Мир Полудня (сборник) - Аркадий и Борис Стругацкие

– Простите, капитан, –  насмешливо сказал зеленоглазый, –  но все эти обязанности прекрасно могут выполнить воспитательницы.

– Простите, юноша, –  сказал Горбовский, –  но я полагаю, вам известны права капитана. Как капитан, я вам обещаю, что из воспитателей полетят только два человека. А главное  –  напрягитесь и попробуйте представить себе, как будут дальше жить ваши воспитатели, если они займут ваши места на корабле. Игры кончились, мальчики и девочки, перед вами жизнь, какой она бывает иногда, –  к счастью, редко. А теперь простите, я занят. В утешение могу сказать вам только одно: в корабль вы войдете последними. Все!

Он повернулся к ним спиной и с размаху наткнулся на молодого человека с тоскливыми глазами.

– Ох, простите, –  сказал Горбовский. –  Совсем забыл про вас.

– Вы сказали, полетят два воспитателя, –  осипшим голосом сказал молодой человек. –  Кто?

– Кто вы такой?  –  спросил Горбовский.

– Я Роберт Скляров. Я физик-нулевик. Но речь не обо мне. Я вам сейчас все расскажу. Но сначала скажите, кто из воспитателей летит?

Скляров… Скляров… Удивительно знакомое имя. Где я о нем слыхал?

– Камилл, –  сказал Скляров, принужденно улыбаясь.

– А, –  сказал Горбовский. –  Так вас интересует, кто летит?  –  Он оглядел Склярова. –  Хорошо, я вам скажу. Только вам. Летит заведующий и летит главный врач. Они еще этого не знают.

– Нет, –  сказал Скляров, хватая Горбовского за руки. –  Еще один… Еще одну. Турчина Татьяна. Она воспитатель. Ее очень любят. Она опытнейший воспитатель…

Горбовский освободил руки.

– Нельзя, –  сказал он. –  Нельзя, милый Роберт! Летят только дети и матери с новорожденными, понимаете? Только дети и матери с грудными младенцами.

– Она тоже!  –  сейчас же сказал Скляров. –  Она тоже мать! У нее будет ребенок… Мой ребенок! Спросите у нее… Она тоже мать!

Горбовского сильно толкнули в плечо. Он пошатнулся и увидел, как Скляров испуганно пятится, отступая, а на него молча идет маленькая тонкая женщина, удивительно изящная и стройная, с сильной сединой в золотых волосах и прекрасным, но словно окаменевшим лицом. Горбовский провел ладонью по лбу и вернулся к трапу.

Теперь здесь оставались только старшеклассники и воспитатели. Остальные взрослые  –  отцы и матери, и те, кто принес сюда свои творения, и те, кто, видимо, в смутной, неосознанной надежде тянулся к звездолету, медленно пятились, расступаясь и разбиваясь на группы. В люке, расставив руки, стоял Станислав Пишта и кричал:

– Потеснитесь чуть-чуть, ребята! Майкл, крикни в рубку, чтобы потеснились! Еще немного!

Ему отвечали серьезные детские голоса:

– Некуда больше! Все очень плотно стоят!

И густой голос Перси Диксона прогудел:

– Как так некуда? А вот сюда за пульт? Не бойся, маленькая, током не ударит, проходи, проходи… И ты тоже… И ты, курносый… Больше жизни! И ты… Так… так…

И холодный, звякающий, как железо, голос Валькенштейна приговаривал:

– Потеснитесь, ребята… Дайте пройти… Подвинься, девочка… Пропусти, мальчик…

Пишта посторонился, и рядом с ним появился Валькенштейн с курткой через плечо.

– Я остаюсь на Радуге, –  сказал он. –  Вы уж без меня, Леонид Андреевич. –  Глаза его шарили по толпе, отыскивая кого-то.

Горбовский кивнул.

– Врач на борту?  –  спросил он.

– Да, –  ответил Марк. –  Из взрослых там только врач и Диксон.

