История первая: Письмо Великого Князя - Лента Ососкова

Часы были большие, увесистые, с отдельными секундными циферблатами, секундомером и датой — настоящий офицерский хронометр. Только браслет был немного велик, болтался на худющей мальчишеской руке, но Сиф не хотел его менять. Почти четыре месяца войны эти часы болтались — именно болтались — на его руке, каждый день, в любое время суток. С тех пор и пошло — без них он чувствовал себя каким-то неполным. Неодетым. По-глупому очень.

Стрелки показывали двадцать минут первого. Неторопливо переползала с цифры на цифру секундная с крохотным фосфорицирующим кончиком. Сиф вздохнул, последний раз взглянул на воду и сошёл с моста, слегка прихрамывая. Точно в школу пора.

Налетел порыв ветра, толкнул в грудь, зашумел листвой и попытался вырвать у сидящего на скамейке человека газету из рук. Сиф с удовольствием подставил ветру лицо: ему казалось, будто это чьи-то прохладные руки ерошат волосы и гладят по щеке. Было, конечно, в этом что-то излишне сентиментальное, поэтому Сиф никому не признавался в своих фантазиях. Но сейчас ему ничто не мешало ловить лицом ветер, шагая парковой дорожке.

Ветер сдувал с лица чёлку и трепал пряди волос. Слово чьи-то руки. Кого-то доброго и большого…

В голову полезла всякая глупость — вроде санинструктора Эли Кочуйской…

Видимо, потому что короткое слово «мама» Сиф с упорством от себя гнал.

Парк остался позади, ветер улетел, нога почти прошла, и мальчик ускорил шаг, завидев здание школы. Как хорошо, что он учится не в гимназии или лицее, а в самой обычной «ГОУ СОШ». Не нужно переодеваться ни в какую форму, можно сразу подойти к окну в физкультурной раздевалке и, подтянувшись на решётке, стукнуть в стекло и, спргнув на землю, решётку открыть — замок давно висит только «для сурового виду». В окне почти тут же появится физиономия Каши, которая расплывётся в улыбке, и друг поспешит открыть окно. То ли забывчивость, то ли полезная ученикам изобретательность ремонтников, не приваривших решётку намертво, не раз поминалась добрым словом школьниками, ну а открыть замок — это просто нужны настойчивость, тонкая проволока и время. И то, и другое, и третье у кого-то было, и с тех пор окно раздевалки стало вторым входом в школу.

Вскоре Сиф уже сидел на скамейке и таинственно отмалчивался в ответ на расспросы Каши. Что отвечать другу, он, правда, просто не знал, потому и отмалчивался.

— Ладно, пошли, — спохватился Каша. — Все уже переоделись, сидят в зале. Сейчас учитель придёт, а там и звонок.

Сиф кивнул, завязал шнурки на кроссовках и первым высунулся из раздевалки. Его неожиданного появления никто не заметил. Девочки, разумеется, сидели у себя в раздевалке и вели бесконечные разговоры. Но к тому, что им нужно особое приглашение на урок, привыкли давно все, включая преподавателя.

— Кажется, звонка ещё не было, — отметил Каша, оглядывая зал. — По крайней мере, Львовича с классным журналом не заметно.

— Я это вижу и без тебя, — заметил Сиф, шутливо толкая приятеля в бок. — Пошли, сядем. Я по дороге ногу… подвернул. Болит.

Каша не почувствовал фальши. Он был той породы людей, которые заранее прощают друзьям очень многое и даже не беспокоятся о том, искренны ли друзья с ними. Другое дело, что и врать такому человеку — удовольствие небольшое, сомнительное и низкокачественное. Таким человеком был, например, Борис Малуев, сослуживец полковника. Чего стоило одно его всегда уважительно произносящееся прозвище «наш Ма-алый». Таким же был и Каша. И иногда Сифу было от этого очень тяжело — совестно.

Друзья сели, помолчали. Сиф поглядел на часы и куда-то в воздух сообщил, что до звонка осталась минута. Особого эффекта это ни на кого не оказало: одноклассники гоняли по спортзалу мяч и казались вполне довольными жизнью, даже без звонка на урок. А зал был просторный, с огромными, затянутыми проволочной сеткой окнами до потолка и недавно заново постеленным деревянным полом. Вполне стандартный, в общем-то, школьный спортзал, из тех, в котором многие остаются поиграть ещё в мяч после уроков — если погода не позволяет гонять мяч на улице.

— Пошли, поиграем, может? — толкнул Сифа в бок Каша.

— У меня нога болит, — качнул головой Сиф, массируя под коленом. А то подведёт невовремя — досадно будет. И объяснять неохота…

Каша и это объяснение принял.

Совесть снова запустила свои острые кошачьи коготки в душу Сифа. И она была в своём праве.

Посидели ещё, опять помолчали. Прозвенел звонок, и будто принесённый его затихающим отзвуком, в зал вошёл Виктор Львович, стукнул пару раз в дверь к девочкам и позвал:

— Выходите, все же давно переоделись, я знаю!

В ответ раздалось хихиканье, но дверь не открылась, а чей-то ехидный голосок пропел:

— Ви-иктор Львович, мы ещё не наговорились!

Виктор Львович оглянулся на мальчиков: что, мол, каковы у вас одноклассницы, — и решительно надавил на ручку.

— Не задерживайте урок! — строго рявкнул он в открывшуюся дверь. Девочки с визгом повскакали с матов. Конечно, давным-давно переодетые, но для порядка не прекращающие визжать до тех пор, пока Виктор Львович, демонстративно зажав уши, не отвернулся с кислой физиономией. Только после этого вредные девицы немного убавили громкость.

Тут Виктор Львович опять к ним обернулся и скомандовал со своей непередаваемой интонацией бывалого тренера по боксу:

— Ну! — когда он так говорил, вместо «Ну» получалось скорее «Ны!».

Девочки ещё раз отпрыгнули от него, готовясь снова завизжать, но вскрикнула одна Раста одновременно со звуком треснувшего стекла.

— Зе-еркало, — прозвучал голос девочки на грани плача.

Сиф и Каша вскочили и бросились к ней, наперебой спрашивая:

— Что такое? Что случилось? Что разбилось?

— Зеркало… Рука… — Раста испуганно глядела, как на ладони скапливается кровь из длинных порезов.

Первым опомнился Сиф, схватил её руку, бегло оглядел ладонь и, пачкая пальцы в крови, убрал крупные осколки, не попавшие в порезы. Зеркало висело в раздевалке на стене. По-видимому, отскочив от Виктора Львовича, Раста влетела ладонью в стекло, изо всей силы и с набранным в прыжке немалым ускорением.

— Тише, терпи, Расточка, надо промыть, потом к медсестре, перевяжем. Не сгибай только ладонь, — приговаривал Сиф потом уже на ходу, — а то вгонишь осколки глубже.

Каша, растерянный и несчастный, и обеспокоенный физрук спешили за ними. Урок был сорван, по меньшей мере, на четверть часа.

Раста всхлипывала, но послушно сунула руку под слабую струю воду. Девочка была напугана и плохо, наверное, осознавала, что происходит. Сиф стоял рядом, крепко держал за плечо — вдруг сознание потеряет от испуга? — и глядел на руку. Санинструктором он, конечно, никогда не был, но видел на своём веку столько ран, что сейчас он больше опасался обморока от испуга, чем от боли. Боль, он знал, отключает голову только в самом экстренном случае, когда человек уже вовсе не может терпеть.