Брянские зорянки - Николай Егорович Бораненков

Вначале хотел провести отпуск в деревне, но вспомнил, что у тетки очень горластые петухи, и раздумал.

«Поеду-ка я лучше в санаторий. Вот где красота! Спи себе сколько угодно. Никто не потревожит. Лишь бы пищу вовремя принимал».

В санатории Захара Петровича сразу пленила мягкая, с двумя матрасами, двумя пуховыми подушками постель. Забравшись под верблюжье одеяло, он решил первые три-четыре дня как следует отоспаться, а затем заняться прогулками, подледной рыбалкой, лыжами.

«Ликвидирую сонливость, зевоту, — мечтал он, — и выйду на лоно природы. Пожалуй, после лыж и коньками займусь, хоккеем. А пока спать. Спать, товарищ Нюркин. И-е-ха-ха…»

Захар Петрович сладко зевнул, потянулся и блаженно закрыл глаза. Но в ту же минуту дверь палаты отворилась и раздался режущий ухо женский голосок:

— Больной! Гражданин больной! Прошу на весы.

— На какие весы? — выглянул из-под одеяла Нюркин.

— Пора знать порядок. Каждый отдыхающий обязан взвеситься и вообще…

Захар Петрович сделал страдальческие глаза:

— Сестричка! Нельзя ли завтра? Я так с дороги устал.

— Никаких завтра. Прошу на весы!

Нюркин молча начал собираться.

На следующий день, дабы наверстать упущенное, он решил проспать последние известия, зарядку и первую смену завтрака. Однако в восьмом часу его снова разбудил все тот же женский голос:

— Больной! Прошу на весы.

— На какие весы? Я же на них был.

— Да, были. Но вы забыли измерить свой рост, объем живота, груди…

— Да я же мерил и живот и грудь… И потом, на кой черт все это? Есть медицинская книжка, и перепишите данные оттуда. Неужели вы думаете, что я за двенадцать дней вырасту и раздамся в кости?

Медсестра повторила свое распоряжение, и Захару Петровичу пришлось отправиться на дополнительные измерения. Однако в приемной выяснилось, что произошла ошибка. Отсутствуют данные о животе не у Нюркина, а у Чуркина. И потому Захара Петровича тут же с миром отпустили.

После завтрака, едва он лег в постель, как пожилая нянюшка с грохотом вкатила в палату огромный пылесос, похожий на пушку.

— Ну вот и я пожаловала, — сказала няня, отдышавшись. — Сейчас, стало быть, обсосем вас… обчистим…

— Позвольте! Но ведь тут только что убирали… обсасывали.

— А ничего. Ничего, касатик. Это не повредит. На пользу вам же… на пользу. Лишнюю пылинку не будете глотать.

Она установила на середине комнаты свою «пушку», сунула штепсель в розетку, и палата задрожала от гула и свиста. Нюркин заткнул уши пальцами.

— Чертова бандура. Оглохнуть можно. Сойти с ума. Лучше б в деревню… Под петушиный крик.

Не успел он выпроводить нянюшку с пылесосом, как в палату ввалилась нянюшка со скалкой.

— Ваш сосед жаловался: жестко спать, — сказала она, подходя к соседней кровати. — Так я ему сейчас взобью матрас и подушки.

Нюркин не протестовал. Он только стонал под одеялом, ворочался с боку на бок и шептал:

— Скорее! Ради бога, скорее!

Наконец нянюшка, чихая, ушла, и Захар Петрович крепко уснул. Но ненадолго. Через несколько минут чья-то сильная рука бесцеремонно ухватила его за шиворот и начала трясти.

— Больной! Гражданин! Да проснитесь же вы!

Нюркин раскрыл глаза. Перед ним стояла сестра в белом ослепительном халате. Крашенные губки ее сердито сжимались.

— Что такое? Что случилось? — испуганно спросил Захар Петрович.

— Как ваша фамилия?

— Ну, Нюркин. Нюркин. И что с того?

— Срочно к врачу.

— Помилуйте. Я же вчера был у него.

— Ничего не знаю. Идите.

Захар Петрович умоляюще протянул руки:

— Сестричка! Голубка. Сотвори чудо. Избавь. Скажи — уехал… ушел за шишками… где-то пропал.

— Да как же я сказку, если вы на месте?

— Ах, господи! Что же это такое? — простонал Нюркин. — Каждый раз одно и то же. Меня от одного воспоминания в дрожь… в жар… У него же сто две клеточки в анкете, и на все надо отвечать. «Куришь?» — Нет». — «Пьешь?» — «Нет». Сколько же можно спрашивать об этом? Да ведь был бы болен, тогда… А так… За что же? За какую напасть? На вокзале и то пассажиру поспать дают. 15 сутки один раз на уборку тревожат… А тут… О нет! Я этого не вынесу. Не стерплю!

Нюркин обхватил голову руками и зашагал, как разъяренный тигр по клетке.

…В первом часу дня дежурная медсестра вбежала в кабинет начмеда и испуганно доложила, что в тридцать первой палате забаррикадировался отдыхающий и никого не пускает.

— Что он там делает? — спросил начмед.

— Запер дверь ножкой стула, заставил тумбочками, столами и спит.

Начмед почесал затылок:

— Да-а… дело серьезное. Срочно шприц, санитаров, веревку. За мной!

Взломав дверь и разобрав баррикаду, начмед осторожно приблизился к спящему, взглянул на него и кивнул санитаркам:

— Вяжи его, ребятки. Вяжи!

Серьезная болезнь

И до чего же любит молодой солдат Степан Трещоткин вызывать товарищей на соревнование, брать высокие обязательства! Чуть только зайдет речь о соревновании, он тут как тут:

— А что, братцы, не пересмотреть ли нам старые обязательства?

— Какие же они старые? — изумляются солдаты. — Ведь их только что приняли. Еще и половину выполнить не успели.

— Отсталые бы люди, — упрекает товарищей Трещоткин. — Потеряли чутье к новому. В хвосте плететесь. Ну и плетитесь. А я свои обязательства пересмотрю. Перетрясем, так сказать, отжившие нормативы.

И рядовой Трещоткин с присущей ему энергией приступил к делу. Если месяц назад он давал слово научиться водить автомобиль, то теперь брался изучить все колесные машины, включая трактор ХТЗ и садовый ямокопатель.

Две недели назад он писал в стенгазете: «Горя желанием идти в ногу вместе со всеми, я обязуюсь прыгать через «козла» и «коня», подтягиваться на турнике без посторонней помощи, бегать на зарядке в голове колонны, не падать с бума и не сваливаться в канаву».

Ни одного из этих обязательств Трещоткин, правда, пока не выполнил. Но, как он сам заявил, «являясь ярым противником застоя и смело глядя в будущее», без колебаний взял по физкультуре и спорту новые обязательства. Да еще какие!

В заметке, опубликованной в боевом листке, он сообщил, что будет прыгать сразу через двух «козлов» и «коня» и превзойдет на двести процентов достижения знаменитых гимнастов. Далее шел длинный перечень обязательств по метанию копья, толканию ядра, подъему штанги, классической борьбе, фехтованию, боксу и даже по художественной гимнастике, хотя Трещоткин был настолько мешковат, что всегда наступал в строю товарищам на пятки и поворачивался с легкостью слона.

Прочитав вызов рядового Трещоткина, вся рота так и ахнула. Секретарь комсомольской организации ефрейтор Егоров покачал головой и заявил, что для подсчета обязательств, которые брал Трещоткин, потребуется счетно-вычислительная машина. А командир отделения сержант Григорьев отозвал солдата