Человек в высоком замке - Филип Дик

Тагоми снова стоял посреди тротуара.

«Где я? Вне своего мира, вне своего пространства и времени? Серебряный треугольник разрушил мою реальность. Меня сорвало с якоря и несет неведомо куда… Перестарался. Хороший урок для меня. Человек пытается вступить в борьбу со своими переживаниями – зачем? Разве он не обречен потеряться в одиночестве, заблудиться без проводника в неведомых мирах?

Это все треугольник. Сознание растворилось настолько, что оказалось возможным появление этой сумеречной страны. Мы воспринимаем мир субъективно, архетипически. Реальное в нашем видении полностью сливается с чем-то подсознательным. Типичный самогипноз. Надо прервать это жуткое скольжение среди теней, заново сосредоточиться и восстановить естественное мировосприятие. Где серебряный треугольник? – Он пошарил в карманах. – Исчез! Остался в парке вместе с портфелем! Катастрофа!»

Тагоми бросился обратно в парк. Сонные старики провожали его взглядами. Вот та скамейка, а на ней – портфель. И ни следа треугольника. Тагоми растерянно пошарил глазами вокруг.

Вот он! Лежит в траве, там, где он уронил его, разозлившись на полицейского.

Тагоми уселся на скамейку, тяжело дыша после бега.

«Надо сосредоточиться на треугольнике, – сказал он себе, отдышавшись. – Забыть обо всем и считать. До десяти. Потом будоражащий возглас, „Erwache!“,[69] например. Все это идиотский сон наяву, – думал он. – Я впал в детство, увлекся ребячьими играми, отнюдь не такими невинными, как кажется. Ни Чилдэн, ни художник, создавший эту вещь, тут ни при чем. Во всем виноват я сам, моя жадность. К пониманию нельзя принудить».

Он медленно сосчитал до десяти и вскочил.

– Бред собачий! – бросил он.

«Туман рассеялся? Наваждение исчезло? – Он огляделся. – Вероятно. Вот когда можно по достоинству оценить меткое высказывание Апостола Павла. „Видеть как бы сквозь тусклое стекло“9 – это не метафора, но мудрое предостережение о возможных нарушениях восприятия действительности. В общем-то, мы и в самом деле видим астигматически. Пространство и время – суть творения нашей психики, и когда они хоть на мгновение пошатнутся – это как острое расстройство вестибулярного аппарата. Мы внезапно кренимся, чувство равновесия исчезает, все кружится…»

Тагоми уселся, спрятал серебряный треугольник в карман пальто. «Надо пойти и взглянуть на то отвратительное сооружение – как его назвал прохожий?.. многопутную дорогу Эмбаркадеро. Если оно не исчезло».

Но Тагоми боялся.

«Не могу же я здесь сидеть вечно, – убеждал он себя. – Надо двигаться, действовать! „Время – деньги“, как гласит американская поговорка. Дилемма».

Два китайчонка, громко шаркая, шли мимо. С шумом вспорхнула стая голубей.

– Эй, мальчуганы! – окликнул их Тагоми и сунул руку в карман. – Подойдите сюда.

Мальчишки недоверчиво приблизились.

– Вот десять центов. – Тагоми бросил монетку. – Идите на Керни-стрит и поглядите, есть ли там велотакси.

– А дадите еще десять центов, когда вернемся? – спросил мальчуган постарше.

– Да, – сказал Тагоми. – Только вы должны сказать правду.

Мальчишки со всех ног припустили по дорожке.

«Если велотакси нет, – подумал Тагоми, – мне останется отыскать укромное местечко и застрелиться. – Он раскрыл портфель. – Револьвер на месте, значит, проблем не будет».

Мальчишки примчались обратно.

– Шесть! – крикнул один. – Я насчитал шесть!

– А я – пять! – воскликнул второй, задыхаясь после быстрого бега.

Тагоми дал каждому по монетке.

«Назад в офис. Окунуться в работу. – Он поднялся. – Долг зовет. Сегодня обычный трудовой день».

Он снова вышел на тротуар.

– Такси!

Из потока транспорта вынырнуло велотакси. Смуглое лицо рикши блестело от пота, грудь вздымалась.

– Да, сэр?

– В «Ниппон Таймс Билдинг», – приказал Тагоми, устраиваясь поудобнее.

Изо всех сил нажимая на педали, рикша помчал его среди веломобилей и автомашин. Незадолго до полудня Тагоми вошел в «Ниппон Таймс Билдинг» и сразу позвонил Рамсею.

– Это Тагоми, – кратко сказал он.

– Доброе утро, сэр! Счастлив слышать вас! Мы уже начали беспокоиться. В десять я звонил вам домой, но ваша супруга сказала, что вы ушли…

– Беспорядок устранен?

– Полностью, сэр.

– Вы уверены?

– Даю слово, сэр.

Успокоившись, Тагоми повесил трубку и направился к лифту.

Войдя в офис, он позволил себе беглый осмотр. Рамсей не обманул – все чисто. Тагоми вздохнул с облегчением. Те, кто не присутствовал при вчерашних событиях, ни за что не догадаются, что здесь происходило еще недавно. Лишь линолеум пола хранит память…

В кабинете его встретил Рамсей.

