Цвет крови - Деклан Хьюз

Я подошел к ней и поднял руку, чтобы коснуться ее лица. Она остановила ее, прежде чем она коснулась щеки, поднесла к губам, поцеловала и взглянула на меня.

— Ладно, — ответила она.

— Ладно, — повторил я и сел на кровать.

— Думаю, психотерапевт бы сказал… хотя я к ним не хожу, но это довольно очевидно… что, потеряв отца, я потянулась к другому мужчине, олицетворявшему для меня отца. Но я не так относилась к Року; вернее, не только так. Сначала… он не слишком меня привлекал, мы стали друзьями, затем влечение росло, хотя, как потом выяснилось, он уже давно в меня втюрился… Он находился в очень хорошей физической форме, у нас был замечательный секс… Не знаю… тихая гавань — вот о чем я всегда думаю, когда слышу упоминание о «подмене отца»; тихая гавань, почти что, мать твою, дом для престарелых…

— Но ведь твой отец таким не был, верно?

— Нет, наверное, нет. Да нет, наверняка не был. И он стал вдохновителем; вернее, мог бы им стать.

— Ты говорила, что Рок помог тебе поверить в себя. А отец тебе в этом не помогал?

— Он был очень… знаешь, старый стиль: если получаешь четверку — это очень плохо, нужно обязательно пятерку, и по всем предметам, иного от тебя не ждут. Со временем это тебя изматывает, ты ощущаешь, что не способна сделать что-то достойное его внимания и уважения. И не делаешь.

— Именно поэтому ты не пошла в медицину?

— Да, а вот Шейн занялся стоматологией. Я тогда злилась на отца. Но сейчас…

Она уронила голову на руки, прижала пальцы к глазам.

— Прости. Продолжай, — попросила она.

— Сексуальная жизнь твоих родителей. Ты сказала, что у них были отдельные спальни. Это из-за болезни отца или?..

— О Господи, да нет. Они не спали вместе, после того как ма… после того как… я думаю, отец завел роман или что-то в этом роде… По крайней мере я так предполагаю. Мать об этом никогда не говорила… во всяком случае, с того времени, как мы были подростками. Это было… я не знаю.

Она пожала плечами, покраснела, не желая, как, вероятно, и мы все, хотя бы приближаться к сексуальной жизни своих родителей.

— Что ты хотела сказать этим «После того как ма…»?

— После того как ма… все узнала. В смысле насчет его измены.

— Ты никогда не называла свою мать «ма», так? Такая модная девушка, как ты?

— Верно. Нет, я ее так не называла. Стивен так звал свою мать. Вот и я тоже иногда повторяла. Заразилась.

— Социальное падение. Вниз по лестнице крутой.

— Застрелись.

— Стивен Кейси. Был ли хоть малейший повод, который мог бы заставить тебя предположить, что он может сделать то, что сделал?

— Я до сих пор не могу в это поверить. Кроме всего остального… В смысле я знаю, что он мог подумать, что я сплю с ним из милосердия — вернее, кое-кто из его очаровательных одноклассников мог внушить ему эту мысль, — но в нем не было ни малейшей агрессии. Он был великолепным регбистом. Именно в это время я начала всерьез интересоваться этой игрой.

Она усмехнулась.

— Ты говорила, что парни, игравшие в регби, тебя не привлекали.

— Да. Но я соврала. Это же было до того, как я решила рассказать тебе о своем романе со Стивеном.

— Самое время сейчас признаться и в другом вранье.

— Никакого больше вранья, ваша честь.

— Значит, у тебя нет объяснения, почему он сделал это?

Она отрицательно покачала головой.

— В смысле вдруг в нем взыграла зависть: у людей больше денег, чем у меня, я добуду себе денег любым способом, — и в результате он оказался с мешком старых безделушек.

— Он надеялся украсть много денег, но присутствие ребенка, Марты О'Коннор, помешало ему, привело его в чувство, он запаниковал и убежал. И затем, осознав, какую кашу заварил — убил женщину на глазах ее мужа и ребенка, — он сделал единственно логичный шаг: покончил с собой.

— Не могу я в это поверить. Я не могу в это поверить, — повторяла Сандра.

— А тебе никогда не приходило в голову, что Стивена Кейси мог настроить Рок? Я знаю, его брак не был счастливым.

— Откуда ты это знаешь?

— Марта мне сказала.

— Неужели? Ну, тогда это, вероятно, правда. По ее предположению, отец хотел, чтобы жену убили? Ничего из того, что может сказать эта женщина, меня не удивит.

— Она тоже очень хорошо о тебе отзывается.

— Она никогда не давала мне шанса. Я на четвереньках перед этим ребенком ползала, но она так и не дала мне шанса…

— Она же была ребенком, ребенком с глубокой травмой — она ведь видела, как убили ее мать…

Сандра вдруг настолько возбудилась, что ее затрясло, горящие глаза налились слезами.

— Видишь ли, у нас у всех существовали свои беды.

