История первая: Письмо Великого Князя - Лента Ососкова

— Второго не бывает, — скривил губы в жалком подобии улыбки снайпер. Это глупое армейское суеверие не срабатывало, но его продолжали повторять. Иногда даже с двумя ранениями.

Стрельба на время стихла. Выринейцы, изрядно потрёпанные, отступили назад, но не ушли. Не с руки им это, видимо, было, хотя будь Заболотин на их месте — двадцать раз уже ушёл бы, чтобы другой маршрут подобрать. Но истинных причин своего такого поведения выринейцы, понятно дело, никому сообщать не собирались…

И тут, оглядываясь с краткой «инспекцией», капитан испуганно замер: его Индеец раздобыл где-то СВК — и теперь, похоже, возомнил себя настоящим бойцом, сидя у окна и выцеливая дорогу.

Снова выстрелы. И мальчишка азартно подключился к бою — а некогда, некогда его уговаривать уйти!

— Индеец, убьют же!

Мальчишка обернулся на мгновенье, с горящими глазами и в кое-то веки… счастливый?

— Да пшёл ты, — бросил он коротко.

— Индеец!.. Что? — Заболотин обернулся к подошедшему Дотошину, а когда повернулся обратно, Индейца у окна уже не было…

Он шустро, как ящерица, полз к телу одного из солдат — там, на улице. Дополз, наспех, со знанием дела, обшарил разгрузку, вытащил запасные магазины — причём, на его счастье, действительно от СВК, не перепутал с калашом, — и всё той же юркой ящеркой пополз обратно. Сумасшествие. Откровенный вызов законам этого мира и законам войны.

И мир от такой наглости опешил ровно так же, как Заболотин.

А мальчик не слушал никого, на любую просьбу, а уж тем паче приказ Заболотина отвечал коротко и зло «Пшёл ты!» и делал то, что хотел. Казалось, ему было плевать на безопасность, но война его пока жалела, пули не брали. Его невозможно было удержать — он умудрялся исчезнуть из виду мгновенно, стоило Заболотину отвернуться… А тому было просто некогда за ним следить, прикрывать его и спорить. Ему за целой ротой следить надо было…

А потом над головой застрекотали вертушки подмоги… Капитан не сразу их расслышал среди стрельбы, но почувствовал, что вот он — конец боя. С воздуха бой закончился быстро и как-то очень обыденно. Ничего героического. Даже жалко выринейцев.

А вот Индейца, заставившего Заболотина чуть с ума не сойти от страха, — не жалко капитану было совершенно. Будет ему трёпка. Ещё та… И апатия, и шило в заду лечатся одинаково — ремнём. И, причём, эффективно, как выяснилось.

Заболотин-Забольский вспомнил оборону базы, вспомнил, как ёкало и замирало его сердце, когда маленькая юркая фигурка показывалась на улице. Ни за что он не хотел слушаться… Слава Богу, потом, оставшись добровольно, стал. Почувствовав себя солдатом, уже не спорил, не бросал короткое «Пшёл ты!».

Как меняется человек — когда ему это надо…

А в глазах Савлова при словах Сифа мелькнула искорка интереса:

— Ну-ка, ну-ка, фельдфебель. Так ординарцем вечно будешь?

Полковник внимательно поглядел на свои руки и заставил кулаки разжаться. Граф — тыловик. Ему это в диковинку.

— Так точно, ваше сиятельство, — глядя прямо в глаза графу, твёрдо ответил Сиф.

— Я не сманиваю, нет, — спохватился Савлов, поняв, как выглядят эти расспросы. — Мне любопытно, разве может ребёнок быть настоящим офицером.

Сиф подумал, что лучше выдержать с десяток расспросов генерала Итатина — вроде того, мартовского, чем один расспрос Савлова, и осторожно, сдержанно ответил:

— Я стараюсь, ваше сиятельство.

Севший голос сдал его с потрохами — не спокоен он был, а кипел. Идиотское у графа любопытство…

— Ну, молодец, — покровительственно кивнул Савлов и, наконец, перестал задавать вопросы, видимо, уловив Сифов настрой.

Сиф постоял некоторое время, помолчал, с преувеличенным вниманием разглядывая стол графа с отделанным перламутром письменным прибором, потом спросил:

— Разрешите идти, ваше сиятельство?

— Да, идите, — согласился Савлов.

— Сиф, не увлекайся с прогулами школы, — бросил ординарцу вдогонку Заболотин-Забольский.

Сиф весело отозвался «Так точно, ваше высокородие!» и пулей вылетел за дверь. У кабинета было почти пусто, но мальчик, не желая встретить кого-то знакомого, кто задержит его разговорами, побыстрее свернул на лестницу, заскочил за вещами, быстро переодел рубашку и сбежал вниз. Вообще, из уроков оставалась одна физкультура — раньше он просто не доберётся. К тому же пешком, а машину Сиф планировал оставить здесь, чтобы не гонять туда-сюда лишний раз.

Офицерик вышел из здания Управления, поднырнул под шлагбаум и окунулся в машинный шум проспекта. На территории отчего-то всегда было гораздо тише…

Сифу не хотелось сейчас идти мимо стада автомобилей, вдыхая свежие выхлопы вместо свежего же воздуха, да и время пока было. Мальчик свернул во дворы, по весне ещё грязные, и бодро зашагал вперёд. Дорогу он помнил хорошо — мимо домов, потом через железную дорогу — а потом ещё немного, и окунёшься в парк.

… А там в кронах деревьев шумел ветер, где-то вверху голубело яркое весеннее небо. Редкие прохожие не мозолили глаза, ничуть не мешали наслаждаться природой и, погрузившись в мысли, полностью довериться ногам — уж они-то дорогу знают.

Сиф остановился на мосту через широкий ручей с претензией на речку, облокотился на витые перила и принялся глядеть на бегущую под ногами воду. В голову лезли какие-то слишком грустные мысли — о том, что друзьям ничего не объяснишь о своём отсутствие, о грядущей поездке… А ещё о прошлом, пробирающем до озноба. Лица, лица, лица… Грохот взрывов и стрёкот вертолётов, хлюпающая под ногами грязь, в которую, мгновением позже, упадёшь ничком, рванёшь с плеча автомат — в девять лет такой тяжёлый, пусть и «акса», — и эта адская машина затрясётся в твоих руках, толкаясь в плечо, выплёвывая из своих недр смерть тем, кто поливает тебя огнём из таких дружелюбных кустов…

Когда мимо Сифа кто-то прошёл, мальчик с трудом удержал в себе желание перемахнуть через перила, укрывшись от возможных выстрелов под мостом. Нет больше войны. Человек — не враг. Не надо бояться каждого шороха, каждого движения, замеченного краем глаза. Инстинкты, разбуженные воспоминания, кричат, но они здесь бессмысленны. Здесь нет войны, нет врага, в чьё всемогущество и всеведение иногда с ужасом веришь.

Сиф потёр ногу чуть ниже колена — старый шрам частенько ныл. Особенно когда издёрганные на войне нервы заново трепались о воспоминания — или воображаемые воспоминания. Сиф не мог поручиться, помнит ли, или это просто ночные кошмары. Слишком много пробелов оставалось в памяти…

Расслабив ногу, Сиф взглянул на часы. До начала урока двадцать минут. Только-только чтобы дойти.