– Ваша храбрость удостоена панегирика на первой полосе «Таймс»! – воскликнул он. – Там сказано… – Заметив выражение лица Тагоми, он умолк.

– Вначале о деле, – сказал Тагоми. – Как генерал Тедеки? То есть бывший мистер Ятабе?

– В пути. Летит в Токио секретным авиарейсом. – Рамсей скрестил средний и указательный пальцы от сглаза.

– А что с мистером Бэйнсом?

– Не знаю. Он заходил тайком и ненадолго, пока вы отсутствовали, но ничего не сказал. – Помедлив, секретарь добавил: – Возможно, вернулся в Германию.

– Ему было бы гораздо лучше на Родных островах, – задумчиво пробормотал Тагоми, обращаясь в основном к себе. – Ну и ладно. Все это касается старого генерала и тех, кто стоит за ним. Это вне моей компетенции. Мной и моим офисом просто воспользовались. Так было удобно и целесообразно. Я был их… как это называется? Крышей, ширмой, скрывающей истину.

«Как странно, – размышлял он. – Порой видимое служит лишь декорацией, скрывающей действительность. Вроде картонного фасада. И в этом, если постичь иллюзорность всего нашего мира, можно найти частичку сатори. Понять можно только целое. Ничего, даже иллюзию, нельзя отбрасывать. Какая грандиозная вырисовывается картина…»

Появилась бледная, взволнованная Эфрикян.

– Мистер Тагоми, я к вам…

– Успокойтесь, мисс. Не надо так нервничать. – «Поток времени несет нас», – подумал он.

– Сэр, в приемной немецкий консул. Хочет говорить с вами. Утверждает, что приходил раньше, но не застал…

Тагоми жестом приказал ей замолчать.

– Мистер Рамсей, напомните, пожалуйста, как зовут консула.

– Барон Гуго Рейс, сэр.

– Благодарю. – «Возможно, Чилдэн оказал мне услугу, не взяв револьвер обратно?» – мелькнула мысль.

Прихватив портфель, Тагоми вышел из кабинета.

В коридоре курил подтянутый, хорошо одетый белый. Коротко остриженные соломенные волосы, блестящие черные полуботинки, военная выправка. Тонкий женский мундштук слоновой кости в зубах. Он, никаких сомнений.

– Герр Рейс? – спросил Тагоми.

Немец поклонился.

– До сего дня я имел с вами деловые контакты по почте и телефону, но видимся мы впервые, – сказал Тагоми.

– Это честь для меня. – Рейс двинулся к нему. – Даже учитывая досадные обстоятельства…

– Надо думать.

Немец поднял бровь.

– Боюсь, «досадными обстоятельствами» вам тут не отделаться. Хрупкий сосуд моей души разбит – так будет точнее.

– Да, это ужасно. – Рейс покачал головой. – Когда я впервые…

– Прежде чем затянете литанию, позвольте мне сказать.

– Ну конечно.

– Я самолично пристрелил двух ваших негодяев.

– Полицейский департамент Сан-Франциско поставил меня в известность о происшествии. – Рейс выпустил облако сигаретного дыма. – Я побывал в участке на Керни-стрит и в морге. И конечно, прочитал интервью, данное вашими сотрудниками корреспондентам «Таймс». Все это весьма печально…

Тагоми молчал.

– Тем не менее, – продолжал Рейс, – не установлено никакой связи между хулиганами, учинившими здесь погром, и Рейхом. Германское правительство не имеет к случившемуся никакого отношения. Вы действовали совершенно правильно, мистер Тагори.

– Тагоми.

– Да, Тагоми. Давайте пожмем друг другу руки и забудем этот досадный инцидент. В нынешние трудные времена любая безответственная публикация может воспламенить умы, повредить интересам наших великих наций.

– Тем не менее на моей совести кровь, герр Рейс, – сокрушенно покачал головой Тагоми. – А кровь не чернила, ее не так легко смыть.

Консул был явно раздосадован.

– Я жажду забвения, – продолжал Тагоми. – Но вы не сможете мне его дать. И похоже, никто не сможет. Я собираюсь перечесть дневник знаменитого массачусетского проповедника Гудмена Мэзера.[70] То место, где говорится о геенне огненной.

Консул вновь закурил, пристально глядя на Тагоми.

– Позвольте заверить вас, консул, что ваша нация дошла до крайней степени подлости. Вам знакома гексаграмма «Бездна»? Как частное лицо, а не как представитель японского правительства, я говорю: сердцу больно от ужаса. Грядет вселенская кровавая баня. Но даже сейчас вы не можете забыть свои мелкие, эгоистичные интересы. Соперничество с СД, не так ли? Решили все свалить на Кройца фон Меере? – Тагоми запнулся – сдавило грудь. «Астма, – мелькнула мысль. – Как в детстве, когда я сердился на мать». – Я страдаю от болезни, которая не давала о себе знать многие годы, – пояснил он Рейсу. – Она приняла опасную форму в тот день, когда я услышал рассказ о деяниях ваших лидеров. Болезнь, увы, неизлечима. Вы тоже больны, сэр. Говоря словами Гудмена Мэзера, если я их правильно вспомнил: «Кайся, грешник!»?