Дикость. О! Дикая природа! Берегись! - Эльфрида Елинек

Владелица концерна в последний раз за сегодня открывает свой дипломат, что-то окончательно укладывает туда, потом снова защелкивает замок и передает дипломат шоферу. Ближайшие три дня она целиком посвятит охоте. Она с упоением погрузится в смерть зверей, эта фотохудожница! Олени и лани покатятся к чертовой бабушке. Эта женщина может быть частным лицом, потому что вообще-то бывает и официальным. Ровный, чистый небосвод, который в это день нам довелось сначала увидеть по телевизору («Австрия-картинка, то есть страна, которая является нам то живьем, то как собственное изображение»), заставляет ее на мгновение замереть от счастья, когда она выходит из дома, чтобы подышать. Великолепно! Как много людей не могут увидеть это именно сегодня! Почувствовать! Огненное земное царство во всей его привлекательности! Верно, бедняки не владеют той землей, на которой стоят, но разве это необходимо, чтобы наслаждаться? Нет, не в этом дело, просто они наслаждаются иначе, чем мы. Какая величественная крыша, эта природа, и как усердно приходится большинству людей отчищать свои башмаки, после того как они на нее ступили. Ведь квартирки у них маленькие, но чистенькие. Охранять природу: нет никакой другой земли, кроме этой, и неважно, что в нашем отечестве она в общинном пользовании. Там, внизу, в могилах, старики и дети, лежат рядочком и покоятся с миром, вот так и с ландшафтом на нашей планете: он то богат, то беден.

Обретя твердость в ходе своей служебной деятельности, и не только по отношению к просителям, тридцатилетний муниципальный служащий выходит в этот момент из своей машины под названием «гольф», которой вряд ли воспользовались бы игроки в гольф, ибо она определенно маловата, чтобы положить туда спортивную сумку и ракетки. Брюки из шерстяной ткани туго обтягивают его распухшие от сидячей работы члены. Волосы мелкими сероватыми локонами обрамляют лицо, и, распираемый тщеславием, он согласился бы пол подтирать собственными кишками, только бы ему позволили поставить ногу на следующую ступеньку карьерной лестницы. Стоя на этой ступеньке, он практически сможет выглядывать из чердачного окошка. А оттуда можно каждый день наблюдать, как жена гладит ему рубашки. Чтобы хоть кто-нибудь обратил на него внимание, он сегодня ставит машину недалеко от дома лесничего, за много километров от собственных привычек, собственного дома и собственной жены, которая нужна ему так же, как мастерская — его дому. Она спасает его от голодной смерти! Она полностью окружает его собой, чтобы на других женщин он вообще и не смотрел. Какой он тогда ласковый, прямо как ручной зверь, запертый в собственном садике! Он, гордость своей жены, способен одним движением руки спустить ее вниз по подвальной лестнице, если она по скудости своей не угодит ему жарким из легкого. Словно вампиры, сосут они друг из друга кровь и соки, и весь этот тарарам, на который люди так падки, нам показывают потом в виде сериала для семейного просмотра. Они смотрят на точное подобие друг друга. Они созданы по образу и подобию друг друга, как страховая контора, которой приходится брать за образец случаи из жизни, чтобы выставить счета по издержкам и долевой прибыли. Скоро, лет эдак в семьдесят пять, они смогут даже завести собственных детей!

Какая пропасть между ними и правдой, и до чего хорошо умеет телевидение в эту пропасть падать!

Телевидение реалистичнее, чем они, но они все равно храбро пытаются ему подражать. Завтра этот служащий снова примется порождать формуляры и принимать в своей служебной каморке человеческие развалины, которые год за годом за что-нибудь борются (за свою собственную подъездную дорожку к дому, за пристройку маленького гаража к дому и т. п.), отвоевывая то, что, получив, они никогда не смогли бы по достоинству оценить. Каморка мала, как ручеек, но если учитывать расход бумаги, то она — как хищная река. Сально ухмыляясь, он злоупотребляет своим служебным положением и в рабочее время занимается стрижкой ногтей. Вот так люди увеличивают свою жизнь за счет других и умудряются даже еще кое-что себе отрезать! Завтра пули полетят в зверей — с каким удовольствием этот чиновник поприсутствовал бы при этом! Звери, умирая, будут падать на землю, споткнувшись, как о препятствие, о собственное тело, податливо опадающее со скелета. Хотелось бы ознакомиться с этим зрелищем. Хозяева земли сегодня по-прежнему под надежной крышей, принадлежащей жене лесничего, — как величественно возвышается она над своей собственностью, с каким триумфом собственники, находясь там, облачаются в свое дорогое снаряжение. Таким людям не обязательно уродиться рослыми, они созданы не для прыжков в высоту. Они ни о чем другом не думают, кроме как о ближайшей минуте, даже самая ничтожная частица этой минуты принадлежит им, а сколько других людей тратят на них куда больше времени, которое им, правда, оплачивается. Наслаждайся жизнью, ибо она коротка. К ужасу деревенских жителей, они выглядят точно так же, как и всякие прочие люди. Ничто не омрачает их деяния, ничто не омрачает их дарования.

