Любовь и Тьма - Исабель Альенде

— Мы не действуем необдуманно, мы — маоисты, — сказал один из них.

— Вы — сумасшедшие. То, что подходит китайцам, здесь не срабатывает, — категорически заявил профессор.

Позднее эти юноши уйдут в горы и сельву[51] и будут оставлять после себя пули и азиатские лозунги в селах, забытых латиноамериканской историей. Уводя сына из лагеря, профессор не мог этого даже предположить. Видя, как отец и сын уходят обнявшись, подростки только пожали плечами.

Пока они ехали на поезде, отец лишь молча наблюдал за Франсиско. А когда они прибыли на свою станцию, он коротко, в нескольких словах, высказал ему то, что тяжелым грузом лежало у него на сердце.

— Надеюсь, это больше не повторится. Впредь за каждую материнскую слезу ты получишь порку ремнем. Согласен?

— Да, папа.

В глубине души Франсиско был доволен, что вернулся домой. Вскоре, окончательно излечившись от соблазна партизанщины, он засел за книги по психологии, завороженный этой игрой мысли, бесконечным перетеканием одной идеи в другую, их неустанным соперничеством. Его захватила и литература покорили латиноамериканские писатели, он вдруг осознал, что живет в крохотной стране — пятнышке на карте, утонувшем в бескрайних просторах чудесного континента, куда прогресс приходит с опозданием в сотни лет: земля ураганов, землетрясений, широких, как море, рек, такой густой сельвы, что туда не проникает солнечный луч; вечный слой гумуса, покрывающий его почву, хранит останки мифологических животных и дает жизнь человеческим существам, не претерпевшим изменений со дня сотворения мира; беспорядочная земля, где рождаются со звездой во лбу — этим знаком чудесного, — зачарованный край с громадными горными хребтами, где воздух тонкий, словно вуаль, с безлюдными пустынями, тенистыми лесами и мирными долинами. Здесь, в горниле насилия, переплавились все расы: индейцы в одеяниях из перьев, путешественники из дальних стран, кочующие из страны в страну, негры, прибывшие контрабандным путем, в ящиках из-под яблок, китайцы, услужливые турки, зажигательные девушки, монахи, пророки, тираны, — все плечом к плечу: живые и призраки тех, кто веками ступал по этой освященной столькими страстями земле.

Стремясь расширить свой жизненный опыт, Франсиско, закончив университет, решил продолжить образование за границей. Это вызвало некоторую растерянность у родителей, но они согласились оплачивать обучение, деликатно умолчав об опасностях, подстерегающих путешествующих в одиночестве юношей. Он пробыл несколько лет за границей, получив в результате степень доктора наук и приличное знание английского языка Чтобы свести концы с концами, мыл посуду в ресторанах и фотографировал малоизвестные музыкальные группы в кварталах эмигрантов.

А в это время в его стране кипели политические страсти, и к его возвращению на выборах победил кандидат-социалист.[52] Несмотря на пессимистические прогнозы и сговор тех, кто хотел этому помешать, социалисту удалось занять президентское кресло, что повергло американское правительство в состояние шока Никогда еще Франсиско не видел своего отца таким счастливым.

— Видишь, сынок? В твоей винтовке нет нужды.

— Старина, ты анархист, а у власти не твоя партия, — подшучивал Франсиско.

— Это все — тонкости! Главное, что народ взял власть, и вырвать ее у него никогда не удастся.

Как всегда, профессор витал в облаках. В день военного переворота ему казалось, что речь идет всего лишь о группе мятежников и их быстро подавят верные конституции и республике Вооруженные Силы. Даже несколько лет спустя он все еще на это надеялся. Он боролся против диктатуры самыми немыслимыми методами. В разгар репрессий, когда даже стадионы и школы были оборудованы для содержания в них тысяч политических узников, профессор Леаль напечатал листовки у себя на кухне и, поднявшись на последний этаж здания почтамта, разбросал их. Поднялся ветер, и его задача была выполнена несколько экземпляров опустились в самом министерстве обороны. В листовках излагались мысли, подходящие, по его мнению, к историческому моменту.

Подготовка военных от рядового до самых высоких должностей превращает их в обязательном порядке во врагов гражданского общества и народа… Даже их форма, со всеми их смехотворными украшениями, знаками различия полков и званий, всеми их детскими глупостями, занимающими добрую часть их существования, делала бы их похожими на паяцев, если бы от них не исходила постоянная угроза. Все это отстраняет их от общества. Этот атавизм и тысячи их ребячливых церемоний, в обстановке которых проходит их жизнь — а ее единственная цель состоит в тренировке для последующей бойни и разрушения, — унижают тех людей, кто не потерял способности чувствовать и человеческого достоинства. Они умерли бы от стыда, если бы властям путем систематического извращения идей не удалось превратить их в источник своего тщеславия. Пассивное подчинение — их самое значительное достоинство. Подчиненные деспотической дисциплине, они, в конце концов, испытывают ужас к любому, кто способен двигаться свободно. Они хотят установить силой грубую дисциплину, тупой порядок, жертвами которого они сами и становятся.

