Крепостной Пушкина - Ираклий Берг

Солдаты толпами сновали туда-сюда, вынося всё, что казалось им ценностью (то есть буквально любой предмет), и офицеры старались организовать этот хаос. Все портреты галереи героев 1812 года успели спасти, равно как и картины из Фельдмаршальского зала. Знамёна полков, величайшие святыни, едва не повредили от усердия, но тоже вынесли без потерь. Малый тронный зал ободрали как липку, презрев ожоги, задымление и пламя. Спасли и трон, и прочие регалии. Картины, зеркала, мебель, статуи, люстры — дух истинной гвардии пробудился в солдатах, их охватил и заполнил азарт сражения со стихией, поэтому не только офицеры, но и сам государь неоднократно наблюдали игнорирование приказаний.

— Да оставьте его, братцы, господь с ним! — восклицал Николай при виде скрипящих от натуги гвардейцев и их попыток поднять тяжёлую старую, но те, ничего не слыша, упорно тащили её к выходу, пыхтели и ругались.

— Осторожно, сейчас балка обвалится, все назад! — кричал император, но павловцы лезли, помогая друг другу, на стену за очередной картиной.

Не раз и не два благодаря отваге гвардейцев, к собственной участи вполне равнодушных, в опасности оказывался сам государь, отказывающийся покидать очередное обречённое помещение, пока там находится хоть кто-то живой.

В дворцовой церкви дело вышло особенно жарко. Сначала вынесли святые мощи и ризницы, все самые ценные образа, огромную серебряную люстру и прочую утварь. Но на стенах оставалось немало икон, и местами их начинало облизывать подбирающееся пламя. Именно здесь, в святой обители, на некоторых солдат и служителей двора нашло своего рода исступление. Кто-то выкрикнул: «С нами Бог!», после чего на стены полезли почти все присутствующие.

Николай был здесь же (после, возвращаясь к воспоминаниям этого дня, многие отмечали, что государь успевал находиться как будто везде, особенно в самых опасных местах) и тщетно взывал к разуму, указывая спасать лишь то, что возможно. Но куда там. Апогеем отваги безумия стало спасение образа Спасителя с вершины иконостаса, куда лестница не доставала и где уже немного горело, почему он прямо запретил туда даже подходить. Двое солдат, добравшись до конца лестницы, полезли далее с ловкостью необыкновенной, цепляясь за украшения, карнизы, за всё, способное выдержать вес, и сняли-таки образ. После чего, обожжённые, но довольные, продемонстрировали добычу императору, только сейчас обратив на него внимание. Растроганный и гордый за них Николай тут же поручил выдать каждому по 300 рублей.

Со стороны Эрмитажа дела обстояли тяжело, но терпимо. Все распоряжения были выполнены, переходы разрушены, проёмы заделаны, и тысячи людей поддерживали бесперебойную подачу воды от Невы ко стенам дворца, чтобы пламя оттуда шло не столь сильное. Внутри Эрмитажа непрерывно работали брандспойты, поливая стену, обращённую к Зимнему.

В самом дворце обстоятельства складывались хуже. Пламя вырвалось наружу одновременно во многих местах, отчего тот стал похож на подожженый именинный пирог. Зрелище красивое, манящее, приковывающее взоры, и совершенно неудивительно, что толпа зевак, окружающих дворец, росла. Близко подойти они не могли — одним из первых распоряжений Николая (с блеском выполненным опять же братом) было создание плотной цепи из солдат, не пропускавших никого ни на Дворцовую площадь, ни на Дворцовую набережную. Попутно сформировались места, куда складывали спасённые предметы: их несли или в здание Адмиралтейства, или оставляли вокруг Александровской колонны — в зависимости от того, кто куда выходил из дворца.

Николай до тех пор надеялся отстоять покои семьи, но, добравшись ещё раз до Концертного зала, убедился, что огонь удержать не удастся. Запыхавшийся Орлов доложил, что ведомый им батальон лейб-гвардии Семёновского полка уже забрался на крышу и готов умереть с честью в полном составе, и он лишь временно покинул его, чтобы лично сообщить о столь геройской перспективе.

— Почему погибнуть? — не понял сразу государь.

— Потому, ваше императорское величество, что веса стольких солдат с кирпичами доски не выдержат и батальон попросту провалится вниз, туда, где уже огонь. Те же, кто не провалится, сгорят немного позже, но тоже верно.

Николай ужаснулся. Отсутствие брандмауэров губило дворец, он осознал, что наспех возводимые стены на чердаках не смогут их заменить.

Затем он вспомнил — чердачные помещения являются одновременно жилыми, что напрочь вылетело из головы, и почувствовал, как холодеет.

— Гвардии спускаться, — резко бросил он адъютанту, — пусть горит всё, что горит. Выводите людей. Всех. Покинуть дворец всем кроме солдат и пожарных.

Адъютант снова умчался, Николай же, поразмыслив, решил, что погорячился. Пожар обещал быть долгим, возможно — на несколько дней, и бросать столь многое было жалко. «Тем более, — подумал император, — сгорит имущество прислуги, всё, что нажили эти несчастные за годы беспорочной службы (уличённых в порочности не держали), а значит, я обязан позаботиться и об этом.»

После чего, махнув мысленно рукой, отдал приказ запускать во дворец всех солдат, какие только есть, за исключением стоящих на постах, с указанием выносить всё возможное изо всех залов и помещений.

— Понапрасну не рисковать! — не забыл он дополнить распоряжение.

Менее чем через четверть часа во дворец хлынула волна в серых шинелях.

К моменту, когда Пушкин и Безобразов пробились к гвардейскому оцеплению, императору показалось, что не будет большого греха в том, чтобы привлечь к спасению имущества ещё и народ, то есть добровольцев из окружающей место действия растущей толпы. Даже в столь кризисные минуты Николай не забывал о роли главы государства Российского и должен был думать о будущем. Для этого самого будущего было бы неплохо продемонстрировать единение власти с народом, а не огораживаться друг от друга. И вот оцепления расступились, создавая проходы, офицеры обратились к людям с просьбой помочь, но лишь тем, кого они сами выберут. С руганью и драками составились «народные команды» из лиц, более-менее трезвых на вид, которые вскоре присоединились к разносящим дворец солдатам.

Кузенов пропустили беспрепятственно. Поднявшись на второй этаж (первый огонь еще почти не затронул, что и создавало определенное удобство для эвакуации), они не узнали Зимний.

— Вандалы. Рим, — прокомментировал ротмист открывшуюся им картину.

Люди тащили вазы, кровати, стулья, шкафы, картины, сундуки, часы, люстры, канделябры, статуи, охапки белья, стопы книг, оторванные драпировки, хрусталь, фарфор, ковры — всего и не перечислить.

— Ну и куда нам? — продолжил Безобразов. — Мне представляется, что здесь прекрасно справятся без нашей помощи, кузен, если вы не желаете спасти какую-либо люстру. Смотрите — две ещё висят.

Огорошенные вестью о бедствии, они бросились на выручку инстинктивно, не задумываясь о том, что же именно будут делать, и сейчас