Убю король и другие произведения - Альфред Жарри

Марселю Швобу

Остров, где царил Сирил, сначала показался нам похожим на рыжее пламя вулкана, затем на кипящий кровавый пунш, брызжущий через край дождем из падающих звезд. Однако позже мы увидели, что на самом деле он подвижен, покрыт броней и снабжен маленьким винтом у каждого из четырех углов — по четырем полудиагоналям боковых валов, — что позволяло ему двигаться в любом направлении. Стоило нам приблизиться на расстояние пушечного выстрела, как метко пущенным ядром Горбозаду снесло правое ухо и четыре зуба.

— А-га! — промычал павиан, но соприкосновение стального цилиндрического конуса с его левым скуловым отростком оборвало вертевшийся на языке третий слог. Не дожидаясь более развернутого ответа, остров выбросил флаг с черепом и головой козленка, а Фаустролль — штандарт Большого Брюха.

После полагавшихся приветствий повеселевший доктор выпил с Капитаном Кидом джину и сумел отговорить его от мысли подпалить челн (к тому же, несмотря на парафиновый чехол, он был огнестойким), а также вздернуть Горбозада вместе с автором сих строк на верхней рее — поскольку челн был лишен рей как таковых.

Мы вместе принялись удить макак в реке — к вящему ужасу Горбозада, — после чего отправились осматривать остров.

Поскольку красное свечение вулкана невыносимо слепит глаза, то разглядеть что-либо на острове можно не лучше, чем в кромешной тьме — однако для того, чтобы туристы в полной мере насладились блеклой пульсацией кипящей лавы, повсюду снуют мальчишки с масляными лампами. Они рождаются и умирают, не старея, в развалинах источенных червями барж или на берегу бутылочного моря. Подобные сине-зеленым и лиловым крабам, там бродят также брошенные абажуры, а в глубине песков — где мы спасались бегством от морских зверей, рыщущих по пляжу на отливе, — дремлют их зонтики, прозрачные, как время. Точно кривой светильник на носу барки Харона, и фонари мальчишек, и жерло вулкана струятся чахлым синеватым светом.

Покончив с выпивкой, капитан, посмеиваясь в свой крученый ус, стилосом ятагана и чернилами из пороха и джина начертал на лбу у нашего матроса, скупого на слова, следующее небесно-голубое изречение: «Се Горбозад, больной водянкой мозга павиан», раскурил брызгами лавы погасшую трубку и приказал светящимся как черви детям препроводить челн до самого моря; и уже далеко от берега, точно прощальное эхо, за нами по-прежнему следовали слова песенки Кида и неяркие огоньки, напоминавшие нам матовых медуз.

XXII

О великой церкви Хамафиги

Лорану Тайяду

До нас уже доносился прозрачный перезвон, точно подали голос все колокола Брабанта, слоновой кости, клена, дуба, красного дерева, рябины и населения острова Звонкого, как я вдруг очутился меж двух черных стен (над головою при этом нависал тяжелый свод), а потом, столь же внезапно — в залитом ослепительным сиянием проеме витража. Доктор, не удосужившись предупредить меня заранее, бросил шелковые поводья своего руля, и наш челн повис прямо посреди портала в кафедральной церкви Хамафиги. Весла мои заскрежетали по плитам нефа — пружинные клетки нашего корабля вторили узорам камня, — словно бы привлекая этим кашлем внимание собравшихся или отзываясь на шарканье двигаемых стульев.

На кафедру всходил Пресвитер Иоанн.

Паства благоговейно замерла в сиянии его фигуры жреца-воителя. Риза его была заткана кольчужными ячейками, которые перемежались черными бриллиантами и фиолетовыми рубинами, а четки заменяли болтавшаяся у правого бедра кельтская лютня оливкового дерева и висевший слева двуручный меч с огромным золотым крестом на месте гарды и в ножнах из кожи рогатой гадюки.

Его проповедь была построена по всем правилам красноречия — одновременно латинского, аттического и азиатского, — однако я так и не понял, почему на каждом шагу там упоминались наручи и поножи, а некоторые периоды строением повторяли последовательность упражнений на плацу.

Внезапно из фальконета, стоймя прикованного к плитам четырьмя железными цепями, вылетело бронзовое ядро, заряд которого проломил почтенному оратору правый висок и расколол его легкий шлем до самой тонзуры, обнажив зрительный нерв и мозг в районе правых долей, но не поколебав при этом крепости разумения потерпевшего.

И, будто бы желая слиться с дымом пушки, из глоток прихожан одновременно вырвалось облачко едкого пара, опавшее к ступеням кафедры чертами мерзкого чудовища.

