Десять посещений моей возлюбленной - Василий Аксёнов

– Какое ж скоро! И к зиме… Навалит снегу – и не покататься. По тракту только.

– Сопли-то морозить.

– А чё? – спрашивает.

– Ничё, – говорю.

– А то до Люськи, может, сходим?

– Один не можешь?

– Не могу.

– Она ж болеет.

– Райку больше слушай. Выйти-то сможет, может, если позовешь.

– Давай уж завтра.

– Насчет завтра, – говорит Рыжий, – не знаю… Мне надо в город будет ехать.

– Давно пеленки не стирал? – спрашиваю.

– Нет, – говорит. – Так чё-то… Зинка попросила.

– Ну, значит, нянчиться.

– Заткнись.

В угор поднявшись, к дому нашему приблизились. Рыжий, чтобы не помять и не намочить брюки, не сел на лавочку – стоять остался у ворот. А я, отталкивая от себя ногой радостно бросившегося ко мне Буску и скрестив в кармане пальцы на руке, в избу направился.

– Ты скоро?

– Да. Зайду и выйду.

Сумрачно в избе. Свет почему-то мама не включает. В очках, она сидит на диване, носок, натянув его на электрическую лампочку, штопает. Нинки и Коля-на дома нет. В клуб, на танцы, умотали. Кино там было. «Брак по-итальянски». Я его видел. Они – нет.

– Мама, – говорю.

Оторвала взгляд от заделья, на меня поверх очков смотрит.

– У? – говорит. – Не ждали, не гадали… Еще не утро, он уж заявился.

– Я ключ возьму от мотоцикла?

– Ты у отца уж лучше спрашивай…

– А где он… спит?

– Прилег вот только что… Китай все обсуждал.

Пошел я в другую комнату. Слышу:

Радио играет. Песни по заявкам. Людмила Зыкина поет. Про Волгу.

Вижу:

Подстелив под себя вверх черным мехом белый полушубок, лежит на кровати папка, не раздевшись. Спит, не спит ли, но глаза закрыты.

– Пап, – тихо говорю.

Молчит.

Тогда уж громче повторяю:

– Папка!

– Ну, – говорит, глаза не открывая.

– Можно…

– Чё можно? – спрашивает.

– …ключ возьму от мотоцикла?

– Бери.

Ну, думаю.

Пошел я на кухню. Взял со шкафа ключ. К двери направился.

– Долго-то не гуляй, гулёна, – говорит мама.

– Нет, не буду, – отвечаю.

– Скорей занятия уж в школе начались бы…

– Скоро.

На крыльцо вышел. Свистнул Рыжему. Вступил тот в ограду.

– Помоги, – говорю.

Мотоцикл из гаража вывели. Затем – по доскам через подворотню – из ограды. Заводить стал. Ногу об рычаг отбил – тот, мотоцикл, не заводится.

С горы поехали. И так, на скорости, не запустился. И свечи, вывернув, почистили. И поменяли их на новые. И прочихать, еще раз свечи выкрутив, пробовали. И подсасывали. Ни в какую.

– Зараза, сглазил, – говорю.

– Кто? – спрашивает Рыжий.

– Кто!.. Сам себя!.. Соврал тут Маузеру как-то, что не работает, что карбюратор не в порядке. И получил вот… по заслугам.

– А-а. Кто, – говорит Рыжий, – сглазил, тот и разглазить должен.

– Как?

– А я не знаю. Я ж не ведьма. Ты же ведь сглазил, ты и это…

– Ну, раз не знаешь, не болтай.

– А почему решил, что карбюратор?

– А что?

– Причина, может, в зажигании…

– Легче тебе от этого?

– Да мне-то…

Взопрев, как мыши, и измучившись, в гору вкатили мотоцикл – чуть ли не двести килограммов. В гараж поставили его.

Из ограды вышли. Я сел на скамейку. Рыжий стал рядом, возле палисадника и, покосившись в сторону темных окон нашего дома, закурил. Давно уже все в Ялани знают, что Вовка курит, как мужик, но он еще таится почему-то – по привычке.

Чуть отдышались, Рыжий предлагает:

– Может, хорька к кому-нибудь загоним?

– Оголодал?

– Да ради интереса.

– В чей огород?

– Хоть в чей.

– К Люське Маркеловой?

– Можно и к ним. А ты бы после ее вызвал.

– И накормил ее, твою красавицу, их же горохом или огурцами?.. Ты это здорово придумал. Нет, не хочу.

– Ну, в клуб пойдем?

– А чё там делать?

– А чё там делают!.. Обычно. Хоть поиграем в бильярд.

– Ага. В субботу-то… Там мужики… На водку состязаются. Обычно. До биллиарда не пробьешься.

– Ну, тогда, может, медовухи вынесешь… немного… То меня только заусило.

– Нет, не сегодня.

– А когда?

– Ну, будет время, – говорю. – Мне, кровь из носу, надо бы в Черкассы…

– А-а, – говорит Рыжий.

– Пешком пойду… Я обещал ей.

– А чё парней не попросил… Отвез бы кто-нибудь.

– Да неохота.

Молчим.

Далеко где-то гармошка играет, поют песню На муромской дороге стояло две сосны – с сеном отставились, так отмечают.

– Подожди, – говорит Рыжий. Сказал так, окурок бросил в палисадник и пошел.