Эти на время разлученные со своими (частными) владениями, доставленные в этот близлежащий уголок на своих личных самолетах люди, внешне привлекательная компания, внутри которой только что опять затеявшая переодевание киноактриса играет роль светила, собрались сюда ради своего свободного времени, а также ради того, чтобы уничтожить свободное время жены лесничего. Но ведь ей самой это нравится. Хоть их и мало, но в них заключаются столь многие, что, перечисляя разнообразные виды их деятельности, описать этих людей невозможно, это получится, только если упомянуть звякающие атрибуты, находящиеся в их личном пользовании. Различные марки вина одна за другой выскакивают наверх из подвального хлама, остатки со дна выливают. Это стервятники, вокруг которых глянцевые журналы разбрызгивают специфический запах, стягивая горло чиновничьим женам литыми железными обручами. Жены тут же требуют себе от своих мужей чего-нибудь похожего, только по более дешевой цене. Телеэкран советует им не дурить и отправиться любоваться природой, но для наблюдения природы — этой гадючьей породы — существует (во имя денег) богатый ассортимент устройств, на которых можно ехать, попутно наслаждаясь природой. Так жить! Так держать! Итак, неважно — во дворцах или на собственных островах, для каждого рослого взрослого, едва он проснется, это было бы раем! Досягаемое таит в себе одно-единственное противоречие: кусочки меха, украшающие их шерстяные пальто в самых заметных местах, облицовка из натурального дерева у них в квартирах, малолитражки, укрытые в самодельных гаражах, построенных в кредит, или в крохотных пластиковых капсулах. Они охраняют все, что не противится их охране. Никаких норм не существует. То, что попросту принято, не отличаясь простотой, в массовом порядке проговаривается с помощью СМИ и тем самым проводится в жизнь. А здесь просто сельское местечко, в котором собирается эта первосортная поросль, эти флотские команды, эти человеческие эскадры (нет, не экскременты, не гнойники, не фурункулы). Как в глянцевом журнале, который может купить в киоске любая девчонка. Фотографы-любители, вооруженные слишком примитивной оптикой, тайком изготовляют снимки, сотканные из нитей света. Жена лесничего или ее муж, перетекая через край пухлой пеной своей краткосрочной значительности, прогоняют этих барышников прочь, а у тех нет крыльев, чтобы раскинуть их вширь. И рассеяться они могут только дома, у себя в спальне. Поникнув от стыда, они даже окно в машине опустить не решаются, решительно отчаливая в обратный путь.

Большинству все это уже известно, потому что все они читатели и зрители. Пьяная киноактриса, за которой скоро потребуется пригляд, а пока она еще сама за себя в ответе, стоит перед хозяйским зеркалом и расцарапывает себе лицо специальным электрическим прибором. Ей уже прожигали кожу лазерными лучами против старения. Но не бойтесь, любви это не помеха, она живет где-то глубже! Король универмагов, в котором она живет и который на ней женат, углубляется в жаркое. Он зажигает в душе жены лесничего тайное беспомощное пламя. Он — ее очаг, галерея во внутреннем дворике ее тела. Он подчеркнуто высоко ценит ее кулинарное искусство, которое, подобно горячему абажуру струит над столом свой свет. Он еще не слышал, как она играет на пианино. Никто не сжалится над хозяйкой, которая, как угасающий звук, отбрасывает на пол отсветы своего пламенного усердия. Бедные ее ноженьки. Кстати, киноактрису скоро наверняка стошнит. В чашке дробится жидкость, которая во время подъема по узкой деревянной лестнице остывает и тяжелеет. Кое-что вежливо отодвигают в сторону. Все посыльные живут в гостинице. Это очень мило. Трофеи в виде рогов каких-то овцеподобных животных — для украшения и питья — водопадом струятся по стенам. Головы карпатских медведей и муфлонов уже засунуты в багажники «мерседесов», капли крови вприпрыжку скатываются на дно фирменных автомашин. Кровь давно застреленных зверей, которые даже после смерти остались при своих владельцах, пузырится, дополняя полное безобразие этого мертвого дома. Вся свора скоро уляжется спать, а завтра, подозреваю, конечно, вновь пробудится. Находятся люди, которые помогают ей подкрепить силы. Жена лесничего считает свой дом какой-то священной базиликой, но эта базилика лишь временная, сиюминутная палатка для таких вот василисков, разбивающих зеркала силой своего взгляда. Завтра они все уедут. Завтрак спокойно ждет в холодильнике. Соседи ищут себе огорчений и в большинстве своем благополучно их находят. Сквозь слезы пялятся они через забор. Не делая скидки на малолетних и на их совсем иначе распланированные жизни (однако и здесь действующим лицом становится автомобиль, возникающий повсюду, где тропа жизни не слишком крута и не слишком камениста), они рассказывают своим детям о вежливости инакомыслящего по отношению к своему кредитору и о том, какой косой угол существует между бытием и неимением.