Рубин Великого Ламы - Андре Лори

— Другая?

— Да, другая часть, увеселительная. Нельзя же все время заниматься географией, не правда ли? Нужно и повеселиться немного.

— Может быть, вы и правы, мисс Рютвен, — сказал Оливье, улыбаясь, — но…

— Вы, значит, случайно забыли про увеселения в вашем плане?

— Не буду отрицать; я совершенно не обращал внимания на эту сторону вопроса.

— Вот это меня удивляет с вашей стороны! — произнесла Мюриель тоном упрека и разочарования.

— Вы меня извините, если я вам напомню, что мы совсем не ожидали такого многочисленного и прелестного общества.

— Что же с того? Но теперь у вас многочисленное общество, и надо найти, чем его развлечь, — сказала мисс Рютвен с таким убеждением, которое уничтожает все препятствия. — Мы не можем целых шесть часов сидеть с вытаращенными друг на друга глазами. Увидим, что вы придумаете для нашего времяпрепровождения!

— Боюсь, что очень мало. Прежде всего, любоваться видом, который открывается под нашими ногами…

— О! вид весьма прекрасный! Но можно устать от самых прекрасных вещей, когда их получаешь через меру. Один час на созерцание. А потом?

— Чтение.

— Книги! — воскликнула Мюриель. — Слава Богу, я уже вышла из школьного возраста! Я выезжала уже в последний год пребывания в школе, мосье Дерош!

— И с каким успехом, мы это знаем! — добавил Оливье.

— Я смотрю с ужасом на чтение. Признаюсь вам по секрету, что отдала бы все книги в мире за один хороший вальс.

— Мисс Рютвен! — вмешалась леди Дункан, — своей беззастенчивостью ужасно избалованного ребенка вы удивляете меня!

— Увидим, лорд Эртон, — продолжала Мюриель, оставляя Оливье, чтобы напасть на своего соседа, — не можете ли вы чего-нибудь придумать?

— Можно было бы, — рискнул робко ответить лорд Эртон, — употребить день с пользой, срисовывая различные места вида, открывающегося нашим глазам…

— Гм! От этого не стало бы очень весело. Покажите больше воображения!

— Можно в кругу общества декламировать стихи или что-нибудь рассказывать…

— Вот это лучше. Знаете что, лорд Эртон, вы споете нам какую-нибудь национальную песню, воинственную. Если вы согласитесь, то я обязуюсь протанцевать национальный танец, которого никто так не танцует, как я, могу сказать без хвастовства. Ну, что же? Согласны на такое условие?

— Но я не умею петь! — растерянно простонал несчастный маленький человек.

— Мы будем снисходительны.

— У меня нет даже и признака голоса!

— О, ужас! Как же вы говорите?

— Совсем нет слуха!

— Всякий человек имеет слух, по крайней мере тот, кто претендует быть учителем музыки.

— Мисс Рютвен, — с отчаянием протестовал лорд Эртон, — это все равно, что предложить мне протанцевать на канате…

— Ах, это недурно придумано! Акробатические упражнения, это идея! — воскликнула Мюриель с воодушевлением. — Лорд Эртон, вы уже доказали ваше умение в этом искусстве на винте. А вы умеете держать яйцо в равновесии на ладони, бегая галопом? Умеете вы кувыркаться назад и вперед? Ах! это так хорошо проделывал Боб! Стойте! У меня появилось желание позвать его…

Здесь молодая болтушка закусила губу и внезапно остановилась, покраснев до самых корней волос. Взгляд Оливье Дероша предупредил ее, что она затеяла опасную штуку. Опустив глаза к тарелке, она замолчала, да так и просидела до конца завтрака, к великому облегчению лорда Эртона и леди Дункан.

В это время произошла важная перемена. Уже несколько минут виднелась земля, а когда сторожевой крикнул: «Александрия!», все поспешили из-за стола.

На длинной полосе земли, которая простирается между Средиземным морем и древним озером Мареотис, показался старинный город; утренние лучи освещали его новейшие постройки и в стороне от них знаменитые развалины: дворец вице-короля, мечеть со множеством колонн, укрепления, арсенал морских орудий. С картой в руке лорд Темпль, как довольно сведущий археолог, указывал своим спутникам место, где когда-то возвышался горделивый дворец, храм Сераписа, знаменитая библиотека, музей, обширный ипподром, обелиск, Помпейская галерея, обелиски Клеопатры, один из которых стоит теперь на площади Согласия, а другой на туманном берегу Темзы.

Становилось заметно слабое движение в ленивом городе, в глубине его двух гаваней, на канале, который соединяет этот город с Каиром и сливается с одним из рукавов Нила.

Оливье оставил своих гостей и поспешил на свой пост капитана. Нужно было сделать быстрый поворот. Как-то выдержит «Галлия» спуск?

Она выдержала спуск на землю самым лучшим образом. Винты были остановлены, «Галлия» несколько минут держалась над водой, а потом стала медленно опускаться с легким колебанием из стороны в сторону. Но вот спуск стал быстрее. Тогда по знаку капитана были выдвинуты эластичные столбы, и на конце каждой такой эластичной ноги появилось шарообразное утолщение от давления паровых насосов, приводимых в действие машинами, отчего ноги аэроплана стали похожи на ноги слона.

Описывая кривую линию, «Галлия» тихо стала на шарообразные теперь ноги, которые только немного погрузились в воду, поддерживая аэроплан над водой. Работа машин прекратилась.

Все это аэроплан исполнил за три минуты с полным успехом.

Общее восклицание пассажиров приветствовало последний толчок аэроплана, после чего огромная машина точно уснула на желтых водах Нила.

Тотчас же от берега отделилась лодка и привезла на «Галлию» длинную медную трубу, которая растянулась от берега прямо из резервуара с нефтяным маслом и была соединена с резервуаром «Галлии». Приготовлены были нагнетательные насосы.

Издали аэроплан должен был походить на громадный плот. Но любопытные не появились. Жители, очень апатичные, не выражали никакого желания познакомиться с этим чудом. Молодой капитан очень радовался в душе этому. Кто мог поручиться, что вид такой необыкновенной новой машины не пробудил бы ярости среди невежественной толпы, полной предрассудков?

Приведены были в действие накачивающие машины. Оливье захотел высадиться, чтобы самому убедиться, все ли хорошо идет на берегу у заготовленных резервуаров с маслом. Он мог бы, строго говоря, избавить себя от этого труда, но хорошо знал, что нет ничего лучше хозяйского глаза, и, чтобы дело шло успешно, лучше всего полагаться на самого себя. Все даже мельчайшие части машины были плодом его личного труда; он никогда не позволял кому-нибудь исполнить то, что могло иметь жизненное значение для его творения. Нельзя было допустить, чтобы в экипаже, оставленном под надзором специалиста, могли произойти какие-нибудь неожиданности!