Нельзя любить военную службу без ненависти к народу.

Бакунин.

Если бы профессор Леаль хоть на секунду задумался или с кем-нибудь посоветовался, он бы понял, что текст листовок, предназначенных для разбрасывания, слишком длинный: любой, кому удалось бы прочитать его до половины, оказался бы уже арестованным. Но он так восхищался отцом анархизма, что ни с кем не поделился своими планами. Его жена и сын узнали об этом сутки спустя, когда по радио, телевидению и прессе было распространено военное сообщение, а профессор вырезал его, чтобы сохранить в своем альбоме.

Приказ № 19

1. Вооруженные Силы предупреждают всех граждан, что не потерпят никаких проявлений общественного мнения.

2. Подписавшему памфлет, подрывающий священную честь Вооруженных Сил, гражданину Бакунину следует добровольно явиться сегодня, до 16.30, в Министерство обороны.

3. Неявка будет означать нарушение указаний Военной Хунты и будет иметь последствия, которые нетрудно себе представить.

Чтобы отец не попал за решетку из-за своего необузданного идеализма, в тот же день три брата Леаля решили вынести из кухни типографию.

С тех пор они старались не давать ему повода беспокоиться. Никто из них не рассказывал ему о своей деятельности в оппозиции, но, когда Хосе был арестован вместе с несколькими священниками и монахинями викарии, им не удалось помешать профессору Леалю выйти на главную площадь Пласа де Армас[53] и усесться с плакатом в руках, на котором было написано: «Сейчас они пытают моего сына». Если бы вовремя не подоспели Хавьер и Франсиско и не увели бы его оттуда под руки, то отец облил бы себя бензином и поджег, как буддийский монах, на глазах у тех, кто собрался вокруг, чтобы ему посочувствовать.

Франсиско был связан с организованными группами, занимающимися переправкой беглецов через границу и нелегальным въездом членов оппозиции в страну. Он собирал деньги для помощи бежавшим узникам и для покупки продовольствия и медикаментов, накапливал информацию и, спрятав в подошвах монахов и в волосах кукол, тайно переправлял ее через границу. Ему удалось выполнить несколько, казалось бы, невыполнимых заданий: он сделал кое-какие фотокопии секретных архивов Политической полиции и снял микропленку с удостоверениями личности палачей, полагая, что когда-нибудь этот материал поможет правосудию. Он поделился этой тайной только с Хосе, но тот не захотел знать ни имен, ни мест, ни других подробностей, — он уже проверил, насколько трудно бывает молчать в определенных обстоятельствах.

Поскольку они оба были участниками подполья, Франсиско, оказавшись в пещере Праделио Ранкилео, подумал о своем брате. Он пожалел, что не обратился к брату за помощью раньше. Если беглец ушел в край молчаливых гор, следа его не отыскать, а если, во исполнение своей мести, спустился в долину и улсе арестован, то помочь ему будет невозможно.

Стряхнув с себя усталость, Франсиско смочил одежду водой и начал спуск под нещадным гнетом послеобеденного зноя; тот давил на голову, как груз, и ослеплял его танцующими перед глазами многоцветными точками. Наконец он добрался до места, где оставил мотоцикл, и увидел Ирэне, которая ждала его там. Чересчур нетерпеливая, чтобы ждать в доме Ранкилео, его подруга остановила первую проезжавшую мимо двуколку с зеленью и попросила ее подвезти. Они крепко обнялись. Она повела его к густой тени, где они, убрав камни, уединились. Она помогла ему лечь и, пока он отдыхал, пытаясь унять дрожь в ногах, вытирала с его лба пот; потом расколола подаренный Дигной арбуз и, откусывая кусок за куском, кормила его, сопровождая каждый кусок поцелуем. Арбуз был теплый и очень сладкий, а ему казался чудодейственным средством, способным покончить с усталостью и упадком сил. Когда от арбуза остались корки, Ирэне помочила свой платок в луже и они вытерли им лицо и руки. Под нещадным солнцем, каким оно бывает в три часа, возобновился шепот обещаний, звучавших в предыдущую ночь, и они стали ласкать друг друга с недавно приобретенной мудростью.