Золотое рандеву - Алистер Маклин

Сам Макдональд сидел теперь на моей койке около иллюминатора. Мы с Марстоном перетащили его туда. Док Марстон, чтобы унять боль, сделал ему укол. Я получил в два раза большую дозу - ведь мне, в отличие от боцмана, в эту ночь нога должна была понадобиться, а ему только руки да плечи. А руки и плечи у Макдональда были в полном порядке. Самые сильные на "Кампари". Я чувствовал, что в эту ночь мне их сила пригодится. Только Макдональд знал мою цель. Только Макдональд знал, что я собирался вернуться тем же путем, что и уходил. Остальные верили в мой самоубийственный план атаки капитанского мостика, верили, что в случае успеха я вернусь через дверь лазарета. Они, правда, не верили, что я вернусь. Обстановка была праздничная, но не очень.

Буллен не спал. Он неподвижно лежал на спине с каменным, угрюмым лицом. Одет я был в тот же вечерний костюм, что и прошлой ночью. Он еще не успел высохнуть, был покрыт коркой запекшейся крови. Я был босиком. В одном кармане лежал складной нож, в Другом - завернутый в клеенку фонарик, на лице маска, на голове колпак. Нога болела, я чувствовал себя как после тяжелого приступа лихорадки. Но это уже не в моей власти. Было сделано все, чтобы подготовиться как можно лучше.

- Свет! - скомандовал я Марстону. Щелкнул выключатель, и в лазарете стало темно, как в могиле. Я отдернул занавеску, открыл иллюминатор и высунул голову наружу.

Шел крупный, тяжелый дождь. Холодный, косой дождь с норд-веста. Капли через иллюминатор полетели на койку. Небо черное и без единой звезды. "Кампари" по-прежнему качался - немного с борта на борт, немного с носа на корму - но это была ерунда по сравнению с минувшей ночью. Корабль делал около двенадцати узлов. Выкрутив шею, я сумел посмотреть вверх. Никого. Высунулся еще дальше и посмотрел вперед и назад. Если этой ночью на "Кампари" и светился какой огонек, то я его не заметил.

Можно было действовать. Я поднял бухту нейлонового троса, убедился, что он привязан к ножке койки и выбросил бухту наружу, в темноту и дождь. Сделав последнюю проверку другого троса, который был завязан у меня вокруг пояса и конец которого держал в руках Макдональд, сказал:

- Ну, я пошел.

Вполне возможно, что эту прощальную речь можно было произнести и с большим красноречием, но в тот момент ничего другого мне на ум не пришло. Капитан Буллен отозвался:

- Счастливого пути, малыш.

Он сказал бы куда больше, если бы знал, что я действительно замыслил. Марстон что-то буркнул. Сьюзен совсем ничего не сказала. Извиваясь, вперед ногами, оберегая больную ногу, я полез через иллюминатор и вскоре уже весь висел снаружи, опершись о проем локтями. Я скорее чувствовал, чем видел боцмана, готового травить конец, завязанный у меня на поясе.

- Арчи, - шепнул я тихо, - загни-ка еще разок свою байку. Про то, что все кончится хорошо.

- Ты вернешься прежде, чем мы заметим, что ты ушел, - бодро доложил он. - Смотри, не потеряй мой ножик.

Ухватившись двумя руками за трос, привязанный к койке, я заскользил вниз с той скоростью, с которой боцман успевал травить свой конец, и через пять секунд оказался в воде.

Она была темная и холодная, у меня перехватило дыхание. Резкий перепад температуры между теплым лазаретом и холодным океаном буквально парализовал меня. На мгновение я непроизвольно отпустил трос, отчаянно замахал руками и снова поймал его, не успев даже как следует испугаться. Боцман наверху трудился в поте лица - неожиданная нагрузка, должно быть, едва не выдернула его из иллюминатора.

Но самое худшее был не холод. Если тебе удалось выжить после первоначального теплового удара, холод еще можно некоторое время терпеть, смириться с ним нельзя, но привыкнуть можно. К чему нельзя привыкнуть, что невозможно вытерпеть - это насильственное глотание соленой воды в больших количествах каждые несколько секунд. А со мной именно это и происходило.

Я предполагал, что тащиться на веревочке за кораблем, делающим двенадцать узлов, не слишком приятно, но никак не мог подумать, что это до такой степени плохо. В своих размышлениях я забыл учесть один фактор волны. Сначала меня тащило вверх по волне, в следующий момент она проходила надо мной, я повисал в воздухе и тяжело грохался в растущую передо мной громаду новой волны. Каждый такой удар норовил вышибить из меня дух. А когда у тебя вышибают дух, желание снова глотнуть воздуха настойчиво, безотлагательно и неудержимо. Но зарывшись лицом в волну, я глотал отнюдь не воздух, а огромные количества соленой воды. Сходные ощущения, вероятно, можно получить, направив себе в глотку струю мощного брандсбойта. Я барахтался, извивался, крутился, выпрыгивал из воды, как попавшая на крючок рыба, вытянутая на поверхность быстроходным катером.

Медленно, но весьма уверенно, я тонул, будучи побит, еще не начав действовать. Я понял, что надо возвращаться, и немедленно. Я задыхался и давился морской водой, она жгла мне ноздри и глотку, переполняла рот и желудок, и я чувствовал, что вода уже попала и в легкие.

У нас была установлена целая система сигналов, и теперь я начал бешено дергать за завязанный вокруг пояса трос, уцепившись за другой левой рукой. Я дернул раз десять, сначала медленно в каком-то порядке, потом, не получив ответа, неистово, отчаянно. Никакого ответа. Я так бился в волнах и до этого, что Макдональд постоянно чувствовал то напряжение, то ослабление троса. Он не мог отличить один рывок от другого.

Я попытался подтянуться на своем тросе, но под напором обрушивающейся на меня воды это было невозможно. Когда ослаблялось натяжение троса, завязанного на поясе, мне требовалась вся сила обеих рук, чтобы просто удержаться на месте, вцепившись в другой трос. Собрав в отчаянии все силы, попытался подтянуться хоть на дюйм. Но и этого сделать не удалось. Понятно, что не долго еще смогу так провисеть.

Спасение пришло совершенно случайно. Никакой моей заслуги тут не было. Особенно тяжелая волна перевернула меня на спину, в этом положении я провалился в очередную яму и врезался в следующую волну спиной и плечами. Как раньше, от удара я выпустил весь воздух из легких, как раньше, судорожно стал хватать воздух ртом - и тут же обнаружил, что могу дышать. В легкие врывался воздух - не вода. Я дышал. Когда лежал так на спине, наполовину вытащенный из воды спасительной веревкой, нагнув голову к груди между вытянутых рук, рот у меня был на воздухе.

Я не стал терять времени и поплыл, перебирая руками трос, давая возможность Макдональду осторожно травить второй, привязанный к поясу. Я по-прежнему глотал воду, но теперь уже в не заслуживающих упоминания количествах.

Секунд через пятнадцать снял левую руку с веревки и начал ощупывать борт корабля в поисках каната, опущенного с юта минувшей ночью. Мокрый трос скользил теперь по ладони правой руки и обдирал с нее кожу. Но я почти не замечал этого, так как обязан был найти привязанный к леерной стойке канат, если нет - можно было опускать занавес. Это был бы конец не только моим надеждам выполнить план, но и мне самому в равной степени. Мы с Макдональдом вынуждены были действовать в предположении, что канат будет на месте, и затаскивать меня обратно он должен был лишь по получении установленного сигнала. А я обнаружил, что подать подобный ясный сигнал, находясь в воде, невозможно. Если не найду каната, меня просто протащит до конца нейлонового троса, после чего я утону. Много времени это не отнимет. Проглоченная соленая вода, яростные атаки волн, неоднократные удары о стальной борт корабля, потеря крови, искалеченная нога - все это быстро отнимало остаток сил. Много времени это не отнимет. Левая рука вдруг задела канат. Я вцепился в него - утопающий, хватающийся за свою последнюю соломинку в необозримых просторах океана.

Просунув свой направляющий трос под петлю на поясе, освободил правую руку, подтянулся на канате, пока целиком не вылез из воды, захлестнул канат петлей вокруг здоровой ноги и повис так, жадно хватая воздух широко открытым ртом и дрожа, как загнанный пес. Неожиданно меня стошнило, и я освободил свой желудок от запасов собравшейся там морской воды. После этого почувствовал себя лучше, но появилась страшная слабость.

Лезть было невысоко - каких-нибудь двадцать футов, и там палуба, но, преодолев фута два, я уже горько сожалел о том, что не поддался искушению и не завязал минувшей ночью узлов. Канат намок и стал скользким мне приходилось изо всей силы сжимать руки, чтобы не съехать вниз. А этой всей силы в руках у меня осталось совсем немного, весь ее запас я израсходовал, отчаянно цепляясь за свою спасительную веревочку. Даже когда мне удавалось хорошо ухватиться ногами, даже когда мои слабеющие руки не скользили вниз под грузом ставшего непомерно тяжелым тела, и то я за один раз не мог подтянуться больше, чем на два-три дюйма. Три дюйма и не больше - это все, что я мог за один раз.

Я не мог этого сделать: разум, инстинкт, логика, здравый смысл - все подсказывало мне, что я не мог этого сделать. И все же я сделал это. Последние несколько футов подъема были сплошным кошмаром: подтягивался на пару дюймов, соскальзывал на дюйм вниз, опять подтягивался - и так подползал все ближе и ближе к верху. В трех футах от него остановился. Я знал, что именно такое расстояние отделяет меня от безопасности, но взобраться еще хотя бы на дюйм по этому канату было выше моих сил. Руки дрожали от напряжения как в лихорадке, бицепсы готовы были лопнуть. Я подтянул тело вверх, пока глаза не оказались на одном уровне с зажатыми в замок ладонями.