Танец с чашами. Исход Благодати - О. Зеленжар

– Эй ты! – крикнул он Эстеву высоким неприятным голосом. – Поди сюда!

Соле неохотно пошел к алхимику, прикидывая, что же ему от него нужно.

– Шевели копытами! – раздраженно прикрикнул Дуан. – Ты что, калека?

Эстев поторопился внутрь домика, закрыв нос и рот рукавом засаленной рубахи. Внутри было темно, только несколько свечей под странными стеклянными колпаками давали слабый свет. Все было заставлено каким-то непонятным оборудованием, паутины трубок оплетали стены и потолок, голубоватый дымок стелился по полу, как туман над болотом. Дуан нырнул в него, словно провалился в яму, затем выглянул из синевы:

– Спускайся.

Эстев послушно последовал за ним, по шаткой лестнице прямиком в погреб. Узкий коридор, стены которого были выложены камнем. Они вышли в большое подземное помещение, заставленное оборудование. По полу волочилась связка оборванных трубок, из которых сочилась вязкая жидкость, а к стулу был привязан узкоглазый мужчина, из числа нападавших в первую ночь. Он был без сознания.

– Так! – Дуан нервно притопнул ногой. – Ты бери вот ту трубку и держи вот так, а эту приставь сюда. Если потечет по пальцам… – алхимик почесал в затылке. – Не подноси к носу, рту и глазам и хорошенько вымой руки, – он натянул на лицо кусок ткани. – Ну, живо!

Эстев сделал, как просил алхимик. К счастью, нигде ничего не протекло. Странные булькающие звуки и вибрация трубки нервировали его, хотя еще больше его напугал агонизирующий стон пленника, когда Дуан разжал его зубы и плеснул в рот странной зеленой жидкости. Тот начал захлебываться пеной, ее клочья потекли к ногам Эстева.

– Перебор, – пробормотал Дуан, пытаясь спасти подопытного, а толстяк с трудом подавил желание убежать из этого жуткого места.

Когда трубки перестали дрожать и сочится странной дрянью, алхимик отпустил толстяка восвояси. Эстев вышел из домика, прошел пару десятков шагов и бурно проблевался то ли от пережитого, то ли нанюхавшись странного дыма. После этого он даже близко не подходил к лаборатории Дуана.

Старик Аринио долгое время был для Эстева загадкой. Он ходил, опираясь на клюку, хотя она ему была не нужна. Он врачевал раны, но при этом прекрасно владел заморским мечом. На закате старик курил трубку, наблюдая за небом, а на рассвете рисовал прекрасные этюды углем и сепией. На бумаге распускались неизвестные Эстеву черно-белые растения, свисали с веток змеи и расправляли крылья птицы.

Морок вызывал у Эстева мурашки. Этот мужчина никогда не впадал в ярость, не кричал, хоть частенько повышал голос, не разражался сквернословной бранью. Его любимым словечком было «болван». Оно заменило Эстеву имя и фамилию. Морок был холодный, как колодезная вода, требовал, сверлил острым черным взглядом, а нагайка в его руках жалила, словно змея. Он был похож на учителя письма из детства Соле. Тот тоже редко кричал, но при этом вызывал странный цепенящий ужас.

– Он демон Гаялты, – пожаловался однажды Соле Рихарду, выгребая навоз из стойла. – Вместо крови у него лед, а в полнолуние, зуб даю, он обращается в ворона и охотится за душами спящих.

Рихард прыснул, оперевшись о лопату:

– Только ему это не скажи, он тепе покажет и Каялту, и воронов… Что, треснул тепя? Или что?

Эстев горестно вздохнул. Видеться с вожаком ему приходилось гораздо чаще, чем хотелось бы. Морок сказал, что возьмется за его обучение, и это не было пустыми словами. Спустя пять дней после битвы с мечниками, спозаранку брюнет грубо растолкал толстяка и заставил сквозь туман идти за ним.

– Пошли, болван. Надо сделать из тебя человека.

У Эстева затряслись поджилки от ужаса.

– А ваша рана? – робко уточнил он.

– Какая рана? – процедил Морок обернувшись.

Соле сразу осекся, вспомнил о зеленом пятне на платке. Не дождавшись ответа, брюнет кинул ему рапиру. Тот попытался поймать ее, но пальцы беспомощно сгребли воздух. Сталь звякнула о песок.

– Не руки, а клешни, – процедил Морок. – Стоило бы переломать тебе все пальцы и срастить в нужном направлении.

– Не надо, – промычал Эстев сгорбившись.

Морок скривился:

– Посмотри на себя, что за жалкий вид. Здоровый, как лось, а блеешь, как овца, которую разок куснули за жопу. А ну, выпрями спину!

В подтверждении своих слов он стегнул нагайкой по сутулым лопаткам Эстева. Парень дернулся от боли, но распрямился.

– Чтобы больше я не видел этой оглобли. Ты – убийца бога, должен ходить как победитель, а не стелиться, словно грязь под сапогами.

Открепив от пояса ножны, Морок махнул своей рапирой.

– Подними клинок, болван. Ты должен ловить ее как собака, понял? Как собака ловит кость, прямо на лету. Ты что, хуже собаки?

Эстев наклонился за шпагой, клинок которой скрывали ножны.

– Пока потренируемся так, а то пырнешь еще себя… Стоишь лопатой, которую воткнули в землю. Ты же из богатой семьи. Танцевать наверняка учили.

– Я плохо танцую. Неуклюжий, – просопел Эстев, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Достался же, – скривился Морок, – мне черенок от лопаты. Ну ничего, болван, ты у меня и плясать будешь, и фехтовать…

Эстев вдруг разозлился. Этот тощий брюнет, изрыгающий поток колких замечаний, был причиной всех его бед.

– Заткнись! – крикнул Соле, вспомнив все, чего лишился. Да вся жизнь у него рухнула, все мечты смешались с грязью по прихоти каких-то головорезов. Он наотмашь ударил шпагой. Вот бы изувечить это поганое бледное лицо!

Морок утек от его удара, а в следующую секунду нагайка больно ударила по кисти, заставив разжать пальцы, носок сапога ударил в толстый живот. Морок схватил Эстева за кудри, оттянул голову. На бледном лице заиграла кривая улыбка.

– Одно яичко у тебя да есть, – усмехнулся он. – Но будешь орать на меня, и быстро станешь евнухом. Не дорос еще. Стань для начала мужиком.

Он отпихнул толстяка.

– Живо распрямись и не вздумай себя жалеть. В Зяблике больше мужчины, чем в тебе.

Расправив плечи, Эстев бросил злой взгляд на Морока. Тот деловито обошел вокруг него.

– Мешок с жиром и потрохами. Придется для начала хорошенько тебя растянуть.

Эстев чуть не упал в обморок, представив, как его вздергивают на дыбе, но Морок заставил его делать выпады и касаться пальцами носков сандалий. Эстев пыхтел, обливался потом, не в состоянии толком согнуться, все его тело было в прострелах боли.

– Бил своей нагайкой! – насуплено пожаловался толстяк после первой же тренировки. – В этом типе нет ничего человеческого.

Рихард усмехнулся:

– Та, он, пывает, круто закипает и хлатнокровен, как рыпа, но ничто человеческое ему не чужто. Вон, тех же лошаток люпит.

– Да ну? – недоверчиво протянул Эстев.

– А ты тумал, это наши звери? Ты пы вител, как он с этой копылой разковаривает, – Рихард указал на серую в яблоках. – Та так только в люпви признаются.

Эстеву было сложно представить Морока, разговаривающим с кем-то по-доброму, и он поначалу принял это за очередные враки северянина, но однажды