Эмоции перевалили через край, рыдания вырвались оттуда, где они спрятались. Я подошел, чтобы обнять ее, но она покачала головой и выбежала из комнаты. Я слышал, как она, рыдая, бежит по коридору, затем хлопнула дверь. Подростковой симфонией она сама назвала это вчера. Похоже, для Говардов эта мелодия тянется из прошлого и далеко за подростковый возраст.

Я взглянул на часы: опаздываю на встречу с Дэвидом Мануэлем. Спустился по большой округлой лестнице. Подумал, не было ли чего-нибудь в комнате Эмили, что могло бы меня заинтересовать. Я вернулся через арку, прошел через задний холл и подергал двойные двери, которые послушно открылись. Слуг вокруг не наблюдалось, подобное меня удивило, но облегчило мою задачу. Впереди было темно. Я пошел по переходу, ведущему в бунгало, на каждом повороте включая свет, пока не нашел панель и не зажег все сразу. Я пару раз постучал в дверь Эмили, затем подергал ее. Комната оказалась пуста, все ее вещи исчезли — ни одежды в шкафу, ни обуви под кроватью. Лежал блокнот фармацевтической фирмы, но без всяких записей, или, если таковые и имелись, никаких вмятин на чистом листе я не заметил, так что не мог догадаться о содержании. Я провел обычный обыск: ящики, шкафы, прикроватный столик, матрас, постельное белье, — но абсолютно ничего не нашел. Обнаружил я только рябиновые ягоды на подоконнике от одного конца до другого. Еще несколько на ковре вдоль двери. Возможно, как и гелиотроп, эти ягоды содержали какое-то послание. Или Эмили просто стало очень скучно и она ушла, не успев усыпать всю комнату красными и зелеными ягодами.

В Рябиновом доме, когда я туда вернулся, все оставалось тихо. Я прошел по заднему коридору, увешанному эстампами с бегов, где у каждой двери имелся маленький фонтанчик со святой водой. Мне попались две великолепно меблированные викторианские гостиные с тяжелыми портьерами, мебелью красного дерева и фарфором и неизбежными портретами доктора Джона Говарда, к которому, вероятно, художники становились в очередь. Пара дверей оказались заперты, некоторые вели в пахнущие плесенью ванные комнаты; имелась там также спальня с коричневым кожаным диваном и письменным столом, стены ее были увешаны дипломами и грамотами, очевидно, принадлежавшими Говарду, затем комната, где свет не зажигался. Я распахнул дверь, прошел к окну и раздвинул шторы. Это была комната маленькой девочки с изображением Спящей красавицы на обоях. Там имелся прекрасный кукольный домик, плюшевый медведь и голубой поросенок с одним ухом, лежавший на подушке и как будто ожидавший возвращения хозяйки. В шкафу висели многочисленные платья и юбки, по размеру примерно на девочку лет одиннадцати-двенадцати, включая школьный фартук и килты в красную и зеленую клетку; в ящиках лежали топы, шорты и белье такого же размера. Нигде не было и намека на пыль — все выглядело свежим и чистым, пахло лавандой. Я прошел через комнату и присмотрелся к кукольному домику, стоявшему на столике около окна. Это была модель Рябинового дома — такую же я видел в комнате Эмили, но с двумя отличиями: за этим домом сзади не имелось сада, и крыша у него снималась. Я повернул домик и только успел поднять крышу и заглянуть внутрь, как распахнулась дверь за моей спиной.

— Какого черта ты здесь делаешь? Кто разрешил тебе шляться по дому?

В дверях стояла Сандра Говард в белой хлопчатобумажной рубашке, волосы стянуты назад, в лице ни кровинки, глаза сверкают.

— Я просто решил оглядеться, — ответил я, с трудом выдавливая слова. — Это была твоя комната?

— Разумеется, это не моя комната… да-да, моя, только давно, пошли отсюда скорее…

— Почему она так сохраняется? Как будто…

— Она вовсе не сохраняется, я уехала в школу, вот и все, и никакого «как будто», ничего, а теперь, ради Бога, убирайся отсюда!

Голос ее стал жестким, визгливым, грубым, с нотками истерии. Я прошел мимо нее в широкую дверь. Она постаралась не встречаться со мной глазами.

В холле я подождал, чтобы пожелать ей спокойной ночи, но она не появилась.

Когда я закрывал за собой двери Рябинового дома, перед моим мысленным взором стояли две картинки. Одна — загнанное выражение в глазах Сандры. Тень, набежавшая на ее внезапно помрачневшее лицо, когда она сказала: «У нас у всех были свои беды». На другой было то, что я увидел под крышей кукольного домика: Мэри и Иосиф, какие-то мужчины и ангел над детской люлькой; кукла Барби на четвереньках с дырой, обведенной красным, между ее раздвинутых ног; кукла мужчины на коленях между ее ног, за дырой. На внутренней стороне крыши написано крупно: «Я должна стыдиться себя».