Жуков. Портрет на фоне эпохи - Лаша Отхмезури

Итак, Жукову повезло на целых три месяца оказаться в бурлящем котле теоретических споров, равного которому не знали другие армии того времени, за исключением германского рейхсвера. Триандафиллов и Свечин разработали несколько важных принципов, которые он применит в ходе Второй мировой войны. Современные армии, как показал опыт войны 1914–1918 годов, обладали великолепной способностью к сопротивлению, благодаря мобилизации всех экономических и людских ресурсов государства, которая, в свою очередь, обеспечивалась прочностью политической связки фронт – тыл. Из этого следовало, что невозможно одним ударом победить противника, если тот располагал достаточным стратегическим пространством. Уже этот пункт являлся коренным отличием советского военного искусства от германского. Последнее отдавало предпочтение «кампаниям», отмеченным быстрыми маневрами, целью которых должно стать генеральное сражение – навязчивая идея немцев,  – приводящее к разгрому неприятельской военной машины и решающее исход войны. Этот классический подход к войне, родившийся при Фридрихе Великом и доведенный до совершенства Наполеоном, при котором уже начал устаревать, требовал собрать основные силы противника на относительно небольшом пространстве. Другой крупный теоретик, Георгий Иссерсон, с которым Жуков встретится при курьезных обстоятельствах, называл это «стратегией одной точки». На практике немцы особенно любили применять один прием – широкий охват и последующее окружение. Такое окружение осуществлялось на удачу, местоположение противника определялось как в Наполеоновскую эпоху – по звуку орудийной стрельбы; немцы следовали логике случайного успеха, а не достижения заранее поставленной оперативной задачи.

Этой стратегии одной точки советские теоретики противопоставили свою. Они ввели два измерения боевых действий – в ширину и глубину – и добавили еще третье, вертикальное, измерение в виде высадки массовых воздушных десантов. Можно даже говорить о четвертом измерении – факторе времени, точнее, продолжительности операции,  – который рассматривали как основную составляющую оперативного искусства. Победить противника в современной войне возможно лишь после продолжительной войны, состоящей из серии операций, проводимых последовательно на всю тактическую глубину фронта противника. Эти операции предполагают планирование нового типа, сочетавшее действие соединений, вооруженных средствами ведения боя, достаточными для выполнения четко поставленной задачи в рамках части операции, если речь идет о корпусе или армии, либо всей операции, применительно к фронту или группе фронтов. Задействованные средства должны быть точно подсчитаны («научно», подчеркивают советские теоретики, в отличие от того, как вел войну, например, тот же Наполеон: по вдохновению), чтобы вводиться в действие в назначенное время и в назначенном месте; при этом, по аналогии с советской плановой экономикой, устанавливаются «нормы» глубины и ширины прорыва. Время, отводимое на операцию, также тщательно высчитывается в зависимости от глубины планируемого продвижения в глубь территории противника. Начиная с лета 1943 года фирменным стилем Красной армии стали мощные удары и прорывы вражеской обороны, осуществлявшиеся соединениями, действующими глубокими оперативными эшелонами. На этой стадии вводился эшелон развития прорыва, состоящий из мобильных соединений, способных действовать на большую глубину. Ему предстояло развивать достигнутый прорывом успех, парализовавший военную систему противника. Вместо того чтобы тактическими средствами вырывать из системы один за другим элементы, которые быстро и легко можно заменить, предпочтительнее было уничтожить связь между элементами системы, то есть раздробить ее, разбить на отдельные фрагменты, изолировать составляющие ее элементы друг от друга и не уничтожить систему физически, а довести ее до паралича.

Этот подход к войне как к системе был порожден новой научной дисциплиной, настоящей «философией военного искусства», ставшей ключом к победе в современных войнах, при условии, что последовательность и разумность стратегии адекватна средствам: оперативное искусство[154]. Варфоломеев, первый начальник кафедры оперативного искусства и друг Триандафиллова, так определил три уровня войны: «Сражения являются средствами операции. Тактика – материал оперативного искусства. Операции – средства стратегии, а оперативное искусство – материал стратегии. Это суть трехчастной формулы [войны]». Свечин, изобретший термин «оперативное искусство», использует другой образ для выражения той же мысли: «Тактика делает шаги, из которых складывается оперативный скачок; стратегия же указует путь»[155].

Месяцы, проведенные в КУВНАС, бесконечные дискуссии с преподавателями и другими курсантами, серьезная атмосфера учебных аудиторий навсегда изменили Жукова. Он приобщился к оперативному искусству и понял его. Он впервые вышел за рамки тактики, которая могла остаться для него потолком. По его собственному признанию, и которая интересовала его: «Я усиленно занимался ею [тактической подготовкой] на протяжении всей моей 43-летней военной службы, от солдата до министра обороны»[156]. Конечно, он никогда не был теоретиком и не написал научных трудов по этой теме; лекции, прочитанные им в Берлине в 1945 и 1946 годах, не выдают в нем ни глубокого, ни оригинального военного мыслителя. Хотя занятия на курсах расширили его кругозор и увеличили багаж знаний, Жуков был и навсегда остался практиком. Если Александра Василевского, его свата, или Василия Соколовского, а еще больше Антонова – людей спокойных, с уравновешенным характером, всегда привлекала штабная работа и теоретические вопросы, Жуков больше всего любил гром пушек, запах пороха, вид мчащихся вперед танковых соединений, и при каждой представившейся возможности будет наслаждаться ими в 1943–1945 годах, в любую погоду останавливаясь на перекрестках вместе со своим генералом для особых поручений Минюком, начальником своей охраны Бедовым и с шофером Бучиным. По окончании курсов Жуков получил отличные оценки и аттестацию, в которой имелась такая фраза: «С успехом может руководить общетактической подготовкой полка и дивизии. По наклонностям и характеру командир явно строевой (к штабной работе мало годен)»[157].

И все-таки нельзя не отметить, что из всех видных советских полководцев именно он имел самую слабую теоретическую базу. Всего пятнадцать месяцев обучения: двенадцать в 1924–1925 годах и три в 1929 году. Сравните это с десятью годами, которые Антонов провел в военных академиях, сначала в качестве слушателя, затем в качестве преподавателя; с шестью годами учебы Захарова, пятью Баграмяна, четырьмя Конева и Малиновского, тремя Василевского. Зато Мерецков, Рокоссовский и Тимошенко были, как и Жуков, практически самоучками. Сам он не только не комплексовал по этому поводу, но даже вынес убежденность в том, что «хорошо воевали в этой войне те командиры, кто учился не в классах, а на поле боя»[158].