Из сборника Пять рассказов - Джон Голсуорси

Когда они одевались, Холлидэй тихо сказал:

- А ведь ты спас мне жизнь, дружище!

- Чушь!

Одевшись, но еще не вполне успокоившись, все отправились в отель и сели пить чай. Холлидэй ушел в свою комнату полежать. Сабина вдруг перестала есть хлеб с вареньем и объявила:

- Послушайте, ведь вы настоящий герой!

- Ну, конечно! - подхватила Фрида.

Эшерст заметил, что Стелла опустила глаза. Он встал и смущенно отошел к окну. Он услышал, как Сабина горячо зашептала: "Знаете, давайте все заключим кровный союз. Где твой ножик, Фрида?" Краешком глаза Эшерст видел, как все три девочки торжественно укололи себе палец и выдавили по капле крови на бумажку. Он повернулся и пошел к двери. Но его моментально поймали.

- Вот упрямец! Не удирайте!

Две младшие повисли на его руках и потащили к столу. На клочке бумаги была кровью нацарапана какая-то фигурка и три имени: Стелла Холлидэй, Сабина Холлидэй и Фрида Холлидэй, - тоже выведенные кровью, лучами сходились к ней.

- Вот это вы, - объяснила Сабина, - нам надо еще поцеловать вас!

- О-обязательно, - серьезно подтвердила Фрида.

И прежде чем Эшерст успел опомниться, к его щеке прильнули мокрые волосы. Кто-то укусил его в нос, ущипнул в левую руку, маленькие зубки мягко захватили его щеку. Потом его выпустили, и Фрида крикнула:

- Ну, а теперь Стелла!

Эшерст, красный и растерянный, уставился через стол на красную и растерянную Стеллу. Сабина фыркнула.

- Ну, скорее, - крикнула Фрида, - а то вы нам портите все дело!

Странное смущение горячей волной охватило Эшерста, но он сказал почти спокойно:

- Замолчите, бесенята!

Сабина снова фыркнула.

- Ну, если не хотите целоваться, пусть она поцелует свою руку, а вы ее приложите к носу. Так тоже считается!

К удивлению Эшерста, девушка поцеловала свою руку и протянула ему. Он торжественно взял эту тонкую прохладную ладонь и приложил к щеке. Обе девочки захлопали в ладоши.

- Теперь мы обязаны всегда спасать вам жизнь! - объявила Фрида. Стелла, дай мне еще чашку чаю, только не такого слабого.

Все вернулись к чайному столу, а Эшерст свернул бумажку с подписями и спрятал в карман. Разговор перешел на корь и ее хорошие стороны - вволю апельсинов, меда и никаких уроков.

Эшерст молча слушал, обмениваясь со Стеллой дружескими взглядами. Ее лицо снова стало ясным, золотисто-розовым под легким загаром. Эшерсту было необычайно приятно, что эта прелестная семья так ласково приняла его в свою среду, и он с упоением любовался хорошенькими личиками девочек. После чая обе младшие начали возиться с гербарием, а он подошел к креслу у окна, где сидела Стелла, и, разговорившись с ней, стал рассматривать ее акварельные рисунки. Все казалось ему чудесным сном. Время остановилось, все было забыто, все, что, не касалось настоящего, потеряло свое значение. Завтра он вернется к Мигэн, и от этого чудесного сна останется только клочок бумаги, где кровью нацарапаны имена этих детей. Детей... но Стелла уже не ребенок, она одних лет с Мигэн!

В ее голосе, смущенном, сдержанном, отрывистом, проскальзывали дружеские нотки, и когда Эшерст умолкал, ей говорилось как-то легче. В ней было что-то целомудренно чистое и холодное - спящая красавица...

За обедом, к которому Холлидэй, наглотавшийся морской воды, не вышел. Сабина неожиданно объявила:

- А я буду называть вас просто Фрэнк.

- Фрэнк, Фрэнк, Фрэнк! - запела Фрида. Эшерст засмеялся и поклонился.

- Каждый раз, как Стелла назовет вас "мистер Эшерст", она заплатит штраф. Глупые церемонии!

Эшерст посмотрел на Стеллу. Ее лицо медленно стал заливать румянец. Сабина расхохоталась, а Фрида крикнула:

- Го-го! Смотрите на нее! Пожар! Пожар!

Эшерст схватил обеими руками по пряди светлых волос.

- Послушайте, шалуньи! Оставьте Стеллу в покое, не то я вас свяжу друг с другом.

- Ух, - завизжала Фрида в восторге, - какой злюка!

А Сабина лукаво заметила:

- Вы-то зовете ее просто Стеллой!

- А разве нельзя? Имя чудесное!

- Пожалуйста! Мы вам позволяем.

Эшерст выпустил белокурые пряди. Стелла! Как она назовет его после этих шуток? Но она не обращалась к нему по имени, и позже, когда все собрались идти спать, он нарочно сказал:

- Спокойной ночи, Стелла!

- Спокойной ночи, мист... спокойной ночи, Фрэнк. Знаете, все-таки вы молодец...

- Ну, ерунда!

Ее рука внезапно крепче сжала его руку и тотчас же отпустила.

Эшерст неподвижно стоял в опустевшей столовой. Прошлой ночью под ожившей яблоней он прижимал к себе Мигэн, он целовал ее глаза и губы. И он вздохнул от нахлынувших воспоминаний. Этой ночью должна была начаться его жизнь с ней - с ней, которая только и мечтала быть с ним! А теперь пройдут еще сутки, даже больше, только оттого, что он забыл взглянуть на часы. Зачем он подружился с этими чистыми девочками как раз тогда, когда он собирается распроститься с чистой, невинной жизнью? "Но ведь я хочу жениться на ней, подумал он, - я обещал..."

Он взял Свечу, зажег ее и поднялся к себе в спальню. Когда он проходил мимо дверей смежной комнаты, где лежал Холлидэй, тот его окликнул:

- Это ты, дружище? Зайди ко мне на минутку. Холлидэй сидел в постели, курил трубку и читал.

- Посиди со мной!

Эшерст сел в кресло у открытого окна.

- Знаешь, - заговорил Фил, - я все думаю о том, что случилось. Говорят, что, когда человек тонет, перед ним сразу проносится вся жизнь. А со мной ничего этого не было. Видно, я еще не совсем тонул.

- А о чем ты думал?

Холлидэй на минутку смолк.

- Знаешь, - проговорил он очень спокойно, - я подумал об очень странной вещи: вспомнил одну девушку в Кембридже, с которой я бы мог... ну, ты понимаешь... И я обрадовался, что у меня по отношению к ней совесть чиста. Во всяком случае, дружище, тем, что я теперь вот здесь, я обязан тебе одному. Быть бы мне сейчас на дне. Ни постели, ни трубки - ничего бы не было... Послушай, как ты думаешь, что с нами делается после смерти?

- Угасаем, как гаснет пламя, - пробормотал Эшерст.

- Фу-у-у!

- Может быть, мы гаснем не сразу, померцаем и потухнем.

- Гм. Знаешь, это все ужасно мрачно... Кстати, надеюсь, мои сестрицы были милы с тобой?

- Необычайно милы!

Холлидэй положил трубку, закинул руки за голову и повернулся к окну.

- Да, они славные девчурки! - проговорил он.

Эшерст взглянул на улыбающееся лицо приятеля, освещенное слабым светом свечи, и вдруг вздрогнул. Да, Фил прав: он мог бы лежать там, на дне, и улыбка навеки покинула бы его ясное лицо. Его засосал бы морской песок... и ждал бы он воскресения из мертвых, - на девятый день, что ли, как говорится в писании. И улыбка Холлидэя показалась Эшерсту чудом, как будто в ней воочию виделось то, что отличает жизнь от смерти, - маленькое пламя, такое живое. Эшерст встал и мягко проговорил:

- Ну, тебе, по-моему, не мешает поспать. Потушить свечу?

Холлидэй схватил его руку.

- Послушай, старина, я не знаю, как это выразить, но, наверно, очень противно лежать мертвым! Покойной ночи, дружище!

Эшерст растроганно и взволнованно пожал ему руку и снова спустился вниз. Входная дверь была еще открыта, и он вышел на лужайку перед домом. Звезды ярко блестели на темной синеве неба, и в их неверном свете цветы сирени приобрели какой-то неописуемый, необычайный оттенок. Эшерст прижался лицом к душистой ветке, и перед его глазами встала Мигэн с крохотным коричневым щенком на руках. Он вспомнил слова Холлидэя: "Я подумал об одной девушке... ты понимаешь... и обрадовался, что у меня по отношению к ней совесть чиста". Эшерст отвел ветку сирени и стал ходить по лужайке, словно серая тень, которая обретала плоть, когда на нее падал свет фонарей. Снова он был с Мигэн у живой белизны распустившихся яблонь, у болтливого ручья, у синего, как сталь, затона, блестевшего при луне. Снова его охватило очарование ее поцелуев, ее обращенного к нему лица, на котором светилась горячая, преданная любовь, снова он чувствовал красоту и волнение той языческой ночи. Он остановился у сиреневого куста. Здесь ночь говорила не голосом ручья, а мощным гулом морского прибоя. Не было слышно птичьего щебета, уханья совы, крика козодоя, жужжания жуков. Где-то бренчал рояль, белые дома тяжелой громадой поднимались в темное небо, запах сирени наполнял воздух. В верхнем этаже отеля было освещено окно. На занавеске двигалась чья-то тень. И в чувствах Эшерста был такой сумбур, такая путаница, как будто любовь и весна, придавленные новыми переживаниями, пытались вновь найти дорогу к его сердцу и заглушались чем-то более острым и сильным. Эта девушка, которая назвала его Фрэнком и так порывисто пожала ему руку, - что бы сказала она, такая чистая и спокойная, о его дикой, беззаконной любви?

Эшерст опустился на траву и долго сидел, скрестив ноги в позе Будды, спиной к отелю. Неужто он действительно собирался украсть честь и невинность? Вдохнуть аромат полевого цветка... а потом, может быть, бросить его. "Вспомнил одну девушку в Кембридже, с которой я мог бы..." Он приложил ладони к траве, - она была еще теплая, чуть влажная и ласково коснулась его рук. "Что мне делать?" - подумал он. Быть может, Мигэн ждет его сейчас у окна и думает о нем, глядя на цветущие яблони. Бедная маленькая Мигэн. "Но почему бедная? - подумал он. - Ведь я люблю ее! Да люблю ли я ее действительно или просто меня тянет к ней, потому что она так хороша и так любит меня?.. Что же делать?.."