Из люка вдруг раздался смех.

– Эх вы!  –  с натугой говорил голос Диксона. –  Вот как надо… Раз-два… раз-два…

В люке появился Диксон. Он появился над головой Пишты, перевернутое лицо его было потным и ярко-малиновым.

– Держите меня, Леонид, –  прошипел он. –  Я сейчас свалюсь.

Ребята хохотали. Это было действительно очень смешно: толстый бортинженер, как муха, висел на потолке, цепляясь руками и ногами за карабины для крепления груза. Он был тяжел и горяч; и когда Пишта с Горбовским вытянули его наружу и поставили на ноги, он сказал, тяжело дыша:

– Стар. Стар уже…

Виновато моргая, он поглядел на Горбовского.

– Не могу я там, Леонид. Тесно, душно, жарко… Костюм этот несчастный… Я остаюсь здесь, а вы уж с Марком летите. Да и надоели вы мне, по правде сказать.

– Прощайте, Перси, –  сказал Горбовский.

– Прощай, дружок, –  сказал Диксон растроганно.

Горбовский засмеялся и похлопал его по позументам.

– Ну что ж, Станислав, –  сказал он. –  Придется тебе обойтись без бортинженера. Думаю, обойдешься. Твоя задача: выйти на орбиту экваториального спутника и ждать «Стрелу». Остальное сделает командир «Стрелы».

Несколько секунд Пишта ошарашенно молчал. Потом он понял.

– Ты что это, а?  –  очень тихо сказал он, шаря взглядом по лицу Горбовского. –  Ты что это? Ты Десантник! Что это за жесты?

– Жесты?  –  сказал Горбовский. –  Я не умею. А ты иди. Ты за всех них отвечаешь до конца. –  Он повернулся к старшеклассникам.  –  Марш на борт!  –  крикнул он. –  Иди вперед, а то не протиснешься, –  сказал он Пиште.

Пишта посмотрел на понурых старшеклассников, медленно бредущих к трапу, посмотрел на люк, из которого высовывались лица детей, неловко клюнул Горбовского в щеку, кивнул Марку и Диксону и, поднявшись на цыпочки, взялся за карабины. Горбовский подтолкнул его. Старшеклассники один за другим с нарочитой важностью и неторопливостью начали протискиваться внутрь, мужественно покрикивая: «А ну, шевелись! Подбери губы, наступят! Кто это там ревет? Головы выше!» Последней вошла та самая девочка в спортивных брюках. На секунду она остановилась и с надеждой оглянулась на Горбовского, но тот сделал каменное лицо.

– Некуда ведь, –  сказала она тихонько. –  Видите? Я не помещаюсь.

– Ты похудеешь, –  пообещал Горбовский и, взяв ее за плечи, осторожно втиснул в толпу. Потом он спросил Диксона:  –  А где кино?

– Все рассчитано, –  важно ответил Перси. –  Кино начнется в момент старта. Дети любят сюрпризы.

– Пишта!  –  крикнул Горбовский. –  Готов?

– Готов!  –  гулко откликнулся Пишта.

– Стартуй, Пишта! Спокойной плазмы! Закрывай люки! Мальчики и девочки, спокойной плазмы!

Тяжелая плита люка бесшумно выдвинулась из паза в обшивке. Горбовский, прощально махая рукой, отступил от комингса. Вдруг он вспомнил.

– Ай!  –  закричал он. –  А письмо?

В нагрудном кармане письма не было, в боковом тоже. Люк закрывался. Письмо почему-то оказалось во внутреннем кармане. Горбовский сунул его девочке в спортивных брюках и поспешно отдернул руку. Люк закрылся. Горбовский, сам не зная зачем, погладил голубоватый металл, ни на кого не глядя, спустился на землю, и Диксон с Марком оттащили трап. Вокруг корабля осталось совсем мало народу, зато над кораблем в небе кружились десятки вертолетов и флаеров.