Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии - Андрей Ваджра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отражением этого процесса на концептуальном уровне становятся геополитические работы адмирала Альфреда Мэхэна, которого Т. Рузвельт называл своим учителем[84]. Именно Мэхэн впервые сформулировал концепцию преимущества морских (океанических) держав над государствами суши. То есть, иначе говоря, он заявил о превосходстве талассократии над теллурократией.
Для А. Мэхэна главным инструментом внешней политики была торговля. Как писал Теодор Лимэн–младший в 1826 году в своей книге «Дипломатия Соединенных Штатов»: «В целом нашу дипломатию можно определить как имеющую коммерчески и характер» [31, с. 192]. Военный флот должен обеспечить возможность свободной торговли, а ведение войн — создать предпосылки наиболее благоприятных возможностей для возникновения торговой цивилизации в масштабах всей планеты.
А. Мэхэн также сформулировал шесть критериев, с помощью которых можно проанализировать геополитический статус любого талассократического государства:
• географическое положение государства, его открытость морям, доступ к морским коммуникациям, протяжность сухопутных границ, способность контролировать стратегически важные регионы, возможность угрожать своим флотом территории противника;
• конфигурация морских побережий и количество портов, на них расположенных (от которых зависят стратегическая защищенность и процветание торговли);
• протяженность территории, равная длине береговой линии;
• статистическое количество населения (важное для оценки возможности государства строить корабли и их обслуживать);
• национальный характер, т.е. способность населения к занятию торговлей — основе «морской силы»;
• политический режим (форма правления), от которого зависит переориентация лучших природных и человеческих ресурсов на усиление «морской силы».
При благоприятном сочетании всех этих факторов, по мнению А. Мэхэна, вступала в силу формула: N+MM+NB=SP. T. e. военный флот + торговый флот + военно–морские базы = «морская сила». Эту формулу он пояснял следующим образом: «Не захват отдельных кораблей и конвоев неприятеля, хотя бы и в большем числе, расшатывает финансовое могущество нации, а подавляющее превосходство на море, изгоняющее с его поверхности неприятельский флаг и дозволяющее появление последнего лишь как беглеца; такое превосходство позволяет установить контроль над океаном и закрыть пути, по которым торговые суда движутся от неприятельских берегов к ним; подобное превосходство может быть достигнуто только при посредстве больших флотов» [41, с. 110]. Этой идеей А. Мэхэн обосновывал необходимость превращения США в самую могущественную военно–морскую державу. Что и произошло после Второй мировой войны. Кроме того, А. Мэхэн был абсолютно убежден втом, что «морская сила» является чуть ли не определяющей в исторических судьбах западных стран и народов и что государства, основанные на «морской силе», представляют наилучший и наиболее оптимальный тип цивилизации, предназначенной к мировому господству.
В соответствии с этим А. Мэхэн являлся ярым сторонником доктрины Монро, считая, что «морская судьба» США заключается на первом этапе в стратегическом объединении под руководством Соединенных Штатов всего Американского континента, а затем установлении ими своего мирового господства.
Поэтому, после достижения контроля над стратегическими точками Тихого океана, американская экспансия была направлена в сторону Латинской Америки. Надо отметить, что американцы крайне презрительно относились к латиноамериканцам, считая их неполноценной расой. Так, например, американский госсекретарь Г. Фиш был убежден, что кубинцы, представляя собою «конгломерат индейской, негритянской и испанской крови», не способны создать свое государство [39, с. 12].
Т. Рузвельт, повторяя идеи Монро и действуя в контексте геополитических императивов Мэхэна, объявил США верховным судьей в делах всего Западного полушария, претендуя на роль «международной полицейской силы». Эта претензия камуфлировалась так называемым панамериканизмом, подразумевавшим объединение всей Латинской Америки под руководством США. Реализация этой доктрины позволяла Соединенным Штатам проникнуть на латиноамериканские рынки и затем взять государства данного региона под свой военно–политический контроль. В соответствии с этим еще в 1870 году госсекретарь США Г. Фиш в специальном докладе американскому президенту писал, что благодаря политическим, экономическим и военным преимуществам Америки, а также благодаря интеллектуальному превосходству ее народа «Соединенные Штаты неизбежно занимают выдающуюся позицию на Американском континенте, позицию, от которой они не могут и не должны отказываться, позицию, дающую им право первого голоса и возлагающую на них почетные обязанности решать все американские проблемы…». Фактически в этом докладе объединялись: давняя идея «предначертанной судьбы»[85], которая была знаменем американских экспансионистов 40–х годов, с идеей панамериканизма, в ее толковании экспансионистами 80–х. Доклад предназначался для «внутреннего употребления» [39, с. 26]. В период с 1881–1889 годов идеи Г. Фиша начинают провозглашаться открыто. Именно тогда произошло окончательное формирование идеологии американского империализма. Особенно откровенно она формулировалась в работах профессоров Джона Фиске и Джона Барджеса, а также протестантского священника Джошуа Стронга.
«Предначертанная судьба», теория исключительности, восхваление преимуществ государственных и других институтов США, геополитические и экспансионистские доктрины, социал–дарвинизм, расширенное толкование доктрины Монро в итоге синтезировались в общую идею вседозволяющего расового превосходства американцев над другими народами. Ощущая и олицетворяя экономическую мощь страны, они готовились от словесных домогательств перейти к широкой экспансии за пределами США [39, с. 27].
В 1895 году, высказываясь по поводу англо–венесуэльского конфликта[86], Госсекретарь США Ричард Олни, интерпретируя доктрину Монро, заявил о безусловной необходимости американского арбитража по отношению к любому конфликту в Западном полушарии: «Сегодня Соединенные Штаты являются фактически державным владыкой на этом континенте, и их повеление — закон во всех тех делах, в которые они вмешиваются… Почему? Не потому, что к ним испытывают чувство чистой дружбы или доброй воли… и не потому, что благоразумие, право и справедливость неизменно характеризуют поведение Соединенных Штатов. Дело в том, что многочисленные ресурсы США, в сочетании с изолированной позицией, делают США хозяином положения» [39, с. 29].
Таким образом была сформулирована так называемая доктрина Олни, которая существенным образом дополнила доктрину Монро. Будучи примером применения со стороны США силовой, наступательной дипломатии, доктрина Олни обозначила в истории рубеж, после которого США стали активно демонстрировать свою весомость в международных делах, заявив о своем доминировании в Западном полушарии.
В связи с этим и в Европе вдруг неожиданно обнаружили, что континентальная обособленность Америки, ее изоляционизм, который постоянно и нарочито декларировался, подчеркнутое нежелание принимать участие в блочных структурах европейских государств фактически обернулись свободой военно–политических действий на международной арене. После испано–американской войны американцы начали усиливать свой контроль над странами Карибского бассейна. Некоторые из них они подчиняли себе целиком, другие превращали фактически в свои колонии. В «банановых республиках» Центральной Америки экономическую и политическую жизнь определяли две могущественные американские компании — «Юнайтед фрут» («United Fruit»)[87] и «Кайямель фрут» («Cuyamel Fruit»). Они целиком контролировали внешнюю торговлю стран региона. Местные администрации, подкупленные их представителями, беспрекословно выполняли указания американцев, а банды наемников уничтожали недовольных. Банки США, устанавливая высокие процентные ставки, с готовностью финансировали правительства Центральноамериканских республик. Однако такие страны, как Бразилия, Мексика, Аргентина, Колумбия и Чили, где властвовала Британия, оставались пока вне сферы американского контроля.
Оккупация Кубы и Пуэрто–Рико (оба острова расположены на пути к перешейку между Северной и Южной Америками) позволила американцам форсировать планы сооружения канала, который должен был связать Тихий и Атлантический океаны. То есть, установив свой контроль над стратегическими точками Тихого океана (благодаря чему он стал «внутренним озером» США) и бассейном Карибского моря, Соединенные Штаты поставили перед собой задачу обеспечения более простой коммуникации между восточным и западным побережьем США. В послании Конгрессу президент США У. Мак–Кинли заявил: «Сооружение канала между океанами стало ныне более чем когда–либо необходимым в интересах установления быстрого сообщения между восточным и западным побережьями нашей страны. Аннексия Гавайских островов и перспектива расширения нашего влияния и нашей торговли на Тихом океане, вся наша национальная политика настойчиво требуют утверждения контроля над этими морскими путями» [39, с. 64].