– Ты куда? – спрашиваю.

– Да тут… я счас. Не уходи.

В Городской край, вижу, направился. За углом больницы скоро скрылся.

Сижу. Жду – чего, и сам не понимаю.

С листьев березы часто капает. И мне на плечи попадает. Чтоб пересесть или чуть сдвинуться – нет и на это даже настроения, терплю.

Полчаса прошло, не больше. Слышу: топот. Едет, вижу, кто-то на гнедом коне. Подъезжает, под березой нашей останавливается.

– Чё вытаращился? – спрашивает.

– Ты откуда? – удивляюсь.

С коня спрыгнул, за повод его держит.

– Мерзляковых, – говорит, – знашь?

– Это каких?

– Да кержаки-то.

– Они, Мерзляковы, – говорю, – все кержаки.

– Да в Городском краю живут, рядом с Пашкой Сотниковым. Дочь их, горбунья, в восьмом классе…

– Знаю, – говорю.

– Гость к ним из Ворожейки приехал верхом. Уже три дня у них гарцует, – говорит Рыжий. – Коня возле ворот держит, травы ему только приносят. И тятя с ними пил вчерась, домой чуть тепленький приперся. Метал стожок-то сёдня – помирал. С седлом вон даже. Поезжай.

– Да я куда на нём?.. И где оставлю его там?

– И стремена вон медные, почти что золотые… В лесу привяжешь… где-нибудь, перед деревней.

– Да уж.

Рыжий задумался. И говорит:

– Черный, с тобой, ли чё ли, прокатиться?

– Давай.

– Я, чур, в седле.

– Ну, ладно, – соглашаюсь.

Запрыгнул Рыжий в седло. Сидит. Ему папахи только не хватает.

– Ты подожди теперь… Сейчас я, быстро.

– Куртку какую-нибудь мне вынеси… А то в рубахе-то – прохладно… ишшо вспотел вон, дак и вовсе. Проехал чуть, и уже чувствую…

Забежал я в ограду, взял в гараже брезентовую куртку и солдатскую фляжку, подаренную мне когда-то моим самым старшим братом Геной, пошел в подсобку, налил там папкиной кружкой во фляжку медовухи – полную, в карман ветровки ее сунул. Вышел на улицу. И говорю:

– Ну, чё, поехали?

– Садись.

Запрыгнул я со скамейки на коня, за спиной у главного наездника устроился.

– Ты только рысью не гони… Да и галопом не пускай… то об седло я все себе раскокаю…

– Да не боись, – смеется Рыжий, надевая куртку. Надел.

Вцепился в куртку я – держусь.

Стегнул Рыжий коня. Рысью тот под гору пустился.

– Тише! – прошу.

– Да тока здесь… Проверить надо, как он на ногу…

Нормальный конь, и на ногу нормальный. На тракт выбрались. Едем.

– Хочешь? – спрашиваю.

– Чё? – отзывается Рыжий.

Подаю ему фляжку.

– А это чё?

– А ты попробуй.

– Ух ты! – попробовал.

– Не разом всю!

– Да нет, конечно!

Отпил Рыжий сколько-то. Вернул фляжку мне. И я выпил.

– Эх, хороша!

– А ты как думал!

– Васька давал Арынин… кислая.

В ельник вступили лишь и песню тут же затянули: я одну, Рыжий другую – ничуть нас это не смущает.

А медовуху в ельнике уже допили.

В Черкассы въехали. Совсем стемнело.

– Я уж, – говорит Рыжий, – тебя не стану дожидаться. То вдруг коня они там хватятся.

– Ладно, – говорю, – езжай.

– Дуське привет передавай.

– Хорошо, – говорю. – Передам.

– Пламенный. Может, и мне… Да нет, поеду.

Рыжий, пришпорив коня пятками, обратно поскакал. А я подался к Таниному дому.

В доме тихо. Света в окнах нет.

Постоял минут десять. Посвистел. Никто не вышел.

Ну, думаю.

Слышу, мотор работает около клуба. Туда направился. Здесь близко.

Клуб не велик, в нем нынче тесно. Девчонок восемь или десять. Парней чуть меньше. Лет от семнадцати, наверное, и младше.

И Таня тут. И Дуся тоже. Сидят они рядом.

Подошел к ним. Привет от друга Дусе передал. Та приняла, но посмеялась.

– И ему, – говорит, – пламенный. Не довезешь?

– Да попытаюсь.

Возле радиолы, что стоит на тонких, длинных ножках, сидит девчонка. Симпатичная. Семиклассница, быть может, вряд ли старше. Та, которая, когда мы с Рыжим первый раз сюда приехали, танцевала со своей подружкой, в мамкиных, скорее всего, туфлях. Сейчас не вижу, в чем – под стулом ноги свои спрятала, в тени. Да в сапогах резиновых, наверное, – как по погоде-то. Пластинку только что вот поменяла.

Падает снег. И это летом.

Пошли мы с Таней танцевать.

Смотрят все в нашу сторону. Никто больше, кроме нас, не танцует.

Закончилась песня. Опять ее девчонка эта ставит.

– Как, – спрашиваю, – ее зовут?

– Кого?

– А ту, которая за радиолой.

– Черкашина Наташка, – отвечает Таня. – Очень хорошая, смешная.

– Конечно, – говорю, – хорошая.