История Рима от основания Города - Тит Ливий

(13) Персей хочет представить дело так, будто я составил заговор с целью его убить для того, разумеется, чтобы, устранив старшего брата, которому должно достаться царство по праву народов, по обычаю македонян и даже по твоему, отцовскому, как он говорит, решению, я, младший брат, занял бы место убитого. (14) Но при чем здесь тогда другая часть произнесенной им речи о том, что я почитаю римлян и что надежда на царство возникла у меня из-за уверенности в их поддержке? (15) Ведь если бы я считал, что римляне обладают такой властью, что могут поставить царем Македонии кого хотят, и полагался бы только на их доброе ко мне отношение, то зачем бы понадобилось мне братоубийство? (16) Чтобы носить диадему, обагренную кровью брата? Чтобы меня прокляли и возненавидели те самые римляне, которые, если и полюбили меня, то именно за мою подлинную ли, напускную ли порядочность? (17) Уж не полагаешь ли ты, Персей, что Тит Квинкций, чьему знаку или совету я будто бы повинуюсь, тот самый Квинкций, который сам так братски живет со своим братом, может быть вдохновителем затеянного мной братоубийства? (18) С одной стороны, Персей говорит, что в мою пользу не только расположение римлян, но и мнение македонян и согласие чуть не всех богов и людей, так что он даже не надеется быть мне равным в соперничестве. (19) И тут же, с другой стороны, он объявляет, будто я настолько ему уступаю во всех отношениях, что прибегаю к злодейству как к последней надежде. (20) Не хочешь ли расследования на таком условии: „Кто из двоих боится, как бы другой не показался более достойным царства, того пусть сочтут замышлявшим братоубийство”?

13. (1) Однако же проследим по порядку весь ход его так ли, иначе ли выдуманного обвинения. Многими способами, говорит он, я на него покушался – и все в один день. (2) Я хотел-де убить его среди дня после смотра, в потешном бою – убить (да помилуют боги!) прямо в день очистительного обряда! Хотел убить, пригласив на обед,– надо думать, ядом. Хотел, когда со мной пошли в гости вооруженные люди, зарезать брата. (3) Ты видишь, отец, какое было выбрано время для братоубийства: игрище, пир, гульба. А какой день? Священный день очищения войска, когда все проходили между половинами жертвенного животного, когда перед войском несли оружие всех былых македонских царей и только мы двое следовали верхом, тебя, отец, прикрывая с боков, а за нами следовало македонское войско. (4) Может быть, в прошлом я и допускал поступки, требовавшие искупления, но неужели я, очищенный от них священным обрядом, устремляя взгляд на положенное по обе стороны шествия жертвенное животное, мог перебирать в уме братоубийство, отраву, мечи, приготовленные для пирушки? А будь это так, то какими еще священнодействиями очистил бы я потом свою душу, замаранную всеми возможными преступлениями?

(5) Но Персей, ослепленный жаждою обвинения, хочет все выставить подозрительным и все перемешивает без разбора. (6) Ведь если я хотел отравить тебя за обедом, то что было бы нелепее, чем упорством в сражении и дракой рассердить тебя так, чтобы ты из-за этого, как и следовало ждать, отказался от приглашения на обед? (7) А уж если ты рассердился и не пошел, то что было делать мне: стараться ли тебя успокоить, чтобы поискать другой случай употребить все равно уже приготовленный яд, (8) или метнуться к другому замыслу и попытаться в тот же самый день, придя будто бы на пирушку, пустить в ход мечи? (9) Ведь если бы я только подумал, что это из страха смерти уклонился ты от обеда, то неужели я бы не догадался, что из-за того же страха ты и к себе на пирушку меня не пустишь?!

14. (1) Мне нечего стыдиться, отец, если в праздничный день, среди сверстников я выпил больше обычного. (2) Ведь подумай только, с какой радостью, среди какого веселья справлял я вчерашний пир, с ликованием, может быть, и неуместным, потому что в военной игре наша сторона оказалась отнюдь не слабее! (3) Это уж теперь несчастье и страх легко прогнали похмелье, а ведь если бы не это, мы, заговорщики, спали бы до сих пор непробудным сном! (4) Персей, если я собирался приступом взять твой дом и убить тебя, то разве не умерил бы я на один день свои возлияния, разве не удержал бы от вина моих воинов? (5) А чтобы не один я защищался с чрезмерным простосердечием, этот мой вовсе не зложелательный и не подозрительный брат говорит: „Знаю одно, обвиняю в одном: ко мне пришли в гости с оружием”. (6) Но если я спрошу, откуда ты это узнал, то тебе придется признать либо то, что мой дом полон твоих соглядатаев, либо то, что мои люди так открыто вооружались, что все это видели. (7) И вот, чтобы не показаться ни заранее все разведавшим, ни сейчас выдумывающим обвинения, Персей предлагает тебе, отец, спросить у названных им людей, было ли у них с собою оружие, чтобы, как в деле неясном, считать признавшихся уличенными. (8) Но почему, брат, не предлагаешь ты спросить, для того ли, чтобы тебя убить, взяли они оружие, по моему ли приказу, с моего ли ведома? Потому что ты хочешь представить все дело не так как следует из их признаний и как видно на самом деле. „Мы вооружились для защиты”,– говорят они. (9) Правильно они поступили или неправильно, они все объяснят сами, но не смешивай это дело с моим, оно не имеет к нему отношения! Или, например, объясни, собирались ли мы напасть на тебя открыто или тайно? Если открыто, то почему оружие было не у всех? (10) Почему только у тех, кто избил твоего лазутчика? (11) Если же тайно, то каков был у нас замысел? Чтобы, когда я, гость, уйду после пира, они вчетвером остались, чтобы напасть на тебя сонного? Но как они спрятались бы? Они вам чужие, они у меня на службе, они подозрительней всех, потому что уже участвовали в драке! Как они, умертвив тебя, ускользнули бы сами? Да мог ли быть взят с четырьмя мечами твой дом?

15. (1) Персей, почему бы тебе не бросить ночные небылицы и не перейти к тому, что тебя мучит, сжигает ненавистью? (2) „Почему откуда-то вдруг пошел разговор о твоем воцарении, Деметрий? Почему кому-то вдруг стало казаться, что ты более достоин наследовать отцовской удаче, чем я? Почему мою надежду на царство, такую твердую без тебя, ты делаешь сомнительною и шаткой?” – (3) так думает Персей, хоть и не говорит, это и делает его моим врагом, моим обвинителем, это наполняет твой дом и царство доносами и подозрениями. (4) Я же, отец, ни теперь не могу надеяться на твое царство, ни в будущем не должен притязать на него, потому что я младший, потому что ты хочешь предпочесть старшего и потому что не хотел я и не хочу показаться недостойным ни тебя, отец, ни всех македонян: (5) ведь недостойно добиваться царства своими пороками, а не скромностью, заставляющей уступать тому, кому принадлежат все права.

Брат, ты попрекаешь меня римлянами, превращая в вину то, что должно служить моей славе. (6) Я не просил отдавать меня в Рим заложником и отправлять меня в Рим послом. Ты, отец, отправил меня – я повиновался. Оба раза я старался не посрамить ни тебя, ни твое царство, ни македонский народ. (7) Стало быть, отец, ты виною тому, что я подружился с римлянами. Пока у них мир с тобой, до тех пор они и мне рады; если ж начнется война, то я, столь небесполезный заложник и посол отца, сразу стану злейшим их врагом. (8) И сегодня я не рассчитываю на благосклонность римлян – лишь бы она мне не повредила. Эта благосклонность возникла не во время войны, и не для войны она предназначена: я был залогом мира, я был послом для поддержания мира. Ни то, ни другое нельзя мне поставить ни в вину, ни в заслугу. (9) Если я допустил какое нечестие по отношению к тебе, отец, если какое злодейство против брата, то безропотно приму любое наказание. Но если я невиновен, то молю, чтобы меня, которого не смогло погубить обвинение, не испепелила ненависть.

(10) Не впервые брат обвиняет меня; но впервые – открыто и незаслуженно. Если бы отец сам на меня разгневался, то тебе, как старшему брату, следовало бы просить за младшего, добиваться снисхождения к ошибке молодости. Но там, где место прибежищу,– я вижу погибель. (11) Еще не проспавшийся после ночного пира, я схвачен для ответа по обвинению в братоубийстве. Я принужден сам говорить за себя, без защитников, без покровителей. (12) Если бы надо было защищать другого, я попросил бы время для размышления и сочинения речи, хотя опасался бы только за славу моего дарования! Не зная, зачем призван, я услышал твой гневный приказ отвечать на обвинения брата. (13) У него речь была заранее приготовлена и обдумана,– у меня же, чтобы понять, о чем говорится, было только то время, пока меня обвиняли. (14) Что мне было делать: слушать обвинителя или обдумывать защиту? Пораженный внезапной бедой, я едва мог понять, что на меня обрушилось; и уж подавно не мог сообразить, как защититься. (15) Какая осталась мне надежда, кроме той, что судит меня отец? Отец, если я в любви твоей и побежден братом, то, обвиняемый, в милосердии твоем побежден быть не должен. (16) Ведь я прошу, чтобы ты сберег меня – ради меня самого и ради тебя, а брат требует, чтобы ты убил меня для его спокойствия. Как ты полагаешь, что он сделает со мной, когда ты передашь ему царство, если уже теперь он хотел бы ублаготворить себя моей кровью?!»20