Танец с чашами. Исход Благодати - О. Зеленжар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скажи, Зяблик, – спросил он однажды, – а откуда тут столько детей?
– Морок собирает беспризорных, – пробормотал мальчик, набивая рот горячей лепешкой. – Дает кров, еду, защиту и работу. А что еще надо? Спать не на земле и есть досыта, уже хорошо.
– Его трудно назвать сердобольным, – осмелился сказать толстяк. – Для чего вы ему?
Мальчик пожал костлявыми плечами:
– Морок – это Морок, что у него в голове, никто не знает. А надо ли знать? Ну недобрый он, и что? Толку с этого сердоболия… Дадут монетку или сухарик и вали с глаз долой, а потом ходят гоголем, что совершили мешок добра… – Зяблик сплюнул по-взрослому. – А Морок изменил наш уклад, дал опору. Да пусть хоть штабелями этих свиней укладывает, мне все равно…
Соле покачал головой, глядя на Зяблика. На вид ему не больше семи, но, может, дело в недостаточном питании, поэтому он такой тощий и мелкий. Бранился он не хуже матроса, а в глазах порой вспыхивали кровожадные угольки, свойственные людям, обозлившимся на жизнь. У Эстева были племянники его возраста. Толстощекие здоровенькие мальчишки, разодетые в несколько слоев шелка. Они любили сражаться на деревянных рапирах, но стоило одному прищемить пальчик, и начиналось представление с ревом. Зяблик ходил, вечно покрытый коростой ссадин и царапин, Аринио только и успевал ловить его и мазать, мазать, мазать, стращая столбняком и септической лихорадкой. Эстев часто видел, как Зяблик дрался с другими мальчишками и неизменно выходил победителем. Другие дети безоговорочно принимали его лидерство, а сам малец разинув рот ходил за Мороком, как утенок за уткой. По вечерам, к ужасу толстяка, он прикладывался к бутылке травяного самогона, поставляемого стариком Аринио.
– Отец мой пил много, – сказал Зяблик однажды, когда самогон совсем его победил, – сколько себя помню. Ползу по грязи, и он лежит и бац меня! – он резко махнул рукой, чуть не заехав Соле в пах. – Бац! Он меня никак не звал. И мать никак не звала. Когда я ползал, у нее уже сверток был на руках… Как ходить научился, ушел и потерялся… А они и не искали… Может, решили, что свиньи заели…
Вот и весь рассказ о жизни, но Эстев услышал достаточно, чтобы понять – в Цитадели Зяблику было хорошо, а Морока он любил, как преданный пес своего хозяина, каким бы жутким тот ни был. Вожак никогда не сюсюкал с ним или с другими детьми Цитадели, говорил, как со взрослыми, и спрашивал, не делая скидку на возраст, и это поддерживало в Зяблике горячий энтузиазм, веру, что он уже без пяти минут воин обожаемого лидера.
– Скорей бы руки окрепли, и я мог взять в руки «аспида», – вздыхал он, глядя на караульных у ворот. – Я бы, знаешь, как был бы ему полезен?
Наверное, он желал одобрения Морока, его признания, того самого, что не мог получить у родного отца. Бедный мальчик. В каком жестоком мире он жил.
Эстев быстро подружился с великаном Рихардом. Совместные труды на конюшне часто сопровождались долгими разговорами, как и последующие посиделки с мехом самогона. Это был простой фермерский парень, охочий до юбок и выпивки, а еще – приключений.
– Я пыл пастухом, – рассказывал Рихард. – В Айгарде я переконял польшие поколовья на мнокие мили, из корота в корот, и все на кранице с Ателлюром, а ты знаешь, какие в тех лесах разпойники? Да разпойничать – национальное развлечение этих уплютков… Прихотилось отпиваться. Я стольких разпойников положил!
Эстев сомневался в его правдивости. Напившись, Рихард любил травить байки, да такие, что заслушаешься. Зяблик и детвора были в полном восторге. То он рассказывал страсти про королеву-вакшами, бассейны и фонтаны, в чьем замке были полны свежей крови. То, как своими глазами видел индевика на границе Вечноосеннего леса.
– Нолхи-то эти… Нолхиане, – плел Рихард, хлебнув лишку. – Ну мы их еще жуками зовем, потому что, коворят, живут они, как пчелы. Все цветные, а сертца у них из тракоценного камня, которые топывают из слез матерей, что вители смерть своих тетей. Коре лютское – их жизнь и тыхание.
– Нолхиане – демоны из Закона Благодати, – не выдержал Эстев. – Хватит заливать.
– У вас они темоны, – пожал плечами айгардец, – а у нас – сосети.
– Эстев прав, хватит на сегодня небылиц, – холодной распорядился проходивший мимо Морок. – Услышу еще раз про нолхиан – ухо отрежу.
Рихард недобро насупился, но смолчал. Он был отходчивым парнем, к тому же получал у Морока неплохое жалованье.
– Хорошие теньги, – говорил он. – Польше, чем я кокта-липо переконом скота зарапатывал. Семья не петствует. А что против закона… Да плевал я на ильфеские законы.
– Так у тебя семья? – удивился Эстев.
– Жена, трое тетей, втовка прата и ее четверо потрошков. Колотных ртов хватит на целую теревню.
– Так ты женат! – возмутился Эстев. – А тут то с одной валяешься, то с другой!
Облокотившись о черенок лопаты, Рихард смерил Эстева снисходительным взглядом:
– А ты не завитуй. Что мне, коз окуливать? Я уже несколько лет тома не вител. Кончал бы ты со своей моралью книжной, тошно от нее.
Рихард был по-своему мудрый, хоть и совсем неграмотный. Добрый с лошадями и девок не обижал, с каждой был ласков. Может, Эстев и правда завидовал. У него никогда не было женщины, дома девушки смеялись над ним и его округлым пузом, да и здесь не жаловали, скорей из страха перед убийцей Благого.
По совету Зяблика, Эстев старался обходить стороной домик Дуана. Рихард отзывался о нем не иначе как о сумасшедшем, которого выгнали из гильдии за опасные эксперименты.
– Коворят, – шептал северянин, – что он нашел гте-то эквийскую книку и пытался заниматься запретной алхимией. Бортовые мантии его покнали, он не растерялся и пошел искать токо, кто оплатит исследования, но из-за паршивого характера перерукался со всеми. Не знаю, как он вышел на Морока, но, судя по всему, у нашеко вожака терпение из стали.
Однажды Эстев проходил мимо домика Дуана, когда из него послышался звон стекла и глухая брань. Дверь резко распахнулась, выпустив клубы голубоватого дымка и горькой вони. Из этой пелены вывалился алхимик, разгоняя ее