В тот день я и увидел Хама. Это весьма благообразный и подтянутый мужчина, во всех отношениях напоминавший рака-отшельника или иное столь же опрятное членистоногое — как господь Бог бесконечно похож на человека. Роль носа и сосочков языка отведена у него рогам, растущим из глазных орбит, подобно длинным пальцам; он также обладает парою разновеликих клешней и в общей сложности десятком лап; как и его ракообразный прототип, он уязвим лишь в заднепроходном отверстии, которое и прячет, наряду с простейшим мочеполовым устройством, во внутреннюю потайную раковину.

Пресвитер Иоанн выхватил свой огромный меч и вознамерился напасть на Хама, что не замедлило встревожить всех присутствующих. Один Фаустролль хранил спокойствие, а Горбозад, заинтригованный происходящим выше всякой меры, забылся до того, что чуть не прошептал: «А-га!»

Однако же не проронил ни звука, из опасения вторгнуться в сферы, недоступные его соображению.

Хам отступал, расталкивая толпу острым краем своей ракушки; клешни его нерешительно раскрывались, точно губы пытающегося что-то промямлить человека. Однако меч Пресвитера, который грозно сверкал, покидая свое ложе из ядовитых змей, теперь зазубривался даже о волоски на панцире врага.

Тогда Фаустролль решил привести в действие челн. Сильнее, чем обычно, натянув поводья, он резко наклонил корабль (поскольку с помощью этого нитяного руля он управлял не плоской лопастью, висящей сзади, а напротив, усевшись на носу, мог двигать килем то вверх, то вниз, налево или вправо, в зависимости от того, куда хотел попасть; наш узкий медный парус отливал багрянцем, как будто полная луна, я же старался силою присосок удержать корабль на вероломно скользком камне), и устремил мою корму на монстра. Края нашего судна сомкнулись свадебным кольцом или двуглавой амфисбеной, которая, точно Нарцисс, сливает в поцелуе голову и хвост.

Благодаря этой военной хитрости Пресвитер Иоанн легко нагнал спасавшегося бегством Хама — тот резво ускакал вперед, пока его соперник боролся с дюжиной разъединявших их ступеней, — отсек заветную ракушку одним движением продолженной мечом руки и раскромсал его гузно на части по числу собравшихся в нефе людей; однако ни он сам, ни кто-либо из нас, за исключением Горбозада, отведать сего кушанья не пожелал.

Иначе говоря, сражение вполне могло поспорить с перипетиями полуденной корриды, если бы бык по имени Зад-в-скорлупе не силился укрыться от последнего удара, а принял бы его в честном бою.

Меж тем украшенный каменьями вещун снова поднялся на помост с намерением завершить некстати прерванную речь. Паства, очистившись от скверной ауры владевшего ее умами Хама, рукоплескала.

Мы же отплыли к расположенным поблизости колоколам острова Звонкого, и доктору больше не требовалось сверять дальнейший путь по звездам — точно лучи далекого светила, дорогу озаряли витражи, под стать словам переливавшиеся множеством оттенков.

XXIII

Об острове Звонком

Клоду Террасу

«Поистине счастлив тот мудрец, — говорится в „Ши цзин“, — который, уединившись в затерянной долине, услаждает свой слух звоном кимвалов и, пробуждаясь в одиночестве, восклицает: „О никогда, клянусь, не позабуду я этого блаженства!“»

Правитель острова, после всех подобающих случаю приветствий, препроводил нас к своим плантациям, бамбуковое ограждение которых заменяло ему эолову арфу. Выращивались там в основном тарола, раванастрон, самбука, архилютня, пандури, кин и че, виелла, вина, магрефа и гидравлос. За стеклами оранжереи тянул вверх свои многочисленные шеи и столпы гейзероподобного дыхания паровой орган, подаренный в 757 году Пипину Константином Копронимом, а на сам остров Звонкий доставленный святой Корнелией Компьенской. В воздухе носились ароматы малой флейты, гобоя д’амур, контрафагота и сарюсофона, бретонской, итальянской и шотландской волынок, бенгальской трубы, геликон-контрабаса, серпента, механического пианино, саксгорна и наковальни.

Температура на острове, если верить показаниям термометров, зовущихся здесь сиренами, стоит умеренная. В дни зимнего солнцестояния звонкость воздуха снижается с ноты кошачьих проклятий до жужжания пчелы, а деловитое гудение шмеля становится не громче шелестящих крылышек мухи. Летом же все упомянутые растения зацветают, достигая той обжигающей пронзительности, с которой насекомые проносятся над травами земли нашей. По ночам Сатурн бряцает систром своего кольца, а солнце и луна, встречаясь на закате и рассвете, приветствуют друг друга громом расходящихся тарелок.