Восемь. Знак бесконечности - Ульяна Соболева

Почему места преступления так похожи? Всегда вызывают одинаковые эмоции. Щемящее чувство какой-то давящей тоски и депрессии. Он привык, но эмоции повторялись, как дежавю, каждый раз. Скручивание желудка перед тем, как он увидит жертву. Ожидание очередного лика смерти. Опергруппа уже окружила участок, оттесняя репортеров. В свете фонарей поблескивала желтая лента с черными полосками и надписью «вход воспрещен».

– Что у нас здесь? – спросил Заславский, доставая пачку сигарет.

Из недостроенного здания, пошатываясь, вышел один из полицейских, его вдруг скрутило пополам и вырвало на мокрый, блестящий асфальт. Алекс вспомнил свое первое дело… тогда его беспощадно рвало в туалете гостиницы, где они обнаружили зарезанного постояльца. После этого он видел вещи намного страшнее того преступления, но первый труп никто не забывает и свои эмоции тоже.

– Не для слабонервных, да? – Ферни поднырнул под ленту, догоняя Алекса и затягиваясь сигаретой.

– Эксперты здесь? – спросил Заславский.

– Будут с минуты на минуту.

– Что с трупом? Все так плохо?

– Просто дрянь, Алекс! Извращенная дрянь в стиле «Молчания ягнят». Идем. Сам увидишь.

Заславский направился к зданию, отшвырнул окурок щелчком покрасневших от холода пальцев. Внутри валялись пустые картонные коробки, пластиковые ящики, битые бутылки и куча всякого хлама. Не иначе, как пристанище бомжей или наркоманов. Они прошли вглубь здания, освещая путь фонариками. Мимо пробежало несколько крыс, попискивая и издавая противный скрежет по картонным ящикам. Отовсюду доносилось завывание в трубах и пустых комнатах недостроенной больницы.

– Осторожно, Заславский, тут крови, как на скотобойне. Свети наверх.

Заславский поднял фонарь.

– Бл**ь! Твою ж мать!

Вырвалось по-русски. Тело женщины висело на двух ржавых крюках, торчащих из арматуры. Их заостренные концы выступали из глазниц жертвы, кровь залила ее лицо и, стекая ручейками, обвивалась вокруг ног и капала на пол. Тело раскачивалось на ветру, как тряпичная кукла. Растрепанные длинные черные волосы то окутывали тело как саван, то снова развевались, взметнувшись к потолку. Поза трупа была неестественной – руки и ноги зафиксированы, как у Венеры на пресловутой картине. Скорее всего, леской или прозрачными нитками. Тело полностью обнажено и покрыто рваными ранами и порезами. Заславский несколько минут рассматривал труп.

– Проверили местность? Что-то нашли? – спросил он, продолжая осмотр. Постепенно внутренне успокаиваясь, усмиряя содержимое желудка и собственные нервы.

– Нашли ее вещи и документы.

– Значит, не бомжиха, – Алекс повернулся к Эштону – начальнику опергруппы, – что думаешь?

– Не знаю. Думаю, что когда ее там подвесили, она была еще жива. Видишь, сколько кровищи? Сукин сын притащил ее волоком, связанную. От стоянки ведет след прямо сюда. Потом он аккуратно раздел ее, там, у стены. Там же, видимо, ваял свое произведение искусства. Укладывал в позу, связывал руки и ноги. Но подвесить так высоко? Сопротивляющуюся, живую?

Заславский подошел к стене и посветил на нее фонарем. Потом на бетонный пол и снова на потолок. Прищурился, ощупал стену и выступы на ней, опустил фонарь и посмотрел на Эштона:

– Он к этому готовился. Там наверху балка. Он мог поднять жертву с помощью веревки до нужной высоты. Потом залез по выступам на стене и сам по этой балке подобрался к ней. Насадил на крюки, отвязал веревку и тем же способом спустился.

– Долбаный альпинист.

– Возможно, как раз имел специальное оснащение и физическую подготовку. В любом случае, он силен.

К ним подбежал молодой офицер:

– Проверили по докам – они принадлежат некой Анне Лизе Грассо.

Алекс резко повернулся к копу:

– Кому?

– Анне Лизе Грассо.

Заславский закрыл глаза и медленно выдохнул. Ему показалось, что стены вокруг слегка завращались, и он сам реально ощутил приступ тошноты.

– А вот и эксперты приехали. Освободите местность. Давайте, расчистите территорию, будем снимать это произведение искусства.

Ему срочно нужно было выйти на воздух. В горле застрял ком, и сердце колотилось о ребра, а по спине потекли ручьи ледяного пота.

– Ты ее знал, Ал? Что с тобой? Мать твою!

Заславский вышел на улицу и дрожащими пальцами достал сигарету из пачки, сел на бетонный блок и, щурясь, посмотрел на прожекторы, направленные к входу в здание.

– Это Ли. Подруга Кэт.

– Пиарщица?

– Она самая…

Алекс перевел взгляд на Ферни и судорожно сглотнул.

– Я спал с ней. Последние несколько недель. Недавно она позвонила мне. Сказала, что приедет и не приехала, а я даже не перезвонил.

– Кэт знала?

– Нет.

Алекс шумно втянул воздух и сплюнул на землю.

– Но я хотел, чтоб узнала. Это Ли не хотела. Шифровалась.

– Теперь точно узнает, Ал… И не только она, мать твою.

Но Алекс сейчас думал не об этом, а том, как он скажет об этом Кэт.

Он смотрел издалека на суетящуюся толпу и пил минералку из зеленой прозрачной пластиковой бутылки. В наушниках играла классика. Шопен. Мама всегда говорила, что умные люди слушают только классику, а не позорное завывание бездарей. А еще мама учила его не сорить и не следить. Убирать за собой. Сейчас она была бы им очень недовольна. Старая сука орала бы на него и говорила, что он тупое дерьмо, которое только и умеет разводить вокруг себя грязь. Это подарок, мама. На твой день рождения. Нет. Он не тупое дерьмо, он-то как раз все хорошо придумал. Итальянская сучка слишком много видела и за это лишилась глаз. Она была порочной дрянью, которая никогда бы не очистилась. Грязной-грязной порочной дрянью, которая спала с кем попало. Писала ему, а сама трахалась с копом. Шлюшкой. Вот кем она была. Больше она не будет ни с кем трахаться, ни видеть, ни слышать, ни разговаривать. Он отрезал ей уши, язык и выколол глаза.

Когда привез ее к себе, связанную, с заклеенным скотчем ртом, она что-то мычала, отвратительно ныла и скулила. Он не любил, когда они шумят, вколол ей лекарство и ждал, что она замолчит. Замолчала. Они все замолкают. Он любит эти моменты, когда они все видят, слышат, понимают и ничего не могут сделать. Смотрят на него, как на Бога, с ужасом и пониманием своей ничтожности. Жалкие, как насекомые под ногами. Им страшно. Они не знают, что он с ними сделает, а он знает. Он это знает еще до того, как они попались.

Он не хотел ее убивать. Она ему не нравилась. У него на нее не стоял. Не в его вкусе. Но она сама виновата. Совала свой нос, куда не надо, лгала. Он ненавидит ложь. Он пытался отыметь эту тварь, но не смог. Зато он кончил, когда она подыхала, подвешенная к потолку, и дергалась, как мерзкий червяк. Он спустил прямо в штаны. Только проклятый бомж все испортил, заорал как резаный. Откуда он только взялся? Еще одно грязное отродье испортило развлечение. Если бы у него было время, он бы уничтожил всех этих недолюдей, всю грязь. Чтоб было чисто везде.