хмыкнул.

— Ты тоже никому не приказываешь? Как Книжник?

— Время приказов прошло.

— Так все-таки — что будет потом?

— Разве Однорукий не говорил тебе? Мы не знаем. Спроси меч Тирфинг, он древнее нас. Он пережил не один закат и рассвет.

Я пнул ногой пучок сухой травы.

— У меня нет меча.

— Ты знаешь, где его найти.

— Нет, не знаю. Не предлагаешь же ты мне разыскивать его в ларце, зайце и утке, как старине Евгению?

Это я сказал уже со злости. Ну почему, Хель их забери, почему они все ведут себя так, как будто мне и вправду открыты какие-то тайны? И дед, и Однорукий, и Книжник-Иамен, а теперь еще и этот Повешенный.

Висящий на дереве скосил глаза вниз. Я проследил направление его взгляда. У корней дерева виднелось огромное дупло. Из дупла тянуло мертвецкой гнилью.

— Там?..

Повешенный снова прикрыл